М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

Связь эта настолько несомненна, что доказывать ее особенно подробно не приходится; важнее остановиться на том новом, что привнесено Салтыковым в этот очерк, свидетельствуя о поисках новых путей и о попытке Салтыкова выйти из форм уже законченного по существу цикла «Губернских очерков». Это новое оказалось, однако, очень старым и было по существу возвращением, с одной стороны, к истокам гоголевского творчества, а с другой — к попыткам «натуральной школы» обострить основные элементы творчества своего родоначальника. «Жених» открывается тем, что в губернский город Крутогорск въезжает Иван Павлыч Вологжанин со слугою Мишкой, останавливается в гостинице и ведет с нумерным разговоры о местных чиновниках и помещиках, преследуя при этом тайные матримониальные цели. Все это до такой степени повторяет собою начало «Мертвых душ» Гоголя, приезд Чичикова со слугою Селифаном в губернский трактир и беседы его с половым, что это введение Салтыковым «новой» темы является, в сущности, лишь возвращением на пятнадцать лет назад, к первому тому «Мертвых душ». Иван Павлыч Вологжанин до такой степени повторяет Павла Иваныча Чичикова, начиная с перевернутого имени и отчества, что Салтыков не счел нужным маскировать это и даже придал своему герою точную внешность Чичикова и повторил в своем описания ряд подробностей из быта гоголевского героя. Он не только не скрывал этой своей зависимости, но даже подчеркивал ее, восклицая «милый Гоголь!» при описании провинциальных девиц. Таким образом то новое по сравнению с «Губернскими очерками», что было внесено Салтыковым в очерк «Жених», было, по существу, очень старым, и не этим приемом можно было прорвать уже застывавшие формы «Губернских очерков».

Не более удачным оказался и другой прием, тоже идущий от Гоголя и особенно от «натуральной школы» его продолжателей. Это был прием шаржа, громадным мастером которого впоследствии был Салтыков, но который был здесь употреблен им подражательно и крайне неудачно. Элементом шаржа в «Женихе» является капитан Махоркин, зародившийся не без влияния капитана Копейкина Гоголя; все связанное с Махоркиным написано в тонах шаржа, вплоть до пейзажа и до самых мелких бытовых подробностей. Ироническая фантастика и шарж Гоголя и его последователей сказываются во всем эпизоде, посвященном в «Женихе» лесничему Махоркину; фантастикой и шаржем проникнуто описание первого же появления Махоркина в Крутогорске, когда в связи с этим появлением «весь крутогорский край, до того времени благодатный, несколько лет сряду был поражаем бездождием, при чем в воздухе пахло гарью и тлением и летали неизвестной породы хищные птицы, из которых одну в последствии времени, к всеобщему удивлению, опознали в лице окружного начальника Виловатого». Подобным приемом дан весь Махоркин, лишь повторяя многие не более удачные попытки представителей «натуральной школы» развить уже намеченные и проявленные Гоголем приемы. Попытка Салтыкова оказалась неудачной, но путь бессознательно был намечен верный: впоследствии именно шарж, социальный и бытовой, сыграл огромную роль в творчестве Салтыкова, совершенно своеобразно окрасив ряд самых выдающихся его произведений. «Жених» был в этом отношении лишь первым и неудачным опытом, справедливо зачеркнутым впоследствии Салтыковым и остающимся до сих пор неизвестным читателям его собрания сочинений. Здесь следует отметить, что часть материала из этого очерка Салтыков перенес впоследствии в другие свои произведения, как перенес и содержанку барона, и уже встречавшегося в «Губернских очерках» статского советника Стрекозу. В виде примера можно указать на сон Мишки, который в ночном кошмаре видит, что никак не может растопить печку. — «Что за чудо!» — кричит он во сне и просыпается. В рассказе 1863 года «Деревенская тишь» слуга Ванька «видит во сне, что он третьи сутки все чистит один и тот же сапог и никактаки вычистить не может. — Что за чудо! — кричит он во сне, и как оглашенный вскакивает с одра своего». Здесь самозаимствование доходит даже до буквального повторения фраз. Другой пример: известный из «Губернских очерков» Порфирий Петрович советует будущему своему зятю, Вологжанину, «обратиться за наставлениями к двоюродному моему брату по жене, отставному коллежскому асессору Зиновию Захарычу Гегемониеву», который «не откажется понапутствоватъ молодого человека». Эту тему Салтыков тогда же перенес в очерк «Гегемониев», включенный им в «Книгу об умирающих». В этом, между прочим, лишнее доказательство тесной связи «Книги об умирающих» с предполагавшимся четвертым томом «Губернских очерков». — В заключение можно отметить, один мелкий факт, еще раз подчеркивающий связь фамилий героев «Губернских очерков» и других одновременных произведений Салтыкова с фамилиями деятелей вятской провинциальной администрации: лесничий Махоркин из «Жениха» мог получить свою фамилию от служившего при Салтыкове в Вятской губернии лесничего Махаева, которого можно найти не один раз на страницах вятской губернской газеты [119] .

119

См., например, «Вятские Губернские Ведомости» 1848 г., № 41, стр. 294

Через два месяца после «Смерти Пазухина» и «Жениха» Салтыков напечатал в декабрьском номере «Русского Вестника» за 1857 год очерк «Приезд ревизора», тесная связь которого с «Губернскими очерками» до того очевидна, что подробно останавливаться на ней не приходится. Тут по-прежнему Крутогорск с губернатором генералом Голубовицким и его великолепной супругой Дарьей Михайловной, со статским советником Фурначевым и его женой, с чиновником особых поручений Разбитным, со всем губернским штатом чиновников и даже с ябедником Перегоренским, упоминая о котором Салтыков в журнальном тексте рассказа и ссылается на «Губернские очерки». Все это — последние воспоминания о вятских впечатлениях, хотя Салтыков несколько модернизирует их, заставляя чиновных крутогорских любителей разыгрывать прошумевшую уже после отъезда Салтыкова из Вятки пьесу гр. Соллогуба «Чиновник». Однако приводимая в рассказе рецензия местного чиновника об этом спектакле является явной пародией на статью некоего Тянгинского о местном любительском спектакле в Вятке, напечатанную в вятской губернской газете еще в 1852 году и очевидно хорошо запомнившуюся Салтыкову [120] .

120

«Вятские Губернские Ведомости» 1852 г., № 22

Несомненно, вятскими впечатлениями навеян и следующий очерк Салтыкова, его «СвЯ-точный рассказ», напечатанный через месяц после предыдущего в первой книжке журнала «Атеней» за 1858 год. Мы не будем останавливаться на этом рассказе потому, что уже сделали это, говоря о следовательских подвигах Салтыкова в Вятке и его позднейшем раскаянии. Уже по одному этому связь этого рассказа, рисующего и пейзаж и быт Вятской губернии, с «Губернскими очерками» — совершенно очевидна и не требует дальнейших доказательств. Здесь следует упомянуть лишь о яркой «народнической» странице, составляющей стержень всего рассказа: страница эта впоследствии была развита Салтыковым в большое отдельное произведение «Сон в летнюю ночь», являющееся одним из центральных во всем его творчестве по характеристике отношения его к «народу». Салтыков подчеркивает глубокую связь свою с этим загадочным «народом» и указывает, «что в сердце моем таится невидимая, но горячая струя, которая, без ведома для меня самого, приобщает меня к первоначальным и вечнобьющим источникам народной жизни». Будущее «народничество» Салтыкова, казавшееся уже в «Губернских очерках» и впоследствии получившее столь яркое развитие, впервые с достаточной полнотой формулировано именно в этом рассказе [121] .

121

«СвЯ-точный рассказ» вместе с интермедией «Невыгодный нос» дошел до нас в сохранившемся на 12 листах автографе Салтыкова (Бумаги Пушкинского дома, из архива М. Стасюлевича); первоначальное его заглавие в черновике было «Рождественский рассказ»

После этого рассказа Салтыков напечатал в мартовском номере «Русского Вестника» за 1858 г. два отрывка из «Книги об умирающих», о которых речь будет ниже, и затем творчество его прервалось на целый год вследствие начала службы Салтыкова в Рязани. О сценах «Утро у Хрептюгина», напечатанных в февральском номере «Библиотеки дня Чтения» за 1858 год, было уже сказано выше в виду теснейшей связи этих сцен с черновиком «Смерти Пазухина», а значит и с «Губернскими очерками». Лишь через год после этого, в февральском номере «Современника» за 1859 год, был напечатан новый рассказ Салтыкова «Развеселое житье», написанный им еще в конце предыдущего года. «Наднях послал рассказ в „Современник“. Кажется не дурен», — писал Салтыков из Рязани приятелю своему В. П. Безобразову в декабре 1858 года [122] . «Жених» был первым — и неудачным — дебютом Салтыкова в этом журнале Некрасова, в котором Салтыков скоро стал не только ближайшим сотрудником, но и редактором; рассказом «Развеселое житье» он, как видим, был более доволен, хотя вскоре и сердился на «Современник», — «где редакция не дает себе труда даже связывать пробелы, оставленные цензорским скальпелем» [123] . Отсюда видно, что в журнальном тексте этого рассказа имеются цензурные купюры, которые можно восстановить, обращаясь к сохранившемуся автографу «Развеселого житья». Знакомство с этим автографом показывает, однако, что не только один цензурные купюры составляют отличие печатного текста этого рассказа от первоначального рукописного текста. Целый ряд вполне «цензурных» мест был изъят, очевидно, самим автором; варианты и разночтения настолько интересны, что рукопись «Развеселого житья» должна быть изучена с этой точки зрения. Нам осталось сказать только о «Недавних комедиях» и повторить о них то же самое, что было только что сказано о «Приезде ревизора»: произведения эти самым коренным образом связаны тематически с планом продолжения «Губернских очерков», что писались Салтыковым уже тогда, когда он, повидимому, отказался от мысли издать четвертый том их. Но и тематическое родство, и главным образом тождество формы и стиля этих «Недавних комедий» с драматическими сценами из крутогорского цикла Салтыкова позволяют нам рассматривать эти произведения, как теснейшим образом связанные с уже оставленным к этому времени планом завершить крутогорский цикл четвертым томом.

122

«Голос Минувшего» 1922 г., № 2, стр. 191

123

Письмо к П. В. Анненкову от 29 декабря 1859 г. из Рязани; «Письма», т. I, № 12

Все сказанное выше подтверждают и соображения хронологические. Хотя обе «Недавние комедии» — и «Соглашение», и «Погоня за счастьем» — были напечатаны только в 1862 году («Время» № 4), однако первая из этих сцен была написана еще в 1859 году. Не подлежит ни малейшему сомнению (и на это уже было указано комментаторами Салтыкова), что именно о пьеске «Соглашение» говорил Салтыков в письме из Рязани от 18 октября 1859 года к А. В. Дружинину, редактировавшему тогда «Библиотеку для Чтения»: «у меня есть одна вещица…. она из быта помещичьего (съезд дворян по случаю современного вопроса)» [124] . В следующем письме к тому же адресату от 20 ноября 1859 года Салтыков сообщал: «Посылаю к вам… пьесу „Съезд“. Если цензура допустит, то прошу вас напечатать ее в Библ. для Чтения в январе или в феврале… Если цензура не дозволит, то потрудитесь возвратить рукопись ко мне». Цензура не дозволила, но рукопись не была возвращена Салтыкову и оставалась в портфеле «Библиотеки для Чтения» до личной встречи Салтыкова с Дружининым [125] . Только через два года пьеска эта, переименованная из «Съезда» в «Соглашение», была напечатана в журнале Достоевского «Время», с которым в то время Салтыков еще не порывал отношений.

124

Литограф в Бумагах Пушкинского дома, из архива М. Стасюлевича. Частичное изучение чернового и белового автографов произведено Н. В. Яковлевым («Звезда» 1929 г., № 8, «Петрашевцы в изображении Салтыкова»

125

«Письма», т. I, No№ 9, 11, 12, 13 и 15

Тождественность «Съезда» и «Соглашения» доказывается уже одним тем, что в «Соглашениях» рассказывается именно о съезде дворян по случаю «современного вопроса» освобождения крестьян, и что пьеска эта рисует именно «помещичий быт». Для 1862 года вещь эта была уже несколько устарелой, так как описывала вызов в Петербург депутатов губернских комиссий и ряда предводителей дворянства, которые по возвращении своем в 1859 году в родные палестины старались убедить помещиковкрепостников в неизбежности подчинения мероприятиям правительства по освобождению крестьян. Отношение представителя либеральной бюрократии Салтыкова к начинаниям этого дворянства было, как нам уже известно, вполне отрицательным; в конце пьесы он заставляет собравшихся на съезд к уездному предводителю дворянства помещиков притти к полюбовному соглашению: безусловно исполнить желания властей и даже для вида прикинуть чтонибудь «по части чувств», а в действительности — «оставить все по прежнему». Таковы именно и были надежды и чаяния громадного большинства помещиковдворян.

В пьеске этой с самого же начала действующие лица говорят о ловкой афере, устроенной купцом Прохладиным с целым рядом помещиков. Выясняется, что купец этот скупил у помещиков крепостных людей, хотя «Прохладин — купец, а купцам владеть крепостными не велено». Несмотря на это, «все дело сделано на законном основании», и какаЯ-то помещица «из-за двести верст чуть не целую деревню на фабрику пригнала». Действующие лица пьески восхищаются этой аферой: «посудите сами: их на фабрикус, стало быть одними, можно сказать, ихними телами всю ценность окупила; землЯ-то, стало быть, даромс, да еще имущества ихнего сколько!». За такое благодеяние дворяне собираются благодарить купца Прохладина и просить его, «чтоб и на будущее время действий своих по приобретению не прекращал». Весь этот эпизод хорошо знаком нам по деятельности Салтыкова, как рязанского вице-губернатора: купец Прохладин — тот самый Хлудов, историю которого Салтыков позднее рассказал в «Мелочах жизни»; мы подробно осветили ее в предыдущей главе [126] .

126

Ниже, в гл. VIII, см. также про статью Салтыкова «Еще скрежет зубовный» (1860 г.)

Совершенно несомненно, что вообще вся эта пьеска, вплоть до мельчайших деталей, навеяна Салтыкову его рязанскими впечатлениями и близким общением с местным дворянством по обязанностям тогдашней его службы. Об одной из мелких подробностей этой пьесы можно узнать, например, из письма Салтыкова к В. П. Безобразову из Рязани от 23 июня; 1858 года, т. е. через дватри месяца после появления Салтыкова на посту рязанского вице-губернатора. Рассказывая в этом письме о заседании дворянского собрания, Салтыков описывает, как при обсуждении вопроса об освобождении крестьян один отставной военный «долго крепился и молчал, но под конец не выдержал и выразился так: — Отлично, господа. Все это хорошо. Только я вам вот что скажу: хоть вы пятьсот рублей штрафу положите, а уж я по мордасам их колотить всетаки буду (historique)» [127] . В пьеске «Соглашение» выведен отставной капитан Постукин, который все время сосет чубук, мнет губами и молчит, но под занавес разражается тирадой на тему об освобождении крестьян: «Согласен! дда! я согласен! Только уж того… по мордасам… бббуду! Ххоть ммиллион штрафу… а ббббуду!». С этих пор «исторический» рязанский помещик, отставной капитан, стал не раз появляться на страницах салтыковских фельетонов ближайших двух годов: периодически проходит он через «Скрежет зубовный», через «Литераторовобывателей» и другие очерки 1860–1861 гг. и завершает свой жизненный путь в «Клевете». В этом последнем очерке капитан Постукин молчит, стискивает в руке чубук, и лишь перед смертью собирает своих челядинцев и говорит им: «Ну, подлецы, прощайте! По крайней мере, не при мне…». Последние слова показывают, что этот эпизодический герой отправляется в небытие еще до 19 февраля 1861 года [128] .

127

«Голос Минувшего» 1922 г., № 2, стр. № 8

128

Сохранился автограф «Соглашения» (Бумаги Пушкинского дома, из архива М. Стасюлевича), представляющий собой начало этой пьесы, с большими вариантами и целой сценой, еще никогда не напечатанной

Вторая из «Недавних комедий», а именно «Погоня за счастьем», по форме является точным повторением сцены «Просители» из «Губернских очерков», почему и должна считаться тесно примыкающей к последним; примыкает она к ним, впрочем, не только по форме, но и по основному сюжету искания мест просителями у губернатора. Это искание мест о пьеске «Погоня за счастьем» позволяет довольно точно определить время написания пьески: по разным признакам можно с уверенностью утверждать, что пьеска эта написана летом 1361 года и лишь напечатана годом позднее [129] . В пьеске идет речь об искателях «новых мест»; искатели эти гурьбою осаждают губернатора Зубатова. Об этих новых местах говорят все просители в губернаторской приемной, интересуясь вопросом, «сколько по здешнему уезду этих новых мест роздано». Губернатор Зубатов отклоняет все эти прошения, заявляя, что закон требует на эти новые места людей, кончивших курс в высших учебных заведениях и являющихся помещиками здешней губернии. Именно такие требования Положение 19 февраля 1861 года предъявляло к мировым посредникам, штат которых и набирался губернаторами весною этого года. А тот факт, что именно в это же время Салтыков набросал эту свою пьеску, может быть подтвержден тем обстоятельством, что в ней в качестве рекомендующих губернатору кандидатов именуются «Матрена Ивановна» и «статский советник Стрекоза». Как раз эти имена Салтыков иронически называл в известной нам статье «Об ответственности мировых посредников», напечатанной в апреле 1861 года, в которой писал: «не дремлет Матрена Ивановна, не дремлет статский советник Стрекоза — и та, и другой неустанно строчат рекомендательные письма». Кто такая была Матрена Ивановна, об этом уже было сказано выше; быть может, здесь уместно напомнить, что статский советник Стрекоза появился еще в «Губернских очерках» и прошел до самого конца художественной деятельности Салтыкова, как несомненный псевдоним по созвучию видных либеральных бюрократов царствования Александра II: А. А. Абаза и Н. С. Абаза — оба были известны Салтыкову, а первый из них играл довольно видную роль в истории освобождения крестьян. Отметим кстати, что в пьеске «Погоня за счастьем» впервые упоминается и «маленький князек Соломенные Ножки», с этих пор не раз встречающийся в произведениях Салтыкова начала шестидесятых годов. Рязанское или тверское происхождение живого оригинала этого князька не представляет ни малейшего сомнения.

129

См. в следующей главе разбор очерка «Наши глуповские дела»

Перечисленными произведениями 1857–1861 гг. исчерпываются все очерки и сцены Салтыкова, которые могли составить четвертый том «Губернских очерков», если бы Салтыков к концу этого времени совсем не отказался от него. Мы видели, что к 1861 году относится только одно из этих произведений («Погоня за счастьем»), в то время как все остальные написаны непосредственно вслед за «Губернскими очерками» в течение 1857–1859 гг. Но уже к началу 1858 года Салтыков подошел к другому замыслу, непосредственно связанному с первым, и стал набрасывать очерки для предполагавшейся им «Книги об умирающих», главная работа над которой относится к 1859 году. Еще и в следующем году Салтыков писал очерки, которые как бы предназначались для продолжения если не «крутогорского», то во всяком случае «семиозерского» цикла — по имени губернского города Семиозерска, заменившего впоследствии собою Крутогорск. Скоро Крутогорск заменится городом Глуповым, который с этих пор твердо войдет в линию творчества Салтыкова и летописцем которого Салтыков впоследствии сделается в гениальной «Истории одного города». Но все это еще впереди; пока же, в 1860 году, Салтыков писал такие очерки, как «Наш дружеский хлам», и по форме, и по стилю, и по темам, в по лицам тесно связанные с былым крутогорским циклом. Отказавшись от мысли заключить этот цикл последним, четвертым томом, Салтыков разместил все эти очерки в сборниках «Сатир в прозе» и «Невинных рассказов», изданных в 1853 году. То же самое случилось и с очерками, сперва предназначавшимися для «Книги об умирающих», к знакомству с которой мы теперь и переходим.