Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

— Старая песня!

— Эта женщина и в самом деле прелестна!

— Готов поверить на слово, но о ком изволите говорить?

— Чёрт возьми, она вам хорошо известна — это Шарпийон.

— Так, значит, вы возвращаете её долг? Благодарю, но вам предстоит ещё многое.

Я объявил векселя погашенными и почёл всё дело оконченным, но ошибся. Однажды, возвращаясь в полночь с бала, я встретил какого-то прохожего, который крикнул мне: “Доброй ночи, Сенгальт!” Я высунул голову в окно кареты и ответил на приветствие. Внезапно два человека остановили моих лошадей и направили на меня дула пистолетов:

— Именем короля! Вы арестованы!

Сохраняя хладнокровие, я спросил о причине ареста.

— Узнаете в тюрьме.

— Куда мы едем?

— До утра вас будут держать в полиции, днём предстанете перед судом, а послезавтра прямо в Ньюгэйт.

Сначала я спокойно принял это неприятное происшествие, ибо совесть ни в чём не упрекала меня. Но я дал себе твёрдое обещание не забывать в будущем старое правило, предписывающее никогда не откликаться ночью на незнакомый голос. На рассвете меня собрались доставить к судье, который должен был решить дело. Я нанял портшез, так как маскарадный костюм вызвал бы на улицах лишь оскорбления и меня забросали бы грязью. Моё появление произвело фурор среди оборванцев, наполнявших залу суда. В глубине я заметил сидевшего в кресле старика с повязкой на глазах, который выслушивал объяснения нескольких обвиняемых. Это и был судья. Мне сказали, что он слеп и зовут его Фильдинг. Я оказался перед творцом знаменитого “Тома Джонса”.

— Синьор Казанова из Венеции, — обратился он ко мне по-итальянски, — вы приговорены к пожизненному заключению.

— Не слишком ли суровое наказание, сэр, к тому же за проступок, совершенно мне неизвестный? Соблаговолите объяснить, что я совершил предосудительного?

— Ваше желание вполне естественно, да у нас человека и не вешают без объявления причин. Вы обвиняетесь, согласно свидетельству двух лиц, в попытке изуродовать некую девицу.

— Господин судья, это ложь. У меня даже в мыслях не было совершать подобное.

— Однако же есть свидетели.

— Они подкуплены. Имя девицы — Шарпийон, не так ли? И она обвиняет меня, хотя я неизменно выказывал ей лишь чувства самой искренней привязанности.

— Значит, вы утверждаете, что никогда не имели намерения ударить её?

— Самым решительным образом, Ваша Честь.

— Прекрасно, в таком случае вы свободны, как только внесете залог.

Допрос закончился, и я послал своих слуг к лондонским негоциантам, которых хорошо знал. Но здесь возникла новая неприятность — явился начальник стрелков, чтобы увезти меня в Ньюгэйт.

— Подождите до вечера, мне пришлют залог.

— Правосудие не может ждать.

— Этому человеку, — шёпотом подсказал мне один из служителей, — заплатили ваши противники. Он не изменит своего решения, если вы не дадите ему денег.

— Сколько?

— Десять гиней.

— Он ничего не получит. К тому же я хочу посетить Ньюгэйт и поэтому воспользуюсь представляющейся возможностью.

Нет, я никогда не забуду ужасного впечатления от представившегося моим глазам ада. Я оказался в одном из самых ужасных дантовых кругов. Дикие лица, змеиные взгляды, зловещие улыбки, полное собрание всех видов зависти, бешенства и отчаяния. То было страшное зрелище. Несчастные узники встретили меня свистом — такой приём объяснялся моим бальным костюмом. Многие подходили с вопросами, пытаясь завязать разговор. Моё молчание сердило их, и они осыпали меня бранью, несмотря на увещевания тюремщика, что я иностранец и не разумею английского языка.

Я с беспокойством ожидал наступления ночи, опасаясь за свою жизнь. Но, к счастью, вскоре явился смотритель и объявил, что залог внесён и я могу быть свободен. У ворот тюрьмы меня ожидал экипаж, и через недолгое время я снова предстал перед судьёй Фильдингом. Здесь же были: Пегю, мой портной, и поставщик вин некий Мэзоннёв. Они-то и выручили меня. Тут же я заметил Ростэна, на руку которого опиралась дама под вуалью. Это была Шарпийон. За их спинами стояла ещё одна личность, служившая вторым свидетелем и о которой я расскажу потом несколько подробнее. Мои поручители внесли назначенный залог в двадцать гиней, а Шарпийон имела удовольствие выслушать постановление о взыскании с неё судебных издержек.

На следующий день после сих злополучных приключений Гудар принёс мне номер “Сент-Джемс-Кроникл”, где описывалась вся эта история. Шарпийон и я были означены только инициалами, но Ростэн со вторым свидетелем, по имени Ботарелли, упоминались полностью с присовокуплением самых лестных эпитетов. Гудар рассказал, что этот Ботарелли слыл литератором, и поэтому я счёл не подлежащим сомнению, кто был автором клеветнической статейки, и отправился разузнать его адрес. По дороге я встретил Мартинелли, он вызвался указать нужный дом и проводить меня.

В самом грязном квартале Лондона, на четвёртом этаже жалкой трущобы, я увидел человека, окружённого детьми и занятого исписыванием бумаги.

— Перед вами, — представился я, — кавалер де Сенгальт, тот самый, которого из-за вашего свидетельства на целый час заперли в Ньюгэйте.

— Я просто в отчаянии.

— Вы полагаете, для меня достаточно вашего отчаяния?

— Сударь, мне обещали две гинеи, а ведь я отец семейства.

— По моему мнению, вы играете роль, которая может дорого обойтись вам. Неужто вы совсем не боитесь виселицы?

— Лжесвидетелей не вешают, их только ссылают. Да и как доказать, что свидетельство ложно?

— А я это докажу, слышите! Где это вы видели меня, скажите пожалуйста? Может быть, осмелитесь утверждать, что были третьим, кроме меня и Шарпийон?

— Осмелюсь, сударь, хотя это и ложь.

— Вы самый последний из подлецов.

— Совершенно справедливо, но вот моё извинение, если не оправдание.

И он указал на своё семейство.

— Не вы ли сочинитель статьи, помещённой сегодня утром в “Сент-Джемс-Кроникл”?

— Нет, сударь. Я был бы доволен такой честью, но, увы, автор не я.

— По всей видимости, вы пытаетесь марать бумагу?

— Разве я не должен зарабатывать хлеб для этих несчастных? Приходится писать в газеты, несмотря на моё отвращение к подобному роду занятий. Моё истинное призвание — поэзия.

— Ах, так вы поэт!

— Я сократил “Дидону” и дополнил “Деметрия”. Моя месть закончилась тем, что я дал гинею его жене.

В знак признательности она поднесла мне сочинение своего мужа, озаглавленное “Разоблачённая тайна франк-масонов”. Этот Ботарелли раньше был монахом, а его жена — монашенкой. Оба жили в одном городе, Пизе. Полюбив друг друга, они тайно виделись, и воспоследовавшая её беременность заставила их бежать в Англию.

Возвращаясь к себе, я услышал, что кто-то внятно произнёс моё имя. Я обернулся и никого не увидел. Пошёл дальше — оклик повторился, и опять никого. В это время я проходил мимо лавки продавца птиц и понял, что моим собеседником был попугай.

— Откуда у вас эта птица? — спросил я торговца.

— Мне уступила его одна дама.

— Он ведь хорошо говорит?

— Нет, всего лишь одну фразу.

— Какую же?

— “Казанова — мошенник”.

— Я покупаю его, вот две гинеи. Я взял птицу к себе и целыми днями повторял ей: