Магнолия Паркс

Магнолия — грудь.

Год моего рождения — на сгибе внутренней части правой руки.

Год его рождения — рядом с моим.

National Geographic — на внутренней стороне его предплечья.

Моя спина начинает выгибаться.

Пчела — левая рука.

Еще одна пчела — правое плечо.

Карта Uno «смена направления» — левая икра.

Олень — левая рука.

Том вжимает мою руку в кровать.

«Billie»²⁹ — вдоль ребра, слева.

Пляжный зонт — левая рука.

Координаты Дартмута — на сгибе внутренней части левой руки.

Дата нашего первого поцелуя — вдоль большого пальца левой руки.

Мое дыхание учащается. Еще немного, и я сдамся.

Сирень — левый средний палец.

Дата, когда мы впервые переспали — левое предплечье.

«In every lovely summer's day»³⁰— правое предплечье.

«Если любишь цветок...»³¹ — правое предплечье.

Том толкает все глубже, и мое дыхание становится прерывистым.

Пластырь — верхняя часть левого бедра.

Дыхание горячо обдувает мою шею, когда Том целует меня, и хотела бы я заглянуть в его разум, чтобы понять, так же ли он испорчен, как и я сейчас.

Узелок «Forget-me-knot» — большой палец правой руки.

Меня всегда завораживал процесс занятия сексом, это восхождение к финалу. И мы поднимаемся, мы почти на вершине, я это чувствую, вижу в его лице, и на самом деле нам неплохо это удается. Учитывая все остальное, например, то, что я не думаю о Томе Ингленде, что безумие, потому что это Том Ингленд. Понимаете, о чем я?

Восточные ветры — грудь.

Шея Тома изгибается, как у Би Джея, когда он был с той девушкой в коридоре.

Медвежонок Паддингтон — правая рука.

Я чувствую, как мое дыхание истощается во мне, высасывается, когда ноги упираются в матрас, ища что-то, за что можно было бы удержаться.

Maserati M — правая нога.

И тогда легкий звук вырывается из моего рта и голова внезапно сваливается на подушку. Том падает на меня. Его грудь так тяжело поднимается, моя тоже. Мне нравится это ощущение, когда он потный лежит на мне.

И я так сбита с толку: что это все значит? Я только что кончила, считая тату своего бывшего, но не хочу, чтобы Том Ингленд слезал с меня? Что это значит?

И что это говорит обо мне?

Видимо, то, что я сломлена.

Кстати, секс не сработал. Не разорвал ничего.

Скорее наоборот: привязал меня к другому человеку.

Двадцать вторая татуировка Би Джея? Делориан из «Назад в будущее».

Что я наделала?

36. БИ ДЖЕЙ

Я не знал, чего ожидать от стука в дверь моего гостиничного номера в два часа ночи — но уж точно не того, что это окажется Магнолия.

Не после того, как она на меня смотрела. Не после того, что мы наговорили друг другу перед этим. Но вот она стоит по ту сторону глазка.

Обнимает себя руками, одетая в джемпер, который забрала у меня где-то через сорок секунд после того, как я приобрел его в магазине Gucci. Она хмурится, и на её лице такое новое выражение печали, которое я, кажется, никогда раньше не видел.

Я открываю дверь, и, глянув на неё, сразу забываю обо всём остальном, и думаю, может, так всегда будет у нас. Мы те люди, которые всегда находят дорогу обратно друг к другу, что бы ни случилось? Вероятно, да. Мы как деревянная фигура на носу старого тонущего корабля.

Я выхожу в коридор, закрываю за собой дверь.

— Что случилось? — обнимаю ее.

Она отстраняется и подводит взгляд на меня: не знаю, то ли глаза Паркс выдают ее, то ли его запах на ней.

Ей не надо ничего говорить. Я знаю.

Немного вздрагиваю. Вслух. Она слышит, знаю, ведь сильнее прижимается к моей груди.

— Ох, — все, что говорю. Киваю раз. Обнимаю ее крепче.

Чёрт, это больно. Прямо до жжения.

Это я делал с ней все годы? Таким было ощущение в ее груди? Потому что я чувствую, что тону. Это странное медленное погружение, как будто мои ребра ломаются сами по себе, и, возможно, в конце концов я действительно теряю ее.

Возможно, корабль не идет ко дну, а он уже потонул. Возможно, мы уже на морском дне. Возможно, древесина корабля начинает гнить, и никакие якоря мира не способны нас спасти.

— Ты в норме? — спрашиваю я её, потому что не знаю, что ещё сказать.

Она только сильнее плачет. Я обнимаю её, мои руки в её волосах, и я делаю вид, что не замечаю, что они явно растрёпаны кем-то другим.

Что мы вообще делаем? Кроме того, что причиняем друг другу боль. Я больше не понимаю, что происходит. Потому что моя любовь к ней безвозвратна. Эта непобедимая, непреодолимая, всегда побеждающая, чёрт знает какая любовь — но я чувствую на ней его запах, и это сводит с ума. И, возможно, меня это будет беспокоить ещё долго.

— Мне жаль, — едва выговаривает она, утопая лицом в моей груди.

Я поднимаю её подбородок, чтобы посмотреть ей в глаза.

— И мне.

Она моргает несколько раз, и её глаза напоминают мне капли дождя на листьях холодным утром.

— Ненавижу тебя, — говорит она, с трудом сглатывая.

— Да, — киваю. — Я тоже себя ненавижу.

Паркс отстраняется, чтобы посмотреть на меня, а я держу ее лицо в обеих руках, — грустные яркие глаза, розовые губы и щеки, всегда покрываемые румянцем рядом со мной. Карамельная кожа, прикосновение которой мне известно с пятнадцати лет, ее изгибы, идеально вписывающиеся в мое тело, будто мы откололись от одного камня. Как я могу разлюбить ее?

Я не смогу. Не могу. И не смог бы.

Она держит мою руку у своей щеки, не отпуская, не желая знать, что будет с нами дальше, когда она отпустит. Мне кажется, ни один из нас уже не знает. Раньше знали, полагаю.

По крайней мере, я так думал. Что все дороги приведут домой в Тобермори — тихую жизнь в прибрежном городке на севере, потому что однажды у нас была неудержимая страсть и безрассудная смелость, и мы бы состарились там. Засыпали бы вместе на диване, оставляли бы шторы открытыми и тонули бы в утреннем свете, любя друг друга каждый день — вот как должно было быть, но наступил сегодняшний день. Наверное, стоило это сделать несмотря ни на что. Нужно было втянуть ее туда к жизни, к которой мы оба стремились, и все еще жаждем, но я этого не сделал. Если бы сделал, этого бы не случилось.