Мальчишки из Васильков. Повести

— Где? — спросил я.

Серый присел, постучал пальцем по кустику сухого чертополоха:

— За ним.

Мы со Щукиным, насколько позволяли позвонки, вытянули шеи. За кустом в ямке гнезда сидела куропатка и, не мигая, глядела на нас черной бусинкой глаза.

— Ух ты, — вполголоса произнес Щукин. — Не боится.

— Боится, — ответил Серый. — Но будущих птенцов жалеет больше, чем себя. Она думает: если взлетит, мы заберем яйца. А если мы ее не заметим — тогда полный порядок. Но если погибать, то лучше вместе с ними, чтоб совесть потом не мучила. Где-нибудь рядом, наверное бегает петушок...

— Взглянуть бы, какие у нее яички. Никогда не видел, — сказал Щукин.

— Нельзя, — ответил Серый. — Отходим.

Затем Серый показал нам желтобрюхого полоза, до смерти напугав Щукина. Мы шли по земляным «кучугурам» — так Серый называл земляные сугробы в лесополосе. Серый шагал впереди — вел нас к сорочьему гнезду. Вдруг он остановился и сказал:

— Вот лежит полоз, греется. Не раздавите его.

— Что это — полоз? — спросил Щукин и поравнялся с Серым.

— А вот, возле вашей ноги, — ответил Серый. — Он не жалится.

Боюсь, что Щукин не расслышал последних слов Серого. Он смешно подпрыгнул на месте, повалился на куст акации, затем вскочил и выбежал на дорогу. Потревоженный полоз исчез в траве.

Серый безудержно смеялся.

— Зря ты так, — сказал я ему. Серый только махнул рукой и вытер выступившие из глаз слезы.

Щукин стоял на дороге. Лицо у него стало пепельным с прозеленью. Он скреб пальцами подбородок и беззвучно шевелил губами.

— Ты извини Серого, — сказал я ему. — Но ведь он предупредил...

— Это еще что! — не чувствуя за собой никакой вины, проговорил Серый. — Прошлым летом к нам в дом заползла гадюка. Я ее насилу вытащил из-под шкафа... А когда потеплеет, появятся тарантулы. Лохматенькие такие, крупные пауки. Кот Васька охотится за ними, как за мышами. В прошлом году мы выкопали в огороде целое гнездо тарантулят. И еще фаланги бывают — черные и коричневые. Одна фаланга укусила меня за палец, так он вот такой стал, как надутая соска. А Петьку Якушева фаланга укусила вот за это место. Петька сел на нее. Так после этого у него была два дня температура, врача из города привозили.

— Остановись, — сказал я Серому. — Что это ты про всякие страхи заладил?

— А у моей мамки за ухом клещ однажды присосался, — как ни в чем не бывало, продолжал Серый. — Она тогда на винограднике работала. Хорошо, что клещ оказался не энцефалитный.

— Серый, хватит! — приказал я. — Ты что это?

Впрочем, я сразу догадался, какую цель преследовал Серый, рассказывая все это: он мстил Щукину за мои ночные кошмары.

Перед нами простиралось зеленое хлебное поле. Метрах в двухстах горбился курган, поросший цветущей желтой сурепкой. Над курганом, гонимые легким ветром, плыли узкой грядой белые облака. Пели жаворонки. И небо было таким голубым и высоким, что нельзя было смотреть на него, не щуря глаз.

— Это — чудо! — сказал Щукин.

Чудо это или не чудо — но степь на самом деле была удивительна неповторимым запахом молодой травы, пестротой цветов — синих, белых, желтых — и безграничным простором высокого голубого купола, щедро расшитого яркими солнечными нитями.

— Вы идите, если вам нужно, — сказал Щукин. — А я здесь порисую.

— Можно мне посмотреть, как вы будете рисовать? — спросил Серый.

— Нет, — отрезал Щукин.

Серый фыркнул и сморщил нос.

— Пойдем, — сказал я ему. И когда зашагали в лесополосе по земляным сугробам, упрекнул: — Ты уже и так испортил человеку настроение. Зачем?

— А ему можно? — насупился Серый. — Пусть знает.

Но тут застрекотала сорока, и Серый, пригнувшись, помчался на ее голос. Когда я добежал до дерева, в листве которого темнело сложенное из сухих веток гнездо, Серый, улыбаясь, протянул мне сорочонка.

— Вот, — сказал он. — Поймал. Покажем Щукину?

Я хотел погладить сорочонка, но тот больно ущипнул меня за палец и зло закричал:

— Чак-чак, чак-чак!

— Понятно? — засмеялся Серый. — Его зовут Чак-чак.

Сорочонок широко разевал клюв, вертел головой, пытаясь вырваться из рук Серого.

— Отпущу, — сказал ему Серый. — Покажу тебя одному герою и отпущу. А ты его тоже долбани, ладно?

Щукин, пряча планшетку в карман, шел навстречу.

— Кто это? — спросил он, увидев сорочонка. — Поймали? — он прикоснулся пальцем к головке присмиревшего сорочонка. — Трепещет весь. Дай подержать. — Он так неловко взял сорочонка, что тот вырвался и, удирая, запрыгал по дороге.

Серый поймал его снова.

Щукин больше не просил подержать сорочонка, но стал умолять, чтобы мы подарили сорочонка ему.

— Он будет у меня жить. Я его воспитаю. Ведь сороки — умные птицы. Их можно приручить. Они все понимают...

— Хлопот с ними много, — сказал Серый. — Он будет мешать вам, и вы его выбросите. А коты слопают. Жалко.

— Не выброшу, — пообещал Щукин. — Подари его мне.

— Нет, — ответил Серый и направился с сорочонком к лесополосе.

— Да-а, — усмехнулся Щукин. — Пацаненок предан тебе до мозга костей. Это очень опасно.

— Почему?

— Сделаешь один неверный шаг, и он возненавидит тебя. Это опасно. Трудно сохранить дружбу с мальчишкой. Но ты, кажется, из этих, из чудаков. Мальчишки обожают чудаков...

Я промолчал.

— А не пора ли нам возвращаться? — сказал Щукин. — Мне сегодня нужно быть дома.

— Да, согласился я. — Еще в бухгалтерию надо зайти. Директор мне вчера обещал, что нажмет на бухгалтера. Возможно, что получим деньги.

Щукин махнул рукой.

***

Холсты оказались испорченными до такой степени, что о восстановлении их не стоило и помышлять. Во-первых, они были изрядно залиты чернилами и заляпаны краской, а во-вторых, изодраны — не порезаны, а просто изодраны.

— Кто-то здорово повеселился, — сказал после долгого молчания Щукин. — Буйная сила...

— Вызови участкового и расскажи ему все, что знаешь, — приказал я Луке.

— А что я знаю? Ничего я не знаю. Кто-то влез в окно, которое я оставил открытым, и вот... — Лука плюнул со злостью и отошел.

— Что же делать? — задумался я.

— Да, брат, — вздохнул Щукин. — Насколько я понимаю, мне не видать теперь денег, как своих ушей. Так?

— Пожалуй, — ответил я.

— Это самое печальное. А холсты — шут с ними, туда им и дорога. Труд, конечно, но труд халтурный, в чем тебе искренне и признаюсь. Ты был прав. Ведь я умею лучше, гораздо лучше. Веришь?