Люди сороковых годов

– Мы жили с вами в одних номерах, и я не имел чести с вами встречаться, - начал как-то тяжеловато умный Неведомов.

– Да, я так рада, что мы переехали сюда, - отвечала тоже не совсем впопад m-me Фатеева.

– А что Марьеновский?
– поспешил перебить их разговор Павел.

– Он, вероятно, сейчас придет.

– Очень рад, очень рад!
– повторил Вихров.

Он знал, что Марьеновский своею приличною наружностью больше всех понравится m-me Фатеевой.

– А вот и он, браво!
– воскликнул Павел, услышав негромкие шаги приятеля.

Вошел, в самом деле, Марьеновский.

– Madame Фатеева!
– сказал ему Павел, показывая на Клеопатру Петровну.

На этот раз Марьеновский уж был очень удивлен. Его никто не предупредил, что он встретит у Вихрова женщину... И кто она была родственница, или... но, впрочем, он вежливо поклонился ей.

Вскоре затем раздались крики толстого Замина.

– Нашли, нашли, знаем теперь!
– кричал он, вероятно, дворнику, показывавшему ему ход.

– Ну, здравствуйте, здравствуйте!
– говорил он, войдя в гостиную и тряся всем руку.

– Здравствуйте, здравствуйте!
– повторял за ним и Петин.

Павел едва успел их отрекомендовать Фатеевой.

– Здравствуйте, здравствуйте!
– сказал Замин, и ей потрясая руку.

– Здравствуйте!
– сказал ей и тоненький Петин и склонил только одну голову, не двигаясь при этом остальным телом.

– How do you do? [151]– спросил его Павел по-английски.

– Yes, [152]– отвечал своим чисто английским тоном Петин.

151

Как вы поживаете? (англ.).

152

Да (англ.).

– Это он англичанина представляет!
– пояснил Павел.

Та улыбнулась.

Все уселись.

– Какая, брат, на днях штука в сенате вышла, - начал Замин первый разговаривать.
– Болхов-город... озеро там, брат, будет в длину верст двадцать... ну, а на нагорной-то стороне у него - монастырь Болоховской!.. Селенья-то, слышь, кругом всего озера идут... тысяч около десяти душ, понимаешь! Все это прежде монастырское было, к монастырю было приписано; как наша матушка Екатерина-то воцарилась - и отняла все у монастыря; а монастырь, однако ж, озеро-то удержал за собой: тысяч пять он собирал каждый год за позволенье крестьянам ловить в озере рыбу. Как государственные имущества устроились, озеро опять к мужикам и оттягали: "В чьих, говорят, землях воды замежеваны, тем они и принадлежат", - слышь!.. Монахи-то хлопотать, хлопотать, - в сенат бумагу подали: "Чем же, говорят, монастырю без рыбы питаться?" А мужички-то сейчас к одному чиновничку - и денег дали: "Устрой дело!". Он там и написал бумагу - и разрешили ловить рыбу монахам по всему озеру... а между словами-то и оставил местечко; как бумагу-то подписали сенаторы, он и вписал: разрешено монастырю ловить рыбу на удочку; так, братец, и лови теперь монахи на удочку, а мужики-то неводом потаскивают!

– Какой смелый и знаменательный поступок Екатерины - отнятие крестьян у монастырей!
– сказал Марьеновский, обращаясь более к Неведомову.

– Жаль, что она и у дворян не сделала того же самого, - отвечал тот.

– "Дворянство - слава моего государства", - говаривала она, - произнес с улыбкой Марьеновский.
– Не знаю, в какой мере это справедливо, - продолжал он, - но нынешнему государю приписывают мысль и желание почеркнуть крепостное право.

– Кто же ему мешает это?
– воскликнул Павел.

– Не решается, видно!.. Впрочем, инвентари в юго-западных губерниях [60] сделали некоторым образом шаг к тому!
– присовокупил Марьеновский; но присовокупил совершенно тихим голосом, видя, что горничная и Иван проходят часто по комнате.

– Что же тогда с нами, помещиками, будет?
– спросила Фатеева.

Марьеновский пожал плечами.

– Вероятно, помещиков вознаградят чем-нибудь!
– проговорил он.

– Что их вознаграждать-то!
– воскликнул Замин.
– Будет уж им, помироедствовали. Мужики-то, вон, и в казну подати подай, и дороги почини, и в рекруты ступай. Что баря-то, али купцы и попы?.. Святые, что ли? Мужички то же говорят: "Страшный суд написан, а ни одного барина в рай не ведут, все простой народ идет с бородами".

– В Пруссии удивительно как спокойно рушилось это право, - сказал Марьеновский.
– Вы знаете, что король, во все продолжение разрешения этого вопроса, со всем двором проживал только по 50-ти тысяч гульденов.

– Пруссии, как и вообще немцам, предстоит великая будущность, - сказал Неведомов.

Он очень любил и немцев и литературу их.

– Что немцы!
– воскликнул Замин.
– Всякий немец - сапожник.

– Как, и Шиллер - тоже сапожник?
– спросил его Павел.

– И Шиллер - сапожник: он выучился стихи писать и больше уж ничего не знает. Всякий немец - мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: "Что, спросят, умеешь на валторне играть?.." - "А гля че, говорит, не уметь - губы есть!"

– Позвольте мне представить, как барышни поют: "Что ты спишь, мужичок?" - вмешался вдруг в разговор Петин.

– Пожалуйста!
– сказал с великою радостью Павел.

Петин сел к столу и, заиграв на нем руками, как бы на фортепьянах, запел совершенно так, как поют барышни, которые не понимают, что они поют.

– Очень похоже!
– сказала Фатеева.

Петин встал, раскланялся перед нею, уже как француз, и проговорил:

– Merci, madame.

Разговор после того снова склонился на несколько отвлеченные предметы и перешел, между прочим, на заявивших уже себя в то время славянофилов.

– Был, брат, я у этих господ; звали они меня к себе, - сказал Замин, баря добрые; только я вам скажу, ни шиша нашего простого народа не понимают: пейзанчики у них все в голове-то, ей-богу, а не то, что наш мужичок, - с деготьком да луком.

– Хороши и противники-то их - западники, - сказал своим грустным голосом Неведомов.
– Какое высокое дарование - Белинский, а и того совсем сбили с толку; последнее время пишет все это, видно, с чужого голоса, раскидался во все стороны.

– Не знаю, я за границей, - начал Марьеновский, - не видал ни одного русского журнала; но мне встретился Салов, и он в восторге именно от какой-то статьи Белинского.

– Он обыкновенно в восторге от всякой книжки журнала, - подхватил Неведомов.

– Особенно, когда этим можно кого-нибудь попилить или поучить, пояснил Павел.

– Именно: попилить и поучить!
– подтвердил Марьеновский.

Вихров был совершенно доволен тем, что у него на вечере говорилось и представлялось, так как он очень хорошо знал, что Клеопатра Петровна никогда еще таких умных разговоров не слыхивала и никогда таких отличных представлений не видывала.

При прощании просили было Петина и Замина представить еще что-нибудь; но последний решительно отказался. Поглощенный своею любовью к народу, Замин последнее время заметно начал солидничать. Петин тоже было отговаривался, что уже - некогда, и что он все перезабыл; однако в передней не утерпел и вдруг схватился и повис на платяной вешалке.

– Глядите, глядите!.. На что он похож?
– воскликнул Замин, показывая на приятеля.

– На сухую рыбу, - проговорил Павел.

– На енотовую шубу вытертую, - сказал Замин.

Все взглянули: и в самом деле - Петин был похож на енотовую шубу.

– Совершенно шуба вытертая, - подтвердила и m-me Фатеева.

Когда все ушли, Павел не утерпел и сейчас же ее спросил:

– Ну, как тебе понравились мои приятели?

– Марьеновский, по-моему, очень умный человек!

– Я этого ожидая, - подхватил Павел, - но умнее всех тут Неведомов.