Людина
Шрифт:
– Якби то так тебе твоя мати почула!
– обiзвався вiн.
Вона здвигнула плечима.
– Я мовчу, бо мене не питають. Наколи б спитали, сказала б правду.
– Я знаю, що й ти не боїшся. Тому й вiрю тобi, голубко, однак менi досадно, коли згадаю, що твоя родина мене не терпить, їм може забагнутись присилувати тебе, щоб ти вийшла за когось другого, що, по їх думцi, гiднiший доньки радника!
Вона розсмiялась.
– Присилувати, Стефане? Хто може мене присилувати? Мiзерна гордота моїх родичiв? Iди ж бо: пригадай собi лучче, що я тобi казала, коли мовила, що стану
– Се я добре пам'ятаю, Олено. Казала, мiж iншим, i те, що не могла би-сь без любовi нi до кого належати, хiба би-сь перестала чувствувати. А тодi, - казала, - людина що?
– Бачиш, Стефане?
– обiзвалась вона тихо, - природа каже правду, а супроти неї йти, значило б те саме, що звертати зброю проти себе.
– Вони, може, будуть тобi яку partie brillant [9] надставляти, а не що б ти хотiла! О, Олено, i залiзо ломиться!
9
– Блискуча партiя (франц.).
– Так ти не вiриш менi, Стефане?
– Вiрю.
– Чому хочеш мене переконати, що могла би-м за другого вийти?
– Бо ти також людина…
Вона висвободила свою руку з його i гордо повернула голову.
– Ти думаєш, я належу теж до тих, котрi уперед спокiйно важать становище i всi обставини якоїсь там людини, все розмiркують, а наколи все гарно згоджується, починають любити? Думаєш, що можна би у моїм серцi любов штучно виплекати? Стефане, - почулось трохи згодом докiрливо, - думаю, що ти повинен мати нинi для мене iншi слова, а не себе i мене мучити сумнiвами.
– Прости менi, Олено!
– просив вiн пристрасно.
– Однак гадка, що ти могла б належати до другого, а не до мене, доводить мене до краю, i я не зношу її простої
– Успокiйся, любчику!
– прошептала вона лагiдно.
– Вiр у мою любов. Чому не мучусь я, що протягом двох рокiв могла б i тобi iнша сподобатись? Адже й ти лиш людина! Тебе в'яже лише любов до мене. Iнших обов'язкiв не маєш супроти мене; нашi заручини - тайна.
– Я, Олено, я! Зi мною рiч iнша. Я паную над обставинами й тому можу сказати, що вiд мене залежить моя доля. Жiнка однак, вона тепер полишена на волю долi…
– Дiйсно, - сказала вона з вимушеним усмiхом.
– А так були б ми вже з сим i готовi, i могли б о чiмсь мудрiшiм поговорити. Вже недалеко до дому, - додала тихим голосом.
– Нi.
– I обоє замовкли.
– Але ти будеш часто писати… - перервала вона перша тишину.
– Буду. Буду провадити для тебе дневник, а при кiнцi кождого мiсяця посилати.
– Вони, може, прецiнь скоро проминуть, тi два роки, Стефане?..
– її голос краяв його серце.
– I для чого б нi, серденько? Один рiк у В., а другий, коли буду асистентом… Не клопочись, а бережись лише. Оставайся фiзично сильна, а тодi все легше перебувається.
– Я буду берегтись, - вiдказала вона лагiдно i слухняно.
– Я й тепер смiюсь модi в лице. Але ти, Стефане, бережись i ти… ах!
– Що, любко?
Вони станули й споглянули на себе. Обоє були блiдi.
– Ми вже дома.
– Навiть i не завважив, - вiдповiв вiн придавленим голосом.
– I менi не здавалося, що так близько… З її побiлiлого
лиця горiли стривоженi очi. Приступила близько до нього.– Бувай здоров, Стефане!
– i, вхопивши його за руку, сильно стиснула.
– Пам'ятай про мене… - шептала в несказанному зворушеннi.
– Чуєш? Пам'ятай!!
– Олено!
Вiн пристрасно притис її до серця. Опiсля цiлував мало що не кождий палець. Ледве замiтив, як ухопила його за руку й теж цiлувала. Вiн злякався, а вона скричала з болю. Одночасно опустила голову на його груди й заплакала.
– Сили… дорога дiвчино!
– просив вiн беззвучним голосом, а в горлi неначе давив його корч.
– Боюсь о наше щастя!
– простогнала вона ледве чутно.
– Я… я… нi… - вiдповiв вiн.
– Ми ж любимося.
– Любимося, Стефане, любимося…
Будучина настала. Вона приволiклась i знiчев'я уставилась, довго й гаряче дожидана й тисячний раз проклята, з своєю чудною барвною мiшаниною горя й утiхи. Радниковi нанесла вона чимало жури й болю. Особливо "свiтило родини" наводило немилосердно хмару за хмарою на безжурну голову пана радника i його жiнки. Як скоренько, здавалось добрiй женщинi, пройдуть шкiльнi роки! Як легко осягне становище придворного радника!
Сього бажала вона за всяку цiну в свiтi! Однак iнакше склалося.
Почавши вiд найнижчих класiв, треба було для Германа-Євгена-Сидора тримати домашнього iнструктора. I як-небудь пан радник з професорами жив на найлiпшiй стопi, через се дiм його був для них кождого часу отвертий; все ж таки Герман-Євген-Сидор приносив кождого пiврiччя чимраз то гiрше свiдоцтво. При таких нагодах змiнялись любов i пестощi вiтця в скаженiсть. Поводився наче божевiльний i був би роздер сина, коли б не сестри. Небоги мали вже сховок, в котрiм держали хлопця доти, доки лютiсть батька не минула, i вiн знов у сердечний, супокiйний спосiб не запитував про "дитину". Тодi брала мати на себе тяжке завдання настроювати батька на "добре", вставляючись за ним гаряче.
– Воно ще таке молоде, дитинне, - мовляла вона, - мусить вибуятись; час i будучина наведуть його i без того до пуття, поваги i розуму. В тих школах i старi знетерпеливились би, а не то - воно!
Батько успокоювався, м'якнув, цiлував сина i умолював, щоби вiн уже раз прийшов до свiдомостi та поправився. Пiдвищив йому грошi на дрiбнi видатки, купив золотий годинник, купив коня вмисне лише для нього i т. п. Ах, що ж бо то вiн i не виправляв з тими кiньми - не надивився би-сь i за днину! I гнiватись на нього? Та за що?.. Що бистроумний? Хитрий? Ба!
– Що вмiє до свого допняти? Тупий книгоїд сього не докаже… Так, примiром, замiсть до школи, забiжить тихцем до касарнi, де завдяки протекцiї якого там нижчого "оборонця вiтчини", дiстане схованку i приглядається годинами всiм штукам їздцiв та вiйськовим фарсам. Опiсля вiддає їх дома одну за одною неабияк, а сказав би-сь: par exellence! [10]
10
– Досконало (франц.).