М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество
Шрифт:
Два самых авторитетных критика эпохи, Чернышевский и Добролюбов, отозвались в двух больших статьях на появление «Губернских очерков» Салтыкова; статьи их появились в No№ 6 и 12 «Современника» за 1857 г. О статье Добролюбова уже пришлось упомянуть выше; что же касается статьи Чернышевского, то она характерна для «просветительной критики» той эпохи и, подобно статье Добролюбова, написана не столько о «Губернских очерках», сколько по поводу их. Тема статьи Чернышевского — якобы «чистопсихологическая задача» анализа типов этих очерков для ответа на вопрос: «надобно ли считать их дурными по своей натуре, или полагать, что дурные их качества развились вследствие посторонних обстоятельств, независимо от их воли». Чернышевский указывает, что «большинство публики склоняется на сторону первого мнения», а сам доказывает справедливость второго, что и является темой его статьи. Ясно, что эта «чистопсихологическая задача» — только ирония и способ пройти через цензурные рогатки: «посторонние обстоятельства», о которых говорит здесь Чернышевский — лишь иносказательное обозначение дореформенного государственного строя и общественного положения России в Николаевскую эпоху. Что же касается до отношения Чернышевского к самим «Губернским очеркам», то оно является восторженным:
Были, впрочем, и враждебные голоса, но они раздавались не в печати. Особенно интересно отметить, что наиболее отрицательные отзывы дошли до нас от Некрасова, издателя того же самого «Современника», в котором появился такой восторженный отзыв Чернышевского, и от Тургенева, в то время постоянного и ближайшего сотрудника этого журнала. Как мы уже знаем из воспоминаний Л. Пантелеева, появлению «Губернских очерков» в «Современнике» воспрепятствовал отзыв Тургенева: «это совсем не литература, а чорт знает что такое!» После же появления очерков Салтыкова в «Русском Вестнике» и громадного успеха их, Тургенев писал Колбасину 8 марта 1857 г.: «Если г. Щедрин имеет успех, то, говоря его же словами, писать уже „недлячё“. Пусть публика набивает себе брюхо этими пряностями. На здоровье!». И на другой день после этого Тургенев о том же писал Анненкову: «Щедрина я решительно читать не могу. (Здесь получены 1й и 2й NoNo „Русского Вестника“). Это грубое глумление, этот топорный юмор, этот вонючий канцелярской кислятиной язык… Нет, лучше записаться в отсталые — если это должно царствовать» [99] . Интересно отметить, что в указанных Тургеневым номерах «Русского Вестника» помещены очерки Салтыкова «Первый шаг», «Озорники» и «Надорванные», два последние из которых как раз являются подражанием психологическим этюдам Тургенева. Некрасов в свою очередь отрицательно отзывался в письме к Тургеневу о самом Салтыкове, об его очерках и порожденной ими обличительной литературе: «Гений эпохи Щедрин — туповатый, грубый и страшно зазнавшийся господин. Публика в нем видит нечто повыше Гоголя. Противно раскрывать журналы, — все доносы на квартальных да на исправников — однообразно и бездарно» [100] . Впоследствии, как известно, и Некрасов и Тургенев изменили свое отношение к Салтыкову, который стал с 1860 г. ближайшим сотрудником «Современника», а в 1863–1864 гг. и соредактором Некрасова по этому журналу. Что же касается Тургенева, то в своем месте мы отметим восторженный отзыв его об «Истории одного города» и о ряде позднейших циклов Салтыкова.
99
«Первое собрание писем» Тургенева (Спб. 1885 г.) и журнал «Наша Старина» 1914 г., № 11
100
Письмо к Тургеневу от 27 нюня 1857 г., «Русская Старина» 1897 г., № 11, стр. 229
Отрицательные отзывы Тургенева и Некрасова в значительной мере объяснялись их высокими требованиями, предъявляемыми к форме художественного произведения; а мы уже знаем, что в этом отношении Салтыков шел по проторенным путям и вливал новое вино в старые меха. Это очень тонко отметил уже упоминавшийся выше Н. Бунаков в другой своей рецензии об очерках Салтыкова. «Это, действительно, большая художественная сила, — говорил он об их авторе, — но ей, как будто, те формы, в которые обычно беллетристыавторы облекают свои идеи, чужды. Мне кажется, что г. Щедрин насилует себя общепринЯ-тою формой рассказа. Мне кажется, что ему следовало отрешиться от узаконенных форм и традиций словесности, разделяющих художественные произведения на романы, повести, драмы и т. д., и попытаться пойти своею оригинальною дорогой… При этих условиях г. Щедрин подарит русскому обществу нечто такое, что даст начато новому виду литературы, у нас еще не существующему» [101] . Это предвидение блестяще оправдалось много лет спустя, когда Салтыков создал свою собственную форму своеобразного «романа», каким он сам считал также, например, свое произведение, как «Современная идиллия», если уж говорить об одном из самых замечательных произведений Салтыкова. «Губернские очерки» лишь очень неясно позволяли предвидеть в авторе то, что так метко было вскрыто в приведенном выше отзыве.
101
Статья о «Губернских очерках» Н. Б(унакова) в литературном сборнике «Украина» (Киев 1858 г.)
«Обличительная литература», родоначальником которой стал СалтыковЩедрин, заполнила собою страницы всех журналов и вскоре вызвала реакцию со стороны тех самых лиц, которые так восторженно отнеслись к «Губернским очеркам» при первом их появлении. Добролюбов уже в 1859 году заявлял: «Я должен признаться, что бСльшая часть щедринских рассказов составляет шаг назад от Гоголя. Но всетаки они не так далеко от него убежали, как нынешние рассказы, беспрерывно печатаемые в газетах»… В том же году в «Современнике» появилась и знаменитая статья Добролюбова «Что такое обломовщина?», в которой, между прочим, вся эта обличительная «гласность» трактовалась, как одно из проявлений «обломовщины».
На эти мысли Добролюбова Герцен отозвался в «Колоколе» резкой статьей. «Мы сами очень хорошо видели, — писал Герцен, — промахи и ошибки обличительной литературы, неловкость первой гласности; но что же тут удивительного, что люди, которых всю жизнь грабили квартальные, судьи, губернаторы, слишком много говорят об этом теперь? Они еще больше молчали об этом! Давно ли у нас вкус так избаловался, утончился?.. В „обличительной литературе“ были превосходные вещи. Вы воображаете, что все рассказы Щедрина и некоторые другие так и можно теперь огулом
бросить, с „Обломовым“ на шее, в воду? Слишком роскошничаете, господа!» [102] .102
Статья Герцена «Very dangerous!!!». Подробности о столкновении между «Современником» и «Колоколом» см. в «Полном собрании сочинений и писем» Герцена, т. X, стр. 11–23, и в «Первом полном собрании сочинений» Добролюбова, т. III, стр. 139–156
Здесь не место подробно говорить о глубоких причинах расхождения Герцена в 1859 году с Добролюбовым и Чернышевским, расхождения, одним из частных проявлений которого было и различное отношение к «обличительней литературе». Причины эти, как уже давно выяснено, лежали в совершенно различном отношении Герцена с одной стороны и представителей «Современника» с другой — к путям общественного развития России той эпохи: Чернышевский и Добролюбов с 1859 года стояли в этом вопросе на значительно более радикальной точке зрения, чем Герцен. Последний еще пытался верить в возможность эволюции социальнополитической жизни России; Чернышевский и Добролюбов все более и более укреплялись в мысли о необходимости революционных путей этого развития. Это общее расхождение влияло и на отношение ко всем частным вопросам — в том числе и к вопросу об «обличительной литературе», родоначальником которой был Салтыков.
На чьей же стороне был сам он, родоначальник и глава «обличительной литературы»: на стороне ли Герцена, защищавшего ее, или на стороне Добролюбова и Чернышевского, вынесших ей обвинительный приговор? Ответом может служить то обстоятельство, что Салтыков, начиная с 1860 года, твердо и окончательно примкнул к «Современнику». Первым же его очерком в «Современнике» 1861 г. был очерк «Литераторыобыватели», о котором было уже упомянуто выше; в нем мы находим как бы ответ на вопросы, двумя годами ранее поставленные Добролюбовым и Чернышевским. Впрочем, об этом будет сказано в своем месте; здесь же достаточно лишь указать на факт сотрудничества Салтыкова в журнале Некрасова.
Таким образом Салтыков в своем дальнейшем пути примкнул к наиболее радикальной части русской интеллигенции, а в семидесятых годах стал одним из руководителей журнала «Отечественные Записки», в котором нашло свое выражение социалистическое народничество этой эпохи, идущее одновременно и от Герцена и от Чернышевского. В своем месте мы увидим, что Салтыков не только отражал в художественных образах идеологию народнического социализма, но часто первый ставил и решал теоретические вопросы, позднее разрешавшиеся в том же самом направлении таким признанным теоретиком народничества, каким в те годы был Михайловский.
Убедиться во всем этом нам еще предстоит, впереди; здесь же, заканчивая речь о «Губернских очерках», надо еще обратить внимание на два вопроса. Первый из них: как сам Салтыков понимал этот свой цикл и чтС считал в нем существеннейшим для характеристики основных своих взглядов? Он говорит об этом в первой своей автобиографической записке 1857–1858 гг., написанной немедленно вслед за окончанием этого первого своего цикла. «Для характеристики взгляда писателя, — говорит он о себе в третьем лице, — можно указать на следующие очерки: „Скука“, „Неумелые“ (конец), „Озорники“ и „Дорога“. — Как мы видели выше, всё это очерки автобиографического и полуавтобиографического характера; взгляд писателя особенно определенно выражен именно в том конце очерка „Неумелые“, на который указывает и сам Салтыков. Здесь один провинциальный обыватель высказывает свое мнение о чиновничестве, как представителе власти: „Совсем не с того конца начинаете… Ты, коли хочешь служить верой, так по верхамто не лазий, а держись больше около земли, около земствато… Ты благодетельствуй нам — слова нет! — да в меру, сударь, в меру, а не то ведь нам и тошно, пожалуй, будет… Ты вот лучше поотпусти маленько, дай дохнутьто! Может, она и пошла бы, машина!“. В этих словах поставлен вопрос, злободневный от эпохи Петра Великого и до наших дней — вопрос о „бюрократии“ и „земстве“, если говорить терминами пятидесятых и шестидесятых годов. В ближайшие же годы деятельности после „Губернских очерков“ Салтыкову пришлось вплотную, и теоретически и практически, подойти к этому вопросу.
Но вопрос этот подводит нас к другому, к вопросу о „народе“ и „власти“, вопросу более общему и широкому и теснейшим образом связанному со всей дальнейшей деятельностью Салтыкова-Щедрина, к основной теме почти всех последующих его циклов, „народ“ с одной стороны, „власть“ — с другой: тема эта, намеченная в „Губернских очерках“, становится в течение последующих десятилетий основной темой произведений Салтыкова, достигая вершины своего развития в „Истории одного города“. Мы будем шаг ва шагом следовать за Салтыковым по этому его пути.
Глава VI
САЛТЫКОВ В РЯЗАНИ И ТВЕРИ
СТАТЬИ 1861 ГОДА О КРЕСТЬЯНСКОЙ РЕФОРМЕ. ОТСТАВКА
«Власть» и «народ», «бюрократия» и «земство» — не были для Салтыкова лишь абстрактными понятиями: самому ему пришлось в начале шестидесятых годов принять участие, как действующему лицу, в споре между дворянской земщиной и бюрократией, особенно обострившемся при проведении в жизнь вопроса об освобождении крестьян. В ряды служилой бюрократии Салтыков попал сразу же по выходе из школы, продолжая эту службу и в вятской ссылке, и по возвращении из нее: в 1856–1857 гг. он служил в Петербурге чиновником особых поручений при министре внутренних дел, работая в эти же годы над «Губернскими очерками». Очерки эти сыграли некоторую роль в дальнейшем служебном повышении Салтыкова. Начиналась «эпоха великих реформ», правительству нужны были «честные чиновники», чтобы «искоренить злоупотребления»; тогда еще думали, что вся беда в злоупотреблениях, а не в системе. Сохранился рассказ о том, как Салтыков был представлен брату государя, великому князю Константину Николаевичу, возглавлявшему «либеральную партию» при дворе. Обличитель провинциального бюрократизма, Салтыков был признан подходящим человеком, чтобы не только сатирически описывать этот бюрократизм, но и проводить либеральную правительственную политику в провинции. Так в начале 1858 года Салтыков попал на пост рязанского вице-губернатора [103] .
103
См. дневник МельниковаПечерского в собрании его сочинений (Спб. 1897 г.), т. I, стр. 187