Люди на болоте. Дыхание грозы

человек подошел ближе, узнал - Игнат. В свитке, в черной бараньей шапке.

– Не усидел, вроде, - заговорил торопясь, довольно.
– Забежал ето к

тебе, спрашиваю у матери: где? Говорит:

"Пошел куда-то. Когда спали все", - говорит. Я и подумал:

куда ето пойдет хороший хозяин в такой день? И решил - сюда...

Василь хмуро промолчал.

– Не отдавать надо, - так же быстро, но запальчиво заговорил Игнат,

угадав беспокойство Василя.
– Не отдавать!

На полосу не допускать! Я так, вроде, и скажу: "Не отдам!

И не пущу!"

– Спрашивать они станут!
– трезво, насмешливо промолвил Василь.

– Не дам! Не дам - и все!
– загорелся еще больше Игнат. Нетерпеливо

потоптался, подался плечом вперед. Напрягся весь, решительный, готовый на

все: - Драться буду!

Каждому дам, кто полезет!..

– Так и в тюрьму недолго, - сдержанно, как старший, сказал Василь.

– Плевать!
– Игнат говорил еще напористее, с каким-то злым визгом.
– По

рылу буду бить каждого, кто полезет!

И первого - етого Даметикова байстрюка! Етот больше других виноватый!

Если б не он, дак все по-другому было бы!..

Василь не сказал ничего, не было желания говорить, и Игнат, грозясь,

злобствуя, тоже умолк. Неостывший, нетерпеливый, пошел было от Василя, но,

сделав шаг-другой, резко остановился, посоветовал:

– Не давай! На полосу не пускай!..

После него Василю стало и беспокойнее и словно бы легче: не таким уже

безнадежным виделось все. С приливом недавно неведомой смелости думал: "Не

давать, правду сказал! Как пойдут отрезать, стать впереди и заявить: "Не

дам!"

г И - не пускать. Чтоб и на полосу не ступили! Упереться ногами в землю

– и не пускать! В милицию заберут - пусть берут! Все равно, если заберут

землю ету, - не жить!..

И если в суд - пусть судят!..
– Тут мысли его немного изменились: -

Есть же, видно, и на них управа... Быть не может, чтоб не было. Как же

ето: прийти и взять без всякого всего!
– Снова решил, как последнее,

окончательное: - Не дам1 Пусть хоть что!.."

Постепенно светало. Все шире открывалось поле, все дальше и четче

обрисовывался лес. Был уже хорошо виден силуэт старого Глушака, чем-то

похожий на ворона. Он неприятно напоминал Василю драку с Евхимом, Ганнину

беду, оживлял поганое ощущение безнадежной запутанности жизни. Поодаль

сошлось несколько мужиков - о чем-то толковали, курили. Среди них был,

показалось, и Игнат.

Василь уже хотел направиться к ним, когда заметил: ктото свернул с

дороги, напрямую спешит к нему. Женская фигура. Мать! Еще бы, чтоб она да

усидела, не прибежала.

А тут и без нее муторно.

– А я сто думаю: где он?
– заговорила она беззаботно, как бы ни о чем и

не догадывалась. Как бы невзначай прибилась.
– Ушел куда-то и не видно!..

Василь недовольно отвел глаза.

– Пойдем уже, позавтракаем...

– решилась осторожно, ласково.
– Картошка

остынет... Век холодную ешь...

Только о том и заботы ему теперь - картошка остынет!

По разговору, по сострадательным глазам ее понимал: знает все, только

скрывает тревогу. Хитрит. Притворяется. Это еще больше раздражало.

– Не бедуй, - как бы угадала его мысли.
– Жили без етого, проживем

как-нибудь и теперь...

– Ат, - нетерпеливо шевельнулся он.

– Проживем...
– Она вдруг изменилась, стала озабоченной, деловитой.
– И

то подумать, чего тут торчать? Начальство в селе еще, Миканор еще спит.

Он неохотно поплелся. Лишь бы отцепиться, не слышать, как хитрит. Все

равно не даст стоять.

4

Позавтракав, Василь копался под поветью, следил за всем, что делается

во дворе Миканора, на улице. Он видел, как весело, в распахнутой свитке, с

кепочкой на макушке, появился во дворе, будто свой открыл дверь в

Миканорову хату Хоня; как в драном, замусоленном кожухе вприпрыжку взбежал

на крыльцо Зайчик; как степенно, в черной матерчатой поддевке, в картузе с

блестящим козырьком, зашел Андрей Рудой; как скромно открыл двери Грибок;

как позже всех - тихий, задумчивый - скрылся в сенях Чернушка. Выходил во

двор и вернулся в хату Миканор. Землемер не появлялся, но Василь знал, что

он тоже в хате. Потом уже - все давно позавтракали - прикатил на телеге из

Олешников строгий, аккуратный Гайлис, привез еще какого-то человека,

немолодого, в городской одежде. Гайлис привязал коня к Миканорову

штакетнику, и оба, с Миканором, что выбежал навстречу, тоже пошли в хату.

Чем больше собиралось в Миканоровой хате членов комиссии, тем больше

росла у Василя тревога. Он особенно встревожился, когда приехал и вошел к

Миканору Гайлис.

Неприятно ныло внутри, когда гадал, о чем там в хате говорят, что

готовят. Видел, что и в соседних дворах следят, ждут. Было заметно, все

село живет тем, что должно начаться, - и это еще усиливало тревогу. И -

как нарочно - не было ночной решительности, и слабость чувствовалась в

ногах, в руках. Одолевала робость.

Внутри заныло больше, когда увидел, как вышли все из хаты, стали

выносить какие-то приспособления, длинную полосатую доску, связку железных

колышков, круг с лентой.

Среди тех, кто собирался в поле, были Даметик и Даметиха.

Даметик - свободный в движениях, уверенный, Даметиха - несмелая, как бы

виноватая. Кроме Даметихи, вид у всех был озабоченный, деловой. И

разговор, судя по тому, что долетало, был деловой.

Услышав этот разговор, на ближние дворы, на улицу повыходили люди,