Магические узы

Стараясь освободиться от цапкой хватки, я взвизгнула и задергалась из последних сил. От неожиданности аггел выпустил меня, роняя на крышу. Не давая очухаться от головокружи-тельного падения, он, свирепо рыча, вцепился в мое запястье, где под рукавом прятался брас-лет. Мое сердце ухнуло, а беспощадный противник остолбенел. Его еще секунду назад скор-ченная физиономия разгладилась, сошедшиеся у переносицы брови разошлись, взгляд стал бес-смысленным. В изумлении я хлопнула ресницами и просто сказала:

– Отпусти.

Горячие пальцы с черными ногтями мгновенно разжались, и, шипя, я растерла руку. Аг-гел стоял передо мной истуканом, вытянув руки по швам и ссутулившись. В нем не осталось ни капли кровожадности.

– Покрутись, - изогнув брови, приказала я, и тот послушным ягненком повернулся во-круг своей оси, а потом замер, ожидая следующего веления. Похоже, сейчас по моему приказу он был готов даже спрыгнуть с крыши или станцевать польку.

Тут все встало на свои места. Однажды Док сказал, что аггелы очень тонко реагируют на черную магию и подчиняются ей. Прихвостень Златоцвета коснулся браслета, а потом его мозги, если, конечно, они у него имелись, отрубило. Господи, да если бы я раньше знала о столь полезном побочном эффекте побрякушки, то сама со всеми похитителями поздоровалась бы за руку! Интересно, насколько хватит магического импульса?

– Подержись, - протянула я руку, и пальцы аггела очень трепетно сжались на браслете, словно боясь сломать тонкие косточки запястья. — Отпускай.

Противник и не думал сопротивляться.

– Лихо одноглазое, выведи меня из особняка, - скомандовала я, не веря собственному счастью. Все оказалось настолько просто, что захотелось петь от радости и хлопать в ладоши, а заодно расцеловать похитителя в обе горячие щеки.

Беспрекословно подчиняясь, он побрел к разбитому окну, и длинный хвост волочился за ним безжизненной змеей. Я едва подавила в себе мстительное желание хорошенько его отда-вить.

С превеликой осторожностью аггел помог мне забраться обратно в комнату, а потом не-мым телохранителем повел по пустынному коридору к широкой полукруглой лестнице, крыльями сбегавшей в огромный холл. С потолка на толстых цепях спускалась старинная люстра, и внутри плафонов в форме рожков бились мелкие шарики света. Свобода маячила совсем близко, всего в паре десятков ступенек. Я занесла ногу и исчезла…

… За большим красного дерева столом сидел незнакомый мне, но прекрасно известный Богдану мужчина с опрятной аккуратно подстриженной бородкой и в дорогом костюме-тройке. В темных волосах серебрилась заметная седина. Он смотрел на меня, боже мой, конечно, на моего старшего брата с усталым пониманием.

Вокруг пахло пылью старинных фолиантов, и витал едва уловимый аромат вишневого табака. Кабинет утопал в ярком свете, и блики играли на стеклянных витринах книжных шка-фов. Окна закрывали темные портьеры, пряча присутствовавших в комнате от любопытных взоров с улицы. На стене над головой у мужчины переливался знак четырехлистного клевера, а ниже вилась надпись на языке аггелов. Я не знала латыни, зато Богдан свободно разговаривал на ней, а потому смысл фразы мне открылся тут же: 'Мы всегда стремимся к запретному и же-лаем недозволенного'.

– У нас может возникнуть проблема, - произнес мужчина. Похоже, меня перекинуло к брату уже в середине беседы.

– Говори, - резкий голос Ратмира вновь заставил меня вздрогнуть. Мне отчаянно хоте-лось увидеть его, но Богдан разглядывал Свечку, которая с язвительной торжествующей ус-мешкой на ярко накрашенных губах, стояла позади стула хозяина кабинета.

– Ее тело могло впитать черную магию браслета.

– Я предупреждала тебя, Ветров!
– беспардонно вклинилась в беседу Свеча, не скрывая сарказма.

Мужчина с бородкой резко поднял руку, одним легким взмахом заставляя дамочку при-кусить язык и потупиться, и продолжил:

– Если это так, то браслет, который она носит, станет бесполезной побрякушкой, когда твоя сестра, Истомин, ее снимает.

Я чувствовала, как внутри Богдана сжимается пружина отчаянья. За спиной он с силой стиснул кулаки, и ногти болезненно вонзились в ладони. Брат терял рассудок от тревоги и страха. Мое сознание скорчилось, захлебнувшись во внезапном, практически непереносимом чувстве вины.

А так ли я была права, когда обвиняла в предательстве родного человека? Трезвый рас-судок подсказывал, что, как всегда, ошибалась.

– Каким образом мы сможем это выяснить?
– в отличие от Богдана, который не мог себя заставить выдавить оформленной фразы, Ратмир сохранял хладнокровие и продолжал требовать ответов.

– Если у нее на руке останется ожог, то у нас неприятности.

– Наш господин Остров захочет забрать силу обратно?
– предположил Ветров.

– Ты, как всегда, прав, - кивнул мужчина.

– И тогда, Ветров, начнется бойня!
– не выдержала Свечка.

Из легких Богдана со свистом вышел весь воздух. Колени подогнулись, словно кто-то выбил из-под ног твердь. Он сосредоточился на том, чтобы устоять, и страшился продолжения разговора.

– Бойня начнется в любом случае, - жестко заявил Ратмир…

… От резкого толчка я выгнулась дугой и застонала. Тело рассекла боль, во рту ощущал-ся вкус крови. Похоже, только шагнув на лестницу, я кубарем пролетела все без исключения ступеньки.

– Ага, - раздался где-то далеко голос Златоцвета, - ожила?

Мне казалось, что я схожу с ума. В голове гудел рой пчел, и жужжание становилось все сильнее и сильнее. К горлу подступила настойчивая тошнота. Я неловко вывернулась, усаживаясь на колени. Пустой желудок вывернуло наизнанку горькой желчью, и перед глазами потемнело. Меня трясло.

– Побег отменяется, барышня, - хмыкнул Злат, склонившись надо мной, и резко прика-зал: - Дайте ей умыться! Ненавижу неопрятных женщин.

Подчиняясь его велению, меня, как щенка, грубо сграбастали за шкирку и насильно вздернули на ноги. Ночь в заточении окончательно вступила в свои права.

* * *

Я вряд ли когда-нибудь смогу забыть утро следующего дня.

Автокар, в котором меня везли на встречу в заброшенной мануфактуре, грохотал по размытому еще весенними ручьями тракту и поднимал облака пыли, оседавшей плотным сло-ем на капоте. Златоцвета, сидевшего рядом, болтало, а я, приклеенная магическими чарами к широкому сиденью, не могла и плечом повести. Сцепленные в замок руки, безвольно лежащие на коленях, уже одеревенели, даже костяшки пальцев побелели. У меня не получалось пошеве-литься, потому оставалось лишь бессмысленно таращиться в окно.