Люсипаф

Фефела оглядел своих рубак и торжественно записал дату.

– Сегодня день рождения 4-го Райха! Партайгеноссен шаркнули туфлями и застыли со вскинутыми вверх руками.
– Почитаем. Ein Buch fuer Alle und Keinen.
– Ja, - прозвучало троекратно в ответ.

* * *

У Люси и Пафнутия горел повсюду свет, из кухни доносились голоса, и пахло ванилью. Третьим собеседником был Женечка Клюковякин. Он прямо с залива завалился к Пафнутию в гости, да такой мокрый, что Люси, высунувшись из-за косяка кухонной двери, всплеснула руками и вскрикнула:

– Ты шо такой мокрый, Женечка? Дождь шо ли был?

– Да, нет, - смущаясь заалел тот.
– Это меня Финский залив забрызгал. Я там одно место искал. Мне недавно приснилось...

– А-а-а, - теряя интерес, задвинулась за косяк хозяйка. Пафнутий стоял в прихожей и удовлетворенно улыбался. Он был уверен, что Женечка пожаловал с тем самым. Однако после нескольких фраз Пафнутий сосредоточенно чесал за ухом, а Люси, углубляясь в свою роль, подпирала рукою подбородок, внимательно вчитываясь в стихи, лежащие перед ней на кухонном столике.

– Понимаете!
– щебетал мокрый Женечка.
– Мы хотим именно с Реквиемом дебютировать, а музыка никак не идет! Вы, Люси, смогли бы! Мы вам так будем благодарны! И гонорар, конечно. Владик ведь тоже песни пишет? А нам с Юрочкой так бы хотелось. И чтоб только сопрано и фортепиано. Камерно и высоко.

– Сопрано и фортепиано, - подхватил Пафнутий и, серьезно выдохнув, добавил:

– Да, это тяжело! Люси молчала и делала вид, что читает стихи. Но вдруг и она подняла голову со своей подпорки и, не глядя на Женечку, спросила:

– А чьи это вы стихи хотите на музыку положить?
– А, это, - застеснялся Женечка, - это Юрочкины стихи. Уже старенькие, но мне очень нравятся. Длинные, - растянуто произнесла Люси и подумала: "Это ж сколько музыки надо написать!" - Длинные, да, - сиял Женечка, втягивая тонкими ноздрями аромат ванили.
– Юрочка их даже не стихами, а простынями зовет.

– Это правда, - улыбнулся Пафнутий.
– Что правда, то правда. Только спать на них нельзя!

Теперь засмеялась Люси. Она вдруг вспомнила Моцарта. "А что если!
– сумасшедше подумалось ей.
– Вольфганг Амадей Люси..."

Но хохот сбил ее мысли. Рядом дергался Пафнутий, и сотрясался мелкими шажками ему в такт Женечка. Все трое хохотали.

– Стоп!
– обрезала вдруг Люси, еле сдерживая выскакивающую печень. Это же очень серьезно, Влад.

Пафнутий мгновенно посерьезнел. Сжался и Женечка.

– Думаю, Евгений, мы возьмемся, а, Влад?
– посмотрела на мужа Люси. Только с самыми высокими намерениями, с самыми высокими...

– Конечно-конечно. Реквием, - заспешил подтвердить решение Пафнутий.

В дверь стукнули три раза, пауза и еще три раза. "Свои!" - бросила в Пафнутия взгляд Люси.
– Ох, кто-то идет!
– поднимаясь и скрипя при этом паркетом, удивился Пафнутий. Он подошел к двери и открыл хранившие его покой засовы. В темноте что-то задвигалось, зашоркалось, потом чьи-то руки обхватили Пафнутьичью голову, и мягкие губы угодили точнехонько Пафнутию в лоб. Раздался чмок.

Люси, ошарашенная, ухвативши своим музыкальным слухом этот смертельный для нее звук, оставила гостя, спрыгнула с верхотуры пианического стула и, как есть, в халатике бросилась в прихожую. "Убью!" - мелькало у ней в мозгах, волосы лезли в глаза, под яблочком стянуло и встало комком.

– Тетя Пальмира!
– заорал Пафнутий.
– Люси, тетя Пальмира приехала!

– Ты чего такой счастливый, Влад?
– тихо и мрачно, вытирая уже успевшую покрыть гладкий девический лоб испарину, прошипела Люси.

Тетя в это время зарылась в чемоданах на лестничной клетке, и что-то там чирикала, упоенная своим приездом.

– Ты что, Люси, тетя же! Я же тебе рассказывал. Ведь я у нее все детство провел, в этом, в этом... А, ну как его, забыл!

"Мухосранске!" - хотела подсказать Люси, да прикусила язык, так как тетя стояла уже перед ней и тянула свои руки, и складывала бантиком губы для поцелуя.

– Тетя, где ты живешь-то, забыл название?
– Ох, и не стыдно ж тебе, Вадичка?! Забыл! Чуть ли не родом из тех мест, а забыл. Шу! Ну, вспомнил? Шу?
– выдохнула тетя огромную волну счастья из своей пышной фигуры - так ее переполняло по случаю приезда к племяннику.

– Шурюпинск, конечно, Шурюпинск!
– засветил себе ладошкой по лбу Пафнутий.

– Ну, здравствуй, свояченица, - чмокнула, наконец, тетя Пальмира и Люси.

– Здравствуйте, - чуть ли не морщась, выдавила Люси и, перебивая тему, обратилась к мужу:

– Так, Влад, я хотовлю хороховый?
– вкладывая в эти слова чуть ли не суть жизни на сегодняшний день.

– А, да-да!
– двигая неподъемные багажи тети Пальмиры, отдувался Пафнутий.

– А вы откуда родом будете, Люсенька?
– неожиданно спросила тетя. И лоб в лоб стояла перед Люси.
– Петербуржанка?

– Да, нет, - ввязался Пафнутий.
– Люси из Ростова, тетя.

– А-а, то-то я и слышу ховорок-то, вроде, как родной, - оборачиваясь к Пафнутию, объясняла тетя Пальмира, и, уже развернувшись к пришпиленной на месте свояченице, доезжала ее:

– Так значит, мы с вами землячки, Люсенька! Я же там поблизости тоже...

– Да!
– картинно закричала Люси.
– А из какого хорода?

"Все-таки моя концертная деятельность даром не прошла!" - ликовала она, восхищаясь своим самообладанием.
– "Ведь ненавижу эту тетю, убить хотова, а так смеюсь!"

И она еще больше рассмеялась.
– Так я уже Вадичке напомнила только шо!

Ты тоже не очень-то внимательна, милая моя. А женщина должна... Впрочем, конечно, я без телехраммы, как снех на холову, да уж не обессудьте. Там у нас в Шурюпинске ничего не фунциклирует. Какое там телехрамма! Хорошо, хучь доехала, - тетя до сих пор находилась в дорожном ажиотаже, все еще продолжая ту длительную шурюпинскую рулетку, когда едешь пару тысяч километров в столицу и гадаешь: примут - не примут.

– Да, ну так хороховый!
– возвращаясь в свою тарелку, решительно проговорила Люси, и тронулась в кухню, возглавив процессию. За ней тетя с плетеной корзинкой, и замыкал шествие Пафнутий, с отнимающимися от тяжести чемоданов руками, надувшийся, как баллон пропана и такой же красный.

Женечка робко одернул проходящего Пафнутия за рукав. Тот остановился.

– А, ты, ну сейчас, видишь сам, извини, не время для таких серьезных вещей. Наоборот, у нас радость! Извини, - состроил печальную рожицу Пафнутий.