Люди, дружившие со смертью

— А чужой ребенок?..

— Чужой ребенок это тот, кто живет за двести верст, и которого ты ни разу не видел. А этот живет в моем доме, ест мой хлеб и зовет меня отцом — какой же он чужой?.. И с женой так же: Я ее муж, Она — моя жена. Взаимная принадлежность и ответственность. И я хочу быть ответственным за нее.

Я пожал плечами — в темноте мой жест остался незамеченным. Но я все же высказался:

— И все же странно…

— И чего тут странного-то?

— Странно, что ты так выбрал жену.

— Скажи мне, а как их надобно выбирать? Ты ведь сам еще себе жену не выбрал?..

— Нет, не выбрал, — согласился я.

— Ну так послушай опытного товарища… Жен выбирают совсем иначе, нежели любовниц. Любовница — это мгновенное желание. Охота тела, но нет до души дела. Жену же ты выбираешь не столько себе — это тот человек, с которым тебя будут видеть родители, друзья. Ты выбираешь еще и мать своим неврожденным детям. Когда ты один — ты волен представлять рядом с собой любую. Когда же выбор сделан — прежде чем мечтать о другой, подумай, а что делать с той, которая рядом с тобой.

Что-то завыло в лесу — может в миле от нас, может и того ближе. Завыло громко, зло и даже весело. Кто это был — волк, одичавшая кошка или оборотень, я так и не узнал. И думаю, это к лучшему — не хотелось знакомиться с существом, что, не боясь никого, воет в кромешной тьме посреди леса.

Разговор срезало будто ножом.

–

Другое время — другие дела.

И место другое.

И пиво иное — сваренное на иной воде, совершенно другой крепости, неизвестной рецептуры, настоянное на шалфее, корице и еще дюжине трав, вкуса которых я не узнал.

В этих краях пиво наливали даже детям, правда чаще его пили иначе, нежели мы — приправляли перцем, какими-то соками и вытяжками, кипятили.

Конечно, если мы просили принести пива холодного, то его находили, но смотрели на нас будто на диковинку. Что ж — так оно и было, равно, как и они были диковинными для нас.

Но за просмотр никто денег не брал.

Ади вел меня за собой — очень скоро мы пересекли то, что при некотором воображении можно было назвать хотской границей.

Хотия располагалась в огромной долине, с трех сторон закрытой горами, с четвертой — страной мира нашего, обжитого. Горлышко в Хотскую долину было узким, никак не шире тридцати миль. По обеим сторонам стояли две неприступные, всегда окутанные облаками белоснежные вершины. Их называли и у нас, и в Хотии Ледяным Щитом и Пирамидой. Вероятно, когда-то их соединяла невысокая гряда, но к нашему времени сохранилась лишь цепь холмов, именуемых Хотскими.

Ближе к Ледяному Щиту текла река Оля, вода в ней была очень холодная, но теченье было такое быстрое, что в ней никогда не становился лед. Меж тем говорили, что, если из Оли в иной день взять воду, она тут же замерзнет до самого дна посудины. Говорили так же, что в Оле водится только один вид рыбы — якобы она плавала никак не медленней пятидесяти миль в час, рыбацкие сети резала словно ножом, а если иную все же ловили живой и клали в бадью, она быстро дохла. Будто бы пытались выпускать в Олю других рыб, но их размалывало о камни.

На равнине за Хотскими холмами Оля успокаивалась, вела себя подобно всем остальным рекам, а миль через сто впадала в реку О.

Разумеется, Хотию никто не считал частью нашего мира. Да и Ади как-то обмолвился, что мир делится на Эту Сторону, Ту Сторону и Хотию…

Вероятно, Хотией пугали бы детей, но за известную историю, Хотия не участвовала ни в одной войне. Один раз, говорят, на них собрались походом, но армию вторжения выкосила непонятная болезнь, названная уцелевшими «смердячей чумой».

Говорили, что у них не было войска вовсе — но это были, безусловно, сплетни, сочиненные в приморских кабачках, людьми, которые никогда не отходили от океана дальше, чем на полторы сотни верст. Ходили слухи, что если и есть путь в ад, то вход расположен в Хотии. Называли и конкретное место — Зонда…

Насколько я мог судить — у хотов не существовало ни понятия границы, ни таможни. Там, где на картах была обозначена граница — стояли посты лишь одной страны. Разумеется, страны нашего мира.

Но миру они были известны в первую очередь как мастера, торговцы. Впрочем, и здесь не обходилось без странностей. Скажем, сервиз из певучего тонкого хотского стекла стоил огромные деньги. Я не мог понять, как можно было отлить дюжину абсолютно одинаковых бокалов так, чтобы каждый из них звучал своей чистой, неподражаемой ноткой.

Сабли, выкованные в Хотии, тоже были жутко красивыми и влетали в изрядную сумму. Но оружием служили скорей церемониальным и обрядовым. И я бы предпочел идти в бой с дубовой палицей, чем с таким оружием. Хотская сталь была крепкой, но хрупкой почти как стекло.

Меж тем, здесь тоже жили люди. От нас они отличались разве что одеждой, и то не всегда. Говорили понятным для нас языком. Землю называли землей, а небо — небом.

А как иначе их назвать?..

–

А осень уже была в разгаре. Мухи стали злыми как собаки, но медлительными, и при должной сноровке их можно было ловить за крылышки. Вокруг нас кружили комары — тощие, словно борзые. Их было такая уйма, что я подумал, верно, многие из них помрут, так и не попив кровушки.

— У нас в училище был парень, так тот мог заставить муху сесть когда угодно и куда угодно… Мы его дразнили Повелителем Мух… Весело было… А вот сейчас интересно как ему это удавалось…

Ади пожал плечами:

— Найди его, спроси…

— Не могу. Слышал, что он вроде погиб… Слушай, а вот ты дракона когда-нибудь видел?

— Нет. А с чего ты спрашиваешь?

— Смотри… На одном языке стрекоза называется драконьей мухой… Ну в переводе… В оригинале это одно слово… Так вот, получается, они сперва придумали название драконам и мухам, а потом, когда дошло дело до стрекоз, уже не стали сильно раздумывать. Стало быть, у них драконы когда-то чаще встречались, чем мухи…

Где-то далеко закуковала кукушка. Ради шутки я бросил:

— Эй, сколько мне лет осталось?..

— Ку-ку… — ответила кукушка и замолчала.

Я расстроился — с моей жизнью, пророчество скорой смерти могло сбыться легко. Но откуда-то далеко налетел ветер — пронесся над нами, раскачивая вершины деревьев. И когда он начал утихать, за его шумом я опять расслышал кукушку — но после второй дюжины мне стало уже не интересно, и я перестал считать. В те времена четверть века было огромным временем. Жить столько было даже незачем.

— Ади, а вот ты боишься умереть?