Люсипаф

– Это лимонное дерево так пахнет хорошо!

Это лимонное дерево

так пахнет

хорошо!

За стенкою разорвался снаряд пьяного смеха.

– И быдло веселится!
– одернула Подруга юбочку и полезла по ступенькам вверх, где под потолком у нее был устроен будуар. Она взбила перину, разгладила складочки на покрывале, аккуратною стопкой уложила книги на ночном столике и начала спускаться в гостиную.

"Сколько лет я протяну вот так, - думала Подруга.
– Сейчас мне уже сорок. Ну, десяток-другой, в лучшем случае, а потом?! Не хочется стареть!.."

Она подхватила котика и засеменила, подгоняемая барабанной дробью к двери. "Вот, воин-то стучит, воин", - радовалась Подруга.
– "У-ух!"

– Проходи, Йокочка, проходи. Это мой котик. Не узнаешь?
– потираясь о кошачью шерстку, улыбалась Подруга.

– Да я его и не видел никогда, смутно проговорил Лопоухий.

– А это мой котик, - заглядывая в персидскую мордочку, разливала елей Подруга.

– Тапочки. Вот. Сюда-сюда. Ты что забыл?!
– Да я же у тебя и не был никогда, Юра, - начиная нервничать, объяснялся Лопоухий.
– Как?!
– деланно воскликнула Подруга, взмахнула руками - котик вылетел в воздух - и хлопнула в ладоши.
– Тогда за встречу!

Она засмеялась, крутанулась вокруг своей оси, так что юбочка зонтиком приоткрылась кверху и, якобы, даже и не якобы, а просто подошла к присевшему было Лопоухому и уронила ему на плечо голову.

"Дело пахнет керосином!" - подумал тот.
– "Ярко выраженная индивидуальность".

Лопоухий потерпел, пока Подруга подняла голову, взглянула влажным взглядом в упор, оперлась о его крепкое колено и привстала - тут он заговорил:

– Чем это у тебя, Юра, так пахнет?
– оглянулся он для вещественности своего вопроса.

"Мол, где это у тебя, в каком углу здесь протухло?"

Но Подруга, не моргнув глазом, сияя, ответила: -Да это лимонное дерево так пахнет хорошо.

– А где оно?
– Лопоухий крутанул ушами.
– Ах, Йокочка, это паркет из лимонного дерева, наборный, - она возилась с чаем.

– Хм-м, - смолчал Лопоухий. "Ладно, шут с ним, с Юрой, но ведь действительно болит. Целитель!" - ерзал на стуле Лопоухий и от нечего делать отрывал кусочки кожаной обивки.

– Вчера мимо твоего дома, Юра, проходил - дядечку встретил.

– У-гу, реагировала Подруга, приподняв над головой чайник с кипятком и наливая длинной струей кипяток в заварочный чайничек, который она опустила на вытянутую руку вниз.

– В пиджаке, брюках, галстук, рубашка, а сверху панама!

– И очки зеленые!
– подытожила Подруга. Лопоухий замер, наблюдая, как она метко справляется с водицей.
– И очки, Йокочка, зеленые?
– А, да, да он в очках. Точно: зеленые очки. Солнца нет, ничего нет, а он...
– Так это Клюква.
– Кто?
– Клюковякин

Женька. Я его Женечкой зову. Мой аккомпаниатор. Очень, очень хороший пианист. И растяжечка классная. И, что главное, чувствует инструмент. И меня...

"Ну, понесло!
– тихо подумал Лопоухий.
– Это надолго. Тема ведь такая первостепенная, Клюква!"

Он особенно откровенно рванул кусочек кожицы со стула.

– Ты что, Йокочка!

– кинулась к нему Подруга.
– Ох, Юра, извини, я не нарочно. Просто нервничаю.
– Ну, ничего, ничего, - оказалась рядом на лимонном полу Подруга, и упала своим лбом на колено Лопоухого.

– Давай, тебя успокою, - проговорила она осторожно из этого положения.

"Чтобы это могло значить?!" - ушки на макушке.
– Да не успокоиться мне!
– резко встал Лопоухий, половичка скрипнула.
– Я у Пафнутия был...
– Ну, женатый человек, - отрекомендовала того Подруга. "Значит, не знает еще!" встрепенулся Лопоухий, и решил почему-то умолчать о том, что у него найдена порча.

– Ладно, Юра, мне как-то нехорошо. Я уйду, - не глядя в сторону расположившейся на полу Подруги, проговорил Лопоухий.

– Тебе что, Женечка не понравился?
– начала заупокойно та.

– Причем тут Женечка. Мне одному побыть надо!
– чуть не закричал Лопоухий.

– А, ну ладно, - спокойно произнесла Подруга и снова схватила очутившегося под боком котика.
– До свидания!

– До свидания, Юра, - скрипнул напоследок лимонным деревом Лопоухий, прикрыл за собой дверь и...

– Ф-ф-у-у-к, - дунула в мордочку Персидскому Шаху Подруга, - Пади, - и выпустила бестию из рук.

* * *

Женечка Клюковякин шел против ветра. На закате торжествующе играло с облаками солнце. Оно стягивало их к себе голубыми ладошками, и, как возница, неслось к западу, обдувая Женечку свежим балтийским ветром.

– А-а, - басил Женечка арию Зороастра из Моцартовой "Флейты", - а-а.

Волосы его взметались упругими воздушными потоками, и сердце пронизывало насквозь нескончаемой, казалось, радостью:

"Оленька была беременна! Значит, конец второго распроклятого этажа в Юриной благоухающей хижине, значит, улетает аллергия от его Персидского Шаха, значит, жизнь совершенно меняется, - конец аккомпаниментам, словом...

– Я становлюсь мужчиной!
– закричал Клюква, и сорвал панамку и зеленые линзы.

– По ветру ее, легчайшую паутинку!
– и понеслась панама.

– Вдребезги!
– и разлетелись очки. Женечка сбросил пиджак, галстук, рубаху, оставшееся и побежал, высоко подкидывая колени, в море. Он падал, плескался, глотал соленоватую воду и вдруг, когда ушла из-под ног земля, поплыл важно и торжественно как Орфеева голова.

– Чудеса, - фыркая произнес он, когда захотел взмахнуть руками, и почувствовал, что их у него не было.

Ног?
– нет. Туловище?
– какое! Голова качалась в волнах Финского залива, мягко жмурилась от выскочившего из-за облаков солнца и фыркала:

– Чудеса! Тут он проснулся. За окном то ли лил дождь, то ли шел снег. Странно, - сказал Женечка, и долго лежал еще так, покрытый до подбородка зеленым верблюжьим одеялом, рассуждая: какая Оленька, зачем она забеременела?

Мысли его плавно зашли в тупик, и позвонила как раз Подруга.

– Юрик, представь!
– пересказывал ей свой сон Женечка.