Мацзу

— Мы должны проверить, что в вашем трюме, — настойчиво заявил он.

— Сперва мы зайдем ко мне каюту и поговорим, после чего, если не передумаете, прикажу открыть трюм, — предложил я.

Ван Сяомэй понял меня неправильно и обрадовался. Наверное, уже подсчитывает, сколько сейчас хапнет. Не стал его разочаровывать раньше времени.

Мы зашли в душную каюту и одновременно тяжело вздохнули. Придется потерпеть, ведь на виду у всех темные дела не принято вершить. Слуга Земин налили нам красного портвейна в оловянные кружки, приготовленные заранее. Ван Сяомэй не стал ломаться, осушил залпом, после чего издал что-то среднее между восторженным возгласом и отрыжкой.

— Какое вкусное байцзю! — похвалил он.

— Гвайлоу умеют делать крепкие напитки, — поддержал я и приказал слуге: — Земин, принеси командиру Вану Сяомэю бутылку. Не зря же он плыл сюда.

Китайский командир принял презент и спросил удивленно:

— И это всё?! Значит, будем открывать трюм.

— Сначала прочти вот это, — я положил перед ним охранную грамоту, выданную мне Линем Цзэсюем.

В ней на листе дорогой плотной белой бумаги красивейшим, каллиграфическим почерком и слишком многословно было написано, что все чиновники и командиры любого ранга обязаны оказывать всяческую помощь обладателю ее, как лично циньчай дачэню. Ван Сяомэй, судя по движениям его головы, перечитал документ трижды, каждый раз внимательно изучив красивую красную личную печать чрезвычайного полномочного, расположенную ниже текста по центру.

— Видишь ли, — перешел я на ты, — циньчай дачэню нужна информация разного рода, которую не могут добыть его подчиненные, а только гвайлоу, поэтому приходится закрывать глаза на некоторые правонарушения, совершаемые ими. Надеюсь, никто, кроме тебя, не узнает об этом документе. В свою очередь я доложу многоуважаемому циньчай дачэню Линю Цзэсюю, что командир Ван Сяомэй отлично служит ему и всей Поднебесной, поэтому достоин получения следующего буфана.

На лице моего собеседника отобразилось так много самых разных эмоций, что я не сумел вывести среднее арифметическое. Наверное, я увидел, как выглядит китайский вариант полного облома. Это что-то типа изнанки многослойной китайской вежливости: «Спасибо вам за то, что сказали 'Спасибо!», когда я вам сказал «Спасибо!», когда вы мне сказали «Спасибо!»…

43

На следующую ночь прибыл Мань Фа на двух своих джонках, самой большой и средней, и забрал полторы тысячи ящиков опиума, доплатив разницу. Видимо, он знал, что я сумел отбиться от Вана Сяомэя, но понятия не имел, как именно. На его лбу, высоком, удлиненном выбритой передней частью головы, прямо таки горела бегущая строка «Сколько заплатил?». Спросить меня так и не решился. Это к лучшему, потому что ответить правду я не мог, а если бы соврал, купец догадался бы. В этом плане он очень чуткий человек.

Днем пригребли гонконгские танка и забрали остатки запрещенного товара. Они тоже знали о визите китайских вояк. У Бо, в отличие от Маня Фа, китайскими комплексами не страдал. Мы пили чай в его сампане в то время, когда шли грузовые работы. Старик преподнес мне уже традиционную розовую жемчужину и спросил, за сколько мне удалось решить проблему, чтобы знать, сколько предлагать, если и их прихватят.

— Хочешь верь, хочешь нет, не заплатил ему ни одного юань-бао (серебряной «лодочки»). Я оказал услугу одному чиновнику очень высокого ранга, и он, как у нас говорят, взял меня под свое крыло, — честно признался я.

— В это мире связи решают всё, — покивав головой, изрек У Бо вечную истину.

К вечеру мы перешли на рейд Макао, где экипаж получил расчет за рейс и самовыгрузку — приличнейшие для этих мест деньги. Я наведался к жене, снял накопившуюся моральную усталость. Она наверняка догадывается, что у меня есть женщина в Калькутте, но в ее обществе принято делить мужчину с другими, поэтому намекнула, что хочет еще одного ребенка. Женщины почему-то уверены, что, чем больше детей, тем надежнее привяжут мужчину. Многие представители сильного пола даже не догадываются о такой привязке.

Утром я наведался в канцелярию Чарльза Эллиота, передал ему кожаную сумку с корреспонденцией. Ничего интересного там не было, если не считать сплетню о моем романе с Эмили Кушинг. Когда я был молодым, то считал себя самым умным и был уверен, что никто ни о чем не догадывается, а потом стал еще умнее.

После сиесты, воспользовавшись приливом, мы перешли к острову Вампоа под погрузку. Несмотря на то, что уже начало смеркаться, на «Мацзу» прибыл представитель Джон-компани, «малярийник» Джонатан Липман. Узнав, что я продал весь привезенный опиум по семь долларов за фунт, очень удивился.

— Китайцы перекрыли почти все каналы сбыта. Мы продаем по пять с половиной, иногда по шесть долларов за фунт и небольшими партиями, — рассказал он.

Значит, Бао Пын почти не врал, заявляя, что покупает по пять. Видимо, хакка и остались тем, наверное, одним из немногих, если не единственным, каналом сбыта, благодаря сотрудничеству контрабандиста, как переводчика, с властями.

Мы с ним встретимся на следующее утро на крыльце резиденции циньчай дачэня. Вечером на «Мацзу» прибудет улыбчивый суетливый китаец и передаст мне подарок от друга из Хоугуаня — бронзовую чашу эпохи Мин с барельефом в виде дракона, летящего через заросли кривых деревьев. Я поблагодарю и скажу, что мог бы завтра навестить дарителя. Если ему удобно, пусть пришлет за мной маленькую джонку. Она придет рано утром, и доставит меня к воротам города. На этот раз зеваки глазели на меня молча. Может быть, потому, что шел без охраны.

— Какая неожиданная и приятная встреча! — произнес я, чтобы вывести Бао Пына из состояния шока, в который он впал, увидев меня в том месте, куда даже большей части китайцев запрещен вход. — Я слышал, что тебя приглашают сюда в роли переводчика.

На самом деле я уверен, что он здесь в роли стукача, а переводчик — это прикрытие. Осталось выяснить, знает ли об этом глава клана Бао Ки. Судя по испугу в глазах его внука, если дед и проинформирован, то не полностью.

— Да, меня попросили объяснить кое-что, — торопливо согласился Бао Пын, после чего сам атаковал: — А ты здесь с какой целью?

— Мы с многоуважаемым Линем Цзэсюем беседуем о красоте китайской поэзии эпохи Тан, — улыбаясь как можно искреннее, ответил я.

Сомневаюсь, что контрабандист знает не только об эпохе Тан, но и о существовании поэзии, что не помешало ему произнести тоном задроченного школяра:

— Циньчай дачэнь Линь Цзэсюй — один из самых образованных людей нашей великой страны. Беседы с ним — это и обучение, и удовольствие!

Хозяин дома выглядел неважно. Такое впечатление, что не спал всю ночь. Он сразу предложил мне занять место за чайным столиком. Если в Японии чай — это церемония, то в Китае — это еще и вид приятного времяпровождения, и сближение семьи, и знак уважения и даже извинения.

— Специально для тебя приготовил белый чай, — сказал Линь Цзэсюй, когда юный помощник наполнил наши чашки, простенькие, керамические без орнамента. — Пробовал такой?

Белый чай делают из особых ранних сортов, стволы и первые почки которых покрыты белым ворсом для защиты от заморозков. Срывают такие почки и один-два верхних листочка ранним солнечным утром, не употребляя перед этим всё, что имеет сильный запах. Сушат, чередую по наработанной технологии, то на солнце, то в тени, не скручивая и не перемалывая. Чай должен отлежаться не меньше месяца, но долго хранить нельзя, потому что быстро теряет свои уникальные свойства. Мы с моей китайской подругой пару раз ходили в Шанхае в специальную чайную, где заваривали и подавали клиентам только два высших сорта из горной провинции Фуцзянь: «Байхао иньчжень (Белые серебряные иглы)» и «Баймудань (Белый пион)».