Магазин работает до наступления тьмы

Но если уйти сейчас, можно заглянуть к нему на прощание. Главное — не трогать. Он, наверное, сейчас еще…

И что тогда будет с Хозяином? Что изменится для него? Кто за ним присмотрит? Он такой уязвимый и бестолковый. И грустный внутри. Что бы он там из себя ни изображал. С ним вечно что-то случается. Он не помнит, какие деньги сейчас в ходу, и выдает на хозяйство то купюры с Лениным, то «синенькие». Он пропадет. Начальство сожрет его. Он может потерять голову.

Пусть теряет. Кому он нужен? Кому нужно это всё? Это наносное, это чужое, надо просто выкинуть это из головы, вот уже их мысли и слова, надо выкинуть из головы голову, забыть про голову…

Никто не узнал бы, если бы не пожар. Никто бы не выследил. Сколько приходило к ним тогда тихо, в тайне, и никто не знал. Если нырнуть осторожно, без всплеска, Жоржик не взмахнет рукой и не уронит канделябр. Не займется оконная драпировка, огонь не побежит по ядовитым обоям… Нырнуть осторожно и сразу отбросить его в противоположную от канделябра сторону, обездвижить, свалить на пол. Или, наоборот, затаиться, умалиться, свернуться в самом укромном уголке, чтобы и он сам ничего не замечал. Оставить в покое белокожую крепость Матильду, пусть живет сама по себе, холит не тронутую огнем кожу и благоухает опопанаксом. Затаиться, пожинать плоды своей удачи и приглядывать за Хозяином, который будет уже никакой не Хозяин, но печальной бестолочью останется.

Нырнуть без всплеска и не задеть канделябр…

***

Шорох за спиной заставил Славика обернуться. Тело Матильды билось в судорогах и подпрыгивало, а потом вдруг с хрустом позвонков выгнулось дугой, удерживаясь только на кончиках пальцев ног и на затылке. Полуприкрытые глаза распахнулись, на губах пузырилась густая розовая слюна — Матильда, как видно, прикусила себе язык.

Искристая снежинка в склянке вспыхнула ярко, запульсировала, словно живая, — и опять пропала. Матильда рухнула обратно, обхватила голову руками и пронзительным незнакомым голосом закричала:

— Тесно! Холодно! Холодно!

— Женечка, кипятку! — вскакивая, скомандовал Хозяин. — Бутыль и полотенце!

Матильду завернули в плед и обложили подушками. Хозяин пытался черенком ложки разжать ей зубы, чтобы влить глоток абсента, но она, дрожа в ознобе, мотала головой и что-то мычала.

— Сейчас согреешься, — приговаривал Хозяин. — Руками растирай, руками, просто отвычка, не более того…

Это выглядело даже уютно. Так мама когда-то согревала и растирала накатавшегося с горки Славика, а потом его обычно усаживали парить ноги в тазу с горячей водой. Вот только абсента ему не предлагали.

— Ка… Ка-ан… де-лябр… — выговорила наконец Матильда.

— Что? — переспросил Хозяин и, воспользовавшись моментом, влил ей в приоткрывшийся рот немного зеленой жидкости. Матильда закашлялась, замахала руками, потом схватила Хозяина за лацканы пиджака и рывком притянула к себе.

— Я… не роняла… кан-де-лябр…

— Какой?.. — после секундного замешательства Хозяин понял и понизил голос: — К чему это сейчас, при посторонних? Разумеется, ты не роняла канделябр. Его уронила та бедняжка, как ее звали… Лулу? Мими?

Матильда страдальчески зажмурилась и несколько раз с силой ударилась головой о деревянный завиток подлокотника. Хозяин втиснул между ее затылком и подлокотником подушку, потом ловко обернул полотенцем принесенную Женечкой бутылку с горячей водой и сунул ее под плед.

— Телу нужен отдых, Матильда. А потом нам предстоит очень долгая беседа…

***

Славика отпустили не сразу. Хозяин, оставив Матильду на попечение Женечки, вывел его в торговый зал, напоил сперва чаем, потом абсентом — отказываться было неловко — и обстоятельно расспрашивал, пока Славик не рассказал все про часы-«луковицу», про Ножкина и его загадочное путешествие к пленительной Аните, про схватку с боевой пенсионеркой…

— Зря вы ее так просто отпустили, — сказал Славик, захмелевший не то с непривычки, не то с перепугу. — Она мне чуть кость вот эту не сломала, как ее… — он провел пальцем по кадыку, — подъязычную. Сломала бы — и все. Шея у человека вообще хрупкая.

— Весьма хрупкая. — Хозяин машинально повторил жест Славика, дотронувшись до синего шарфа, потом взглянул на настенные часы, которые по-прежнему висели криво, и встрепенулся: — Что ж, время весьма позднее, полагаю, нам пора прощаться. Завтра рекомендую вам взять отгул, выспаться и хорошенько поразмыслить над вашим, так сказать… местом в этой жизни.

— А потом можно приезжать?

Щека Хозяина еле заметно дернулась.

— Если размышления не помогут — приезжайте.

***

Посреди клумбы рос чахлый кустик сирени. Славик дважды обошел клумбу по кругу, чтобы запомнить ее со всех ракурсов, потом погрозил сирени пальцем. Выходя со двора, он резко обернулся, словно хотел застать кустик и прочих обитателей клумбы врасплох. Сирень стояла смирно, облитая желтым светом уличного фонаря.

***

Когда Славик пришел домой, Леси еще не было. Он быстро поужинал, морщась от саднящей боли в горле при каждой попытке проглотить кусок побольше, посидел немного на диване, борясь с нахлынувшей от сытости и безопасного тепла дремотой. Потом, немного взбодрившись, открыл ноутбук и полез проверять почту. Увидел имя отправителя последнего непрочитанного письма и снова поморщился. Даже открыл не сразу, сам не понимая, почему так хочется отложить его, прочесть попозже, а то и вовсе отправить в корзину темно-синим, нераспечатанным.

«Приветстве по4ему непишите kak продвигaется рaбота))))))) есть?есть? есть ли новщи новости»

За левым плечом Славика кто-то вежливо кашлянул. Он оглянулся, воровато закрывая ноутбук, и увидел… Матильду. Славик хотел вскочить, громко возмутиться и выгнать ее, но ноги его не слушались, а во рту все склеилось, как будто он жевал огромную ириску. Неизвестно как проникшая к нему домой Матильда огляделась и, судя по выражению ее лица, квартира не произвела на нее особо приятного впечатления. Подживающих корочек у нее на коже больше не было, и вся она казалась какой-то неестественно яркой, словно ей подкрутили настройки в редакторе.

— Не дергайся, — сказала Матильда. — Я поблагодарить хотела. Ты мне здорово помог, крум. При случае отплачу, без дураков. Спасибо.

Кивнув Славику на прощание, она отодвинула штору и вышла в окно, не открывая его. Стекло пошло вязкой рябью и вновь отвердело. За ним рыжела итальянская улочка с черепичными крышами и аккуратными апельсиновыми деревьями, озаренная не то рассветным, не то закатным светом. Писатель Максим Горький, похожий на моржа в соломенной широкополой шляпе, подошел к окну и протянул Славику апельсин, из которого торчал золотой ключик для механического завода…

Славик спал прямо в одежде, раскинувшись морской звездой, — на самом деле ему так и не удалось справиться с дремотой, и ноутбук он открывал уже во сне. Настольная лампа осталась включенной, а рядом с диваном, у изголовья, неподвижно стояла Леся. Склонив голову набок, она широко раскрытыми глазами смотрела на Славика, как будто никогда его прежде не видела.

Человек, который убил президента

В кафе густо пахло вареными яйцами. На стене висел большой плоский телевизор, по экрану расплылось круглое лицо ведущей — обсуждали свежую запретительную инициативу для интернета, и Славик был немного удивлен, что прежде ничего о ней не слышал — ведь она касалась его, можно сказать, напрямую. Запретам и блокировкам загорелые телелюди радовались как дети и наперебой предлагали еще как-нибудь их ужесточить и расширить. Особенно старалась ведущая.