Малая Глуша

Он помолчал.

– Когда я вспоминаю, то помню это чувство, знаете, словно это все было не на самом деле, словно понарошку или во сне, словно не окончательно, еще можно переиграть, я… просто сидел и смотрел, нет, я начал выбираться из-за руля, я же все равно тоже собирался… встать и отлить… но я выбирался через пассажирское сиденье, Инна, почему?.. Тесть выскочил на дорогу, прямо под машины, его не сбили каким-то чудом, он… несколько машин стояли нос к носу, ближе к обочине, на асфальте рассыпанное стекло, и еще красное, нет, не кровь, ее свитер, она была в красном свитере, он кричал, что посадит того, который… но тот был не виноват, это потом выяснилось, он был не виноват. Виноват малыш.

– Простите, – повторила она.

Вдалеке в черном небе пульсировало алое зарево. Чернобыль, подумал он, конечно же ему самое место здесь, где же ему еще быть.

– Что с нами будет, Инна? – спросил он тоскливо. – Что с нами будет?

– Ничего, – сказала она, нахмурившись. – Ничего. Теперь уже недолго.

Телега ехала уже меж холмов, серых, покрытых сухой спутанной травой, он вдруг увидел в одном из холмов квадратное прорезанное окошко, льющийся оттуда свет; кажется, горячий ветер даже донес обрывки смеха.

– А если, Инна, а если…

Он замолчал.

– Что? – спросила она шепотом.

– Она за это время изменилась так, что я ее не узнаю? Как мне понять, что это – она? Что женщина, которую я уведу отсюда, – это та самая, моя? Как?

– Если вы любите, вы обязательно узнаете, – твердо сказала Инна.

Такая долгая дорога, подумал он, а ведь еще обратный путь. Я думал, я выдержу. Если другие могут, то и я могу.

Холмы стали ниже, остроконечней, они были похожи на войлочные шляпы, из них торчали, словно сизые перья, столбы дыма, в каждом отсвечивало багрянцем полукруглое отверстие – то ли нора, то ли дыра. Их проводники, держа лошадь под уздцы, остановились, возбужденно переговариваясь, а из нор вылезали еще песьеголовые, двое подняли с телеги укрытое дерюгой тело и унесли его, кто-то увел лошадь, они стояли посреди странного города, растерянно озираясь. Инна прижимала к ногам чемодан.

– Туда, – сказал песьеголовый, толкнув его в спину.

В землянке горел огонь, он ничего не понимал в печках и очагах, но здесь было что-то уж совсем примитивное, грубо сложенное; еще один песьеголовый, нагнувшись, шуровал угли железной кочергой; когда песьеголовый повернулся к ним, стало видно, что это женщина, груди у нее были перетянуты крест-накрест поверх рубахи какой-то тряпкой.

Они сажают людей в ямы, вспомнил он слова девочки Любы.

Как знать, что произошло на самом деле? Страшные песьеголовые убили их проводников, мирных жителей, женщину и ее дочь и, возможно, старуху, которую он так и не видел? Или страшные ламии отвели глаза, заморочили голову, связали, собирались перерезать горло, а песьеголовые пришли и спасли? За рекой нет правды, подумал он, вернее, все, что происходит за рекой, – все правда.

Песьеголовый, который привел их, стоял, загораживая входное отверстие, откуда лился багряный приглушенный свет.

– Что теперь? – спросил он, стараясь говорить веско и равнодушно.

– Теперь плата, – сказал песьеголовый.

– Плата? Какая?

– Вы убили моего мужа, – сказала песьеголовая женщина, – он не сделал вам ничего плохого, а вы его убили. Зачем?

– Я вам не верю, – сказал он. – Вы зачем-то устроили это все. Нарочно. И я не верю, что здесь можно убить. За рекой нет жизни, а значит, нет и смерти.

– За рекой есть все, и даже больше того, пришелец, – сказал песьеголовый. – Ты пришел сюда за милостью, а где твоя милость?

– Я защищал беззащитных.

– Ты защищал убийц. Просто потому, что они приняли симпатичный тебе облик. Смотри, как ты легко убиваешь. Как легко решаешь, кто прав, кто виноват. Только потому, что у меня собачья голова на плечах, а у них – нет?

– Вы пытаетесь меня на чем-то поймать, – сказал он. – Запутать меня.

– А чего ты хотел? – пожал огромными плечами песьеголовый.

– Я хотел… – Он набрал в легкие жаркий сухой воздух с привкусом железа и пепла. – Я хотел… я пришел сюда за человеком. И я уйду отсюда с человеком. Я понимаю, вы сейчас изо всех сил стараетесь показать мне, что нет никакой правды, что все… неопределенно. Я не знаю, как у вас. У меня есть правда. Одна. Я пришел за своей женой, и я заберу ее. Вот так.

– Да ты философ, братец, – сказал песьеголовый.

– Нет, – сказал он.

Он прошел по земляному полу в угол и сел на корточки. Теперь он увидел, что в очаге на огне стоит горшок и в нем что-то кипит и булькает.

– Я вожу за плату, – сказал песьеголовый. – Ты знаешь?

– Я заплатил на той стороне.

– Не считается.

– Плата, – сказал он. – Хорошо. Но у меня только то, что с собой. Что вы можете у меня взять?

– То, что ты можешь нам дать. – Песьеголовый, пригнувшись, чтобы не задеть головой низкий потолок землянки, подошел к нему и сомкнул чудовищные когти у него на запястье. – Пойдем.

Краем глаза он увидел Инну, жавшуюся к стенке со своим чемоданом.

– А она? – спросил он.

– Она тоже.

Песьеголовый, по-прежнему сжимая железной хваткой его руку, обогнул очаг, и он увидел темный лаз, открывающийся в земляной стене; песьеголовый толкнул его в спину, и он вдруг отчетливо подумал, что его ведут убивать. Я даже не успел попрощаться с Инной, подумал он, а жаль. Ему вдруг пришло в голову, что все, что он видит за рекой, – одно сплошное умозрение, равно как это его путешествие, и, если напрячься и разорвать морок, он окажется у себя в квартире, за окном будет пыльное московское лето, бесплодное, пожирающее само себя, но вполне вещественное и оттого вдвойне безнадежное. А если бы мне удалось вывести отсюда Ритку, подумал он, так бы и пришлось жить на грани чуда, морока. Как объяснить ее появление друзьям? Знакомым? Своим родителям? Ее родителям? Как выправить ей документы? Как разговаривать с ней? О чем? Почему я раньше об этом не подумал?

Или просто поселимся с ней в Болязубах, в Болязубах ее примут. Купим дом, заведем корову, кур… Вот чушь, ей-богу.

Песьеголовый жарко дышал за его спиной, а впереди горел смутный свет, и когда он выбрался наконец наружу, увидел, что находится в помещении, размеры которого определить невозможно. На крошечном освещенном пятачке (кажется, это была керосиновая лампа) за грубо сколоченным столом сидел еще один песьеголовый и листал амбарную книгу, вроде той, что была у перевозчика. Песьеголовый был в очках в золоченой тонкой оправе.

– Садитесь, – сказал песьеголовый.

Тот, который вел его, подтолкнул в спину, и он увидел перед столом такой же грубо сколоченный табурет.

Он сел, и песьеголовый напротив провел огромной лапой по расчерченным графам бумажного листа.

– Ваше дело рассмотрено, – сказал песьеголовый. – Но решение еще не вынесено.

Сидя напротив песьеголового, он положил руки на стол; руки были ободраны, в грязи, а на запястьях – кровавые следы от веревок.

– За кем следуете? – спросил песьеголовый скучным канцелярским голосом.