Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

“Шарпийон шлюха хуже своей матери!”. Через неделю попугай так хорошо усвоил новый урок, что твердил его с утра до вечера, прибавляя каждый раз от себя бурный взрыв смеха. Гудар, бывший свидетелем его красноречия, сказал мне: “Почему бы вам не выставить этого попугая на Биржевой площади? Вы заработаете этим не меньше пятидесяти гиней”. Его мысль пришлась мне по вкусу, и я велел Ярбу снести птицу на площадь. Меня побуждала не алчность, а было лишь приятно, чтобы Шарпийон назвали в публичном месте тем именем, коего она столь заслуживала. Первое время мой попугай не имел большого успеха, поскольку изъяснялся на французском языке, но скоро начала собираться толпа любопытных, среди которых, как мне сообщил Гудар, были замечены мать и тётка Шарпийон.

— А сама она?

— Сказала, что ваша мысль весьма остроумна, и она сама потешается всем этим.

Через несколько дней я прочёл в газете: “Дамы, которых оскорблял попугай у биржи, не имеют ни средств к существованию, ни покровителей. Если кто-нибудь приобретёт птицу, её брань не получит такой скандальной известности”.

— Почему вы, обожатель Шарпийон, — спросил я однажды Эгара, — не купите моего болтливого попугая?

— По очень простой причине — он повторяет как раз то, что думают о нашей принцессе все, кто её знает.

Тем не менее, у попугая нашёлся покупатель в лице некоего лорда, с которым Шарпийон разыграла в точности ту же комедию, что и со мной. Я ещё часто встречал это создание, но без всякой опасности для моего сердца или кошелька. Она стала мне так же безразлична, как если бы я никогда не знал её.

Как-то я был в Ковент-Гардене вместе с Гударом, который пригласил меня на концерт синьоры Сартори.

— Там будет, — сказал он, — англичанка пятнадцати лет, которой сама примадонна даёт уроки пения.

— Значит, сия юная особа ищет покровителя?

— Без сомнения, и если вы желаете занять эту вакансию, то следует поторопиться. Сегодня слушать Сартори приедет целая толпа богатых лордов, и вы останетесь ни с чем.

При моих тогдашних деньгах новые знакомства не улыбались мне, однако я решил всё-таки посмотреть на девицу, поскольку это ни к чему не обязывало. Юная мисс показалась мне отменно красивой, но её прелести не смогли воспламенить моих чувств. Читатель, может быть, вам показалось, что я всё ещё думал о Шарпийон? Если так, вы ошибаетесь, мной овладела платоническая любовь, и я был снова полон воспоминаний о Полине.

В театре Гудар указал мне на молодого ливонского дворянина, барона Штенау, который повсюду преследовал очаровательную ученицу Сартори, но я ответил, что не намерен мешать ему. После ужина нам предложили билеты на следующий концерт, я взял два, а ливонец целых пятнадцать и выложил за них столько же гиней.

“Он возьмёт крепость приступом”, — заметил я Гудару. Мне показалось, что Штенау вполне располагает средствами, а поскольку он обратился ко мне с самыми лестными выражениями, я отвечал тем же, и мы познакомились. Читатель вскоре увидит, к каким последствиям привела эта случайно возникшая близость.

Упомянув о Букингэм-Хаузе, я совершенно забыл рассказать один забавный случай, который превосходно показывает английский “юмор”. В садах этого дворца аллеи отделены друг от друга редко посаженными грабами. Однажды мы прогуливались там с Пемброком, и я приметил вблизи нескольких личностей, сидевших (по вполне понятной причине) на корточках, оборотившись спиной в нашу сторону.

— Вот невоспитанные люди, милорд. По крайней мере, садились бы лицом к аллее.

— И поступили бы опрометчиво. Ведь тогда их могли бы узнать. А я не сомневаюсь, что среди этих людей случаются лорды и даже министры.

— Министры? В подобной позе?

— Почему бы и нет, разве они не могут быть застигнуты врасплох внезапной нуждой?

Когда мы выходили от Сартори, я оставался столь же спокоен, как и в начале вечера. Гудар сказал мне:

— Я не узнаю вас, вы совершенно безучастны к прелестям англичанки, а ведь, согласитесь, это королевский кусочек.

— Пусть ливонец разоряется, если у него есть желание, что касается меня, я отступаю.

Я с головокружительной быстротой приближался к своей гибели. Силы мои были подорваны, средства почти совершенно истощились. Я продал все драгоценности, оставив только табакерки, футляры, несколько часов и кое-какие безделушки. Своим поставщикам я не платил уже целый месяц.

Удалившись от света, целую неделю посвятил я приведению в порядок своих дел. За месяц я ухитрился истратить все деньги, вырученные от продажи бриллиантов, не говоря уже о четырёхстах гинеях долга. Решившись покинуть Англию, я продал оставшиеся у меня ценные предметы: крест, пять золотых табакерок, все часы, за исключением одних, и два роскошных чемодана. Когда мои долги были полностью уплачены, у меня оставалось ещё около шестидесяти гиней. Естественно, мне пришлось проститься со своим особняком. Я занял три скромные комнаты в окрестностях Сохо-Сквер, оставив из всех слуг лишь моего верного Ярба.

Через дней десять я впервые отправился на прогулку, и мой злой гений опять привёл меня к злополучной таверне “Пушка”. Я завершал свой довольной жалкий (что стало уже обыкновенным для меня) обед, когда появился барон Штенау и любезно предложил присоединиться к нему и приехавшей вместе с ним даме. Я согласился. Дама оказалась той самой ученицей Сартори, к которой Штенау был столь щедр. Она прекрасно говорила по-итальянски и блистала ослепительной красотой. Беседа её сопровождалась тысячью кокетливых уловок: можете представить себе, в моих ли силах было оставаться безучастным после двенадцатидневного воздержания! И всё-таки я соблюдал в отношении дамы самую строгую почтительность и позволил себе только заметить, что почитаю барона счастливейшим из людей.

После обеда, прошедшего с отменной весёлостью, красавица предложила сыграть по гинее на шампанское. Сказано — сделано. Барон проиграл. А теперь, — предложила дама, — разыграем, кому платить за обед”. Жребий пал на прекрасную мисс. Не желая оставаться единственным, коего пощадил случай, я предложил барот ставку по две гинеи, но он опять проиграл. Мы повторили партию — и с тем же успехом.

Он ни за что не соглашался перестать и через полчаса остался уже без ста гиней. Я не стал продолжать игру, и он, выведенный из себя превратностью фортуны, взял шляпу и вышел на улицу. Как только Штенау удалился, дама сказала мне:

— Не беспокойтесь за ваши деньги, Штенау богат и возвратит нам долг.

Уразумев, что она вошла в половину моего выигрыша, я решил получить свою долю обладанием её особой и без дальнейших церемоний поцеловал красавицу.

— Вы легко загораетесь.

— А вам это не нравится?

— Напротив. Кстати, ничего не говорите барону о том, что я получила от вас пятьдесят гиней.

— Конечно. Надеюсь, он не узнает и про то вознаграждение, на которое я могу рассчитывать?

— Будьте покойны.