Мальчишки из Васильков. Повести

— А где достали пьесу? — спросил Егор.

— Сам написал, — ответил я. — А что?

— Я вижу, ты развернулся во всю ширь. Не жалеешь, что приехал ко мне?

— Не жалею.

— Вот и хорошо. Я очень надеюсь на твою помощь. Дух братства — ведь это сила, а?

— Сила, — ответил я.

— Слушай, а как ты решил с Оленькой? — спросил он.

— Что именно?

— Когда свадьба?

— Не знаю. Жить негде...

— А если я тебе дам дом? Как? — засмеялся он.

— Тогда другое дело, — сказал я.

— Ладно, в ближайшее время будет дом. А ты подумай о свадьбе. Пора, дружище. Постарайся.

— Постараюсь! — ответил я.

***

В середине июля я и Оля перебрались в каменный дом под шиферной крышей на западной окраине Васильков. Отец Пети Якушева навозил чернозема, который Серый и Петя помогли мне разбросать по будущему огороду. Елена Ивановна подарила на новоселье дюжину красных и черных цыплят с наседкой и кота Антошку.

В ночь великого противостояния Марса неожиданно сорвался свирепый ветер и размел с нашего огорода всю землю, обнажив серую скалу. Утром, когда я сидел посреди двора на камне, к изгороди подкатили на мопедах Серый и Гаврилка-чабанок.

— А мы к вам, — сказал Серый, подходя ко мне. — Здравствуйте.

Я кивнул в ответ головой.

— Здравствуйте, — сказал Гаврилка и сунул руку за оттопыренную пазуху.

— Что там у тебя? — спросил я.

— Да так, — ответил чабанок и подмигнул Серому.

— Унесло, значит, — вздохнул Серый.

— Унесло. Какой был ветер... — Я еще раз оглядел разоренный двор и чуть не заплакал: так жаль мне стало на миг затраченного труда и будущих крестьянских радостей.

— А у нас ни грамма не унесло, — сказал Серый, — это потому, что наша земля уже слежалась, и потому, что она вся пронизана корнями.

— Наверное, — согласился я и схватился за горло, вдруг ощутив знакомое жжение.

— Что? — сочувственно спросил Серый.

Я махнул рукой, бросился в коридор и зачерпнул из ведра кружку воды. Сделал несколько глотков, но жжение не исчезало. Попробовал сказать «а-а-а», но услышал только жалкое шипение.

Вышла Оля и по моему лицу догадалась, что произошло.

— Из-за чего? — обеспокоилась она.

Я пожал плечами.

— Мы как раз про землю говорили, — сказал Серый. — Совсем пропал?

— Почти, — ответил я шепотом, взглянул на Серого и попытался улыбнуться.

— Новую землю привезем, — утешал меня Серый. — Не все же ветру дуть. Слежится земля, укрепится корнями — и будет железный порядок.

Я погладил Серого по голове.

— А знаете, чего Гаврилка здесь? Он привез вам синюю птицу. Помните, вы просили поймать сизоворонку? Так он поймал. И примчался чуть свет к нам. Думал, что вы еще у нас живете.

Я спустился с крыльца и поманил чабанка. В его руках трепыхнулась крупная птица с сине-зелеными блестящими крыльями и медно-красной спинкой.

— Ты знаешь эту колдушку: «Синяя птица, хочешь откупиться?» — спросил я у Серого.

— Знаю.

— Проколдуешь, когда я попрошу. А мы будем за тобой повторять.

Оле я сказал, что сейчас выпустим чудо-птицу, после чего всегда будем жить счастливо. Жена засмеялась и прижалась ко мне, я поцеловал ее голубые глаза. Мы стали в ряд — я, Оля, Серый и Гаврилка-чабанок. Я поднял сизоворонку над головой.

— Давай! — скомандовал я Серому.

Серый облизал губы и начал колдушку о синей птице. Он говорил, а мы повторяли:

Синяя птица, хочешь откупиться? Ты нам — хлеба, мы тебе — небо. Ты нам — меду, мы тебе — свободу. Ты нам — век без беды, мы тебе — три звезды.

Я разжал руки, и синяя птица улетела.

— Три звезды — это что? — спросила Оля.

— Серый знает, — сказал я.

— Это солнце, Луна и Земля, — ответил Серый. — Весь мир. — Потом повернулся ко мне и сказал: — Вы совсем забыли про парус, Ген-Геныч, про белый парус с золотыми звездами. Самый раз испытать — такой хороший ветер...

ОСТРОВ СТАРОЙ ЦАПЛИ

Десятка два домов, обнесенных невысокими изгородями из ноздреватого камня-ракушечника, тянутся вдоль пустынного берега залива. К югу от Гавани — так называется деревня — километров на пять простираются солончаки. Там ничего не сеют, лишь пасут овец. Солончаки сменяет пахучая полынь. А уж дальше начинаются поля пшеницы, ячменя, кукурузы, принадлежащие соседнему колхозу. Его центральная усадьба виднеется в солнечную погоду в дрожащем мареве, а по ночам светится мигающими электрическими огоньками. К западу от Гавани минутах в двадцати ходьбы на чистом песчаном берегу возвышается двухэтажный дом отдыха. С наступлением лета, когда дом отдыха принимает гостей, часть жителей Гавани работает там. Другие заняты на заготовке камки — морской травы. Длинные и узкие ленточки камки — сначала темно-зеленые, а потом бурые — выносят из залива волны, устилая берега толстым мягким ковром. В жаркую погоду камка источает ни с чем не сравнимый аромат соли, рыбы, сероводорода — дух залива. Камку сушат, вытряхивают из нее песок и ракушки, складывают в копны, а затем спрессовывают в тюки, как сено, и отправляют на мебельные фабрики. Морская трава не горит, не крошится и хороша для набивки матрацев и диванов. В Гавани, да и в соседних деревнях, ею утепляют на зиму чердаки.

Вот, пожалуй, и все, чем занимаются жители Гавани, если, конечно, не считать занятием бесконечные ежедневные хлопоты по хозяйству, которые есть у каждой семьи, — небольшой огород, корова, гуси, куры и прочая живность.

Есть такое хозяйство и у Кузьмы Петровича Камнева. Но такой работы, как у него, ни у кого в Гавани нет. Он охраняет заповедные острова и все, что там водится. А водятся там чайки, дикие утки, цапли, кулики, да вокруг островов кормятся стаи белых лебедей-кликунов. Три песчаных острова один за другим тянутся к востоку в глубь залива. Последний из них, самый большой, уходит за горизонт. Есть у Кузьмы Петровича лодка. Перекинув через плечо ружье и повесив на грудь бинокль, он садится на весла, объезжает острова, наведывается в мелководную бухту за Желтым мысом. И почти всякий раз — летом, разумеется, — берет с собой дочь Лену. Иногда они пропадают на дальнем острове по нескольку дней.

Еще прошлым летом, перед приездом ученого-орнитолога, Кузьма Петрович сколотил на острове деревянный домишко. Орнитолог прожил тогда в нем больше месяца, изучая птичьи повадки. Это он назвал дальний остров островом Старой Цапли, хотя на картах все три острова именуются Песчаными.

Снова пришло лето. Лена все чаще стала вспоминать об орнитологе. Она и прежде не забывала о нем. Был он человек добрый и веселый. А теперь всякая мелочь напоминала ей, как они вместе собирали и окольцовывали птенцов, как собирали на подводных камнях мидий, а потом жарили их на углях, как удили бычков и охотились с гарпунами на камбалу. Вспоминала его рассказы, в которых главными героями чаще всего были птицы, — и те, что водились на островах, и те, что обитали в других краях, где Лена никогда не бывала. И еще в этих рассказах всегда было небо — то звездное, таинственное, указывающее путь перелетным птицам, то просто голубое и глубокое до головокружения.

Звали орнитолога Колей Ивановичем. И было ему двадцать четыре года.

— Ты напиши письмо Коле Ивановичу, — попросила однажды Лена отца. — Пусть приезжает.

— Ладно, — пообещал отец. И вскоре выполнил обещание — отправил письмо Коле Ивановичу. Но прошла неделя, другая, началась третья, а ответного письма все не было.

Тогда Лена написала Коле Ивановичу письмо сама и отдала его Алешке Голованову, своему однокласснику, который летом часто разносил почту вместо матери.