Льются слова, утекая в песок...

Впрочем, решение девушка приняла сама – когда Глеб оглянулся, рыжеволосая уже прилегла на кровать, а её тонкая, полупрозрачная шаль словно сама обвилась вокруг девичьего тела, прикрывая совсем немного грудь и скользя по линии бёдер, оставляя в образе Гроттер какую-то недосказанность, ощущение слишком сильной загадки.

Бейбарсов нахмурился. Рисовать девушку совершенно не хотелось – скорее, возникало желание прикоснуться к ней и провести ладонью по нежной, бархатной, чуть смугловатой коже, вот только это уж явно выходило за рамки его обязанностей, поэтому, немного порывисто хватаясь за краски, художник поспешно принялся рисовать, пытаясь хотя бы немного отвлечься от прекрасной нимфы, оказавшейся вдруг в его доме.

Таня внимательно наблюдала за ним, следила за тем, как он уверенными движениями рисовал её. Гроттер с интересом рассматривала черты лица своего художника – его иссиня-чёрные волосы, такого же цвета глаза, которые порой даже пугали её столь пристальным и чрезмерно внимательным взглядом, длинные тонкие пальцы, в которых парень сжимал кисть – всё это вызывало странное чувство идиллии и отсутствия времени, и Таня уже даже не пыталась поймать нить времени за хвост – это было ей не нужно, она просто спокойно наблюдала за уверенными движениями художника, не чувствуя, как откуда-то издали подкрадывался предательский, крайней неудобный холод, от которого хотелось зарыться в тёплые-тёплые одеяла и спрятаться как можно дальше, лишь бы вновь не попасть в плен холодного потока воздуха, не чувствовать на себе его мерзкого дуновения.

– Всё, - наконец-то промолвил Бейбарсов. – Можете одеваться, дальше я спокойно дорисую сам.

Он вновь, словно действуя по какому-то листу с указаниями, отошёл к окну, внимательно наблюдая за тем, как в причудливо-безумном танце скользили мириады снежинок. Улицу замело; люди по колено утопали в снегу, а ведь они были куда привычнее Татьяны – сейчас из дома, пожалуй, невозможно было бы и выйти.

– Всё замело? – удивлённо поинтересовалась Татьяна совсем тихо. – Наверное, и кареты моего мужа даже близко нет – как и обычно, он просто меня забыл… Что ж, это не так уж и плохо, - она улыбнулась. – А как вы считаете?

– А я считаю, что только сумасшедший способен выйти в лёгоньких туфельках и платье на улицу, кутаясь в несчастную шаль. Для осени, это, конечно, было бы нормально, но эта погода больше к лицу январю, - пожал плечами Бейбарсов. – Поэтому, конечно, решать не мне, но будьте внимательны, выходя на улицу. Не хочется, чтобы вы заблудились спустя несколько шагов.

– Это всё пустое, - отмахнулась девушка, пожимая недовольно плечами, и выдохнула, скривившись. – Дурацкие корсеты! – Бейбарсов, конечно, так и не оглянулся, но слышал, как она легонько топнула ногой, отчего скрипнули половицы слишком уж старого дома. – Помогите мне.

– В чём? – удивился Глеб, вновь не удостоив её и взглядом.

– Я не могу застегнуть это проклятое платье, - спокойно промолвила Татьяна – когда Бейбарсов оглянулся, он увидел, что девушка и вправду практически одета, вот только платье её оставалось расстёгнутым. Рыжеволосая повернулась к художнику спиной, улыбаясь про себя. – Ну, поможете вы мне, или так и будете стоять столбом?

Глеб, напомнив себе о том, что это самая стандартная просьба, подошёл поближе, прикасаясь к тонкой, жутко неудобной, наверное, шнуровке, начиная застёгивать платье.

– Вы словно боитесь ко мне прикоснуться, - упрекнула его тут же девушка, замерев и словно ожидая, когда Бейбарсов сделает ошибку и прикоснётся к её обнажённой коже. – Может быть, мой муж был прав?

– Ваш муж – дурак, - холодно ответил Глеб и, словно позабыв о том, что она была всего лишь очередной дамой, заказавшей пусть странный, но всё-таки портрет, откинул в сторону пелену рыжих волос, обнажая шею девушки, и прикоснулся губами к коже, чувствуя, как содрогнулась Таня. – Может быть, - художник говорил уже слишком тихо, настойчиво обнимая девушку за талию, - он и не задумывал ничего подобного, но я уверен в том, что сейчас дверь моего дома не откроется, потому что её попросту запер снег. Вы же видели, там нет порога и очень низкий фундамент – мне следует радоваться, что первый этаж не затопило, - он вновь поцеловал её, забывая о том, что это всё выходило за рамки приличия.

Рыжеволосая, словно та змея, вывернулась в его руках, но вместо того, чтобы выскользнуть из объятий и отскочить, лишь повернулась к художнику лицом, ложа руки ему на плечи.

– Мой муж действительно дурак, - тихо прошептала она, - но раз вы не можете нормально завязать шнуровку этого платья, то, возможно, поможете хотя бы снять его? А то после того, как вы завязали его, я совершенно не могу дышать.

Бейбарсов лишь кивнул, скользя ладонями по обнажённой спине девушки и развязывая тонкие завязки. Платье скользнуло на пол, и Татьяна осталась в одном нижнем белье – сейчас уже никакая шаль не мешала изучать взглядом её идеальное, великолепное тело. Рыжеволосая, отвечая на уже более настойчивые поцелуи, скользнула кончиками пальцев по пуговицам его рубашки. Ей казалось, что она буквально вспыхнула изнутри – Глеб прижимал её к себе, даря какое-то необычайное чувство тепла, такого близкого и родного, но спрятавшегося в один жуткий момент от неё несколько месяцев назад.

Художник потянул её за руку, присаживаясь на кровать – Таня подалась вперёд, нависая над ним и отвечая на каждый поцелуй, зарываясь пальцами в густые чёрные волосы; её нижнее бельё упало на пол рядом с туфлями, но девушка, совершенно обнажённая, словно вдруг и вовсе потеряла всякое чувство стыда. Она выгибалась в руках у художника, чувствуя явственно каждое его прикосновение, каждый поцелуй, но совершенно не сопротивлялась, получая от этого непонятное, неизвестное для неё удовольствие. Одежда Бейбарсова тоже уже оказалась на полу – сейчас Гроттер, пусть и аристократке, было совершенно наплевать на то, что этот дом совершенно не походил на идеальное место для жительства; она, пусть прежде смотрела на сие место свысока, сейчас была даже благодарна слишком низким порогам, тому, что снег всё равно не позволил бы ей выйти из дома, своему сумасшедшему старику-мужу, что заставил оставаться здесь и позволять рисовать себя. Всё это сложилось в великолепную палитру обстоятельств, превратившихся в нечто большее, чем просто вспыхнувшая минутная страсть.

Глеб толкнул рыжеволосую на кровать, нависая над нею и проводя языком по шее; Таня лишь закусила губу, вновь выгибаясь ему навстречу и чувствуя, как парень с силой сжимал её запястья. Она не проронила за это время ни единого слова, не позволила себе даже застонать – все чувства были безмолвными, но слишком явственными.

Обжигающая дорожка поцелуев спустилась немного ниже; девушка чувствовала, как Бейбарсов ласкал её грудь, ощущала умелые прикосновения его рук; лёгкие, практически неощутимые поцелуи порой превращались в более явственные; несколько раз Глеб прикусил зубами нежную кожу, и в последний раз Таня, не сдержавшись, вскрикнула, неосознанно царапнув парня по спине.

Тане казалось, что она сейчас попросту вспыхнет и загорится – сдерживать собственные чувства совершенно не хотелось.

Бейбарсов скользнул ладонями по внутренней стороне её бёдер, легонько сжимая и заставляя девушку откинуться на подушку, провёл руками по талии, буквально чувствуя, как дрожит от возбуждения девушка и осторожно вошёл в Гроттер, срывая с её губ тихий вскрик боли, смешанной с непонятной, охватившей девушку страстью.

– Ты же замужем, - тихо прошептал на ухо Тане художник.

– Ну и что? Разве ты не видел моего мужа? – постепенно привыкая к новым ощущениям, выдохнула Гроттер, подаваясь навстречу Бейбарсову. Ей было плевать, что по сути это считается изменой – она просто не хотела думать ни о чём, кроме его горячих рук и обжигающих прикосновений.

Глеб сначала двигался в ней осторожно, постепенно увеличивая темп и чувствуя, как выгибается Татьяна, уже, пожалуй, позабыв о своей боли. Она закусывала губу, сдерживая стоны, словно таким образом пытаясь сдержать последний оплот гордости, отброшенной сейчас в сторону, но получалось достаточно плохо – девушка уже окончательно забыла о том, кто она такая, и сейчас просто наслаждалась его поцелуями, движениями в ней.