Мальчишки из Васильков. Повести

Никита Григорьевич опустил треугольную решетчатую дверцу чердачка голубятни. Эта дверца, если потянуть за веревку, перекинутую через блок, тут же поднималась и захлопывала круглое отверстие в чердаке. Затем взял свою длинную бамбуковую трость, стал спиной к голубятне и приказал Серому:

— Выпускай. С земли выпускай.

Серый присел на корточки и выпустил Маркизета.

Красавец Маркизет сделал несколько шагов по земле, взмахнул золотыми крыльями и порхнул на крышу голубятни.

— Так-так, — сказал Никита Григорьевич, — так-так, — и поднял трость.

— Пара черных николаевских, — напомнил я.

— Будет вам пара, будет. — Тонкий конец трости Никиты Григорьевича задрожал в воздухе и потянулся к Маркизету.

— Стукни его! — крикнул Шурко.

— Я тебе дам, — не оглядываясь, пригрозил Никита Григорьевич. — Ни слова больше, иначе схлопочешь.

Серый показал Шурко язык.

Угроза отца на Шурко не подействовала.

— Надо же было петлю привязать, — почти запричитал он, — и набросить поскорее ему петлю на шею.

— Это против правил, — сказал я Шурко. — Помолчи.

Конец трости коснулся крыши у самых ног Маркизета, на секунду замер, затем приподнялся и легонько толкнул Маркизета в бок. Маркизет отодвинулся. Еще толчок, еще... Маркизет все ближе подвигался к подъемной дверце.

— Садани! — завопил от нетерпения Шурко. У Никиты Григорьевича побагровели уши и шея.

Еще одно прикосновение трости. Маркизет подпрыгнул, взмахнул крыльями и оказался на решетчатой дверце.

— Каюк, прошептал Серый. — Плакали ваши денежки.

Я от напряжения прокусил фильтр сигареты, которая уже успела погаснуть.

Никита Григорьевич согнал с дверцы двух других голубей, рябых драконов, подогнал Маркизета к отверстию в чердачке и осторожно потянул за веревку. И в это время блок, через который была перекинута веревка, взвизгнул, почти мяукнул, потому что, наверное, была не смазана оська. Маркизет шарахнулся, часто-часто захлопал крыльями и повис над голубятней. Так он висел секунды три или четыре, потом, словно его подхватило боковым ветром, словно он заскользил по крутому невидимому скату, пронесся над изгородью, сарайчиком и, подняв кверху крылья, опустился на крышу курятника рядом со своей голубятней.

Никита Григорьевич швырнул под ноги трость, и скрестив на груди руки, сел на ступеньку у голубятни. Затем провел ладонью по лицу, поднял глаза на Шурко и сказл глухим голосом:

— Поймай двух черных николаевских.

— Может, не надо? — стрельнул в меня глазами Шурко.

— Я сказал: поймай! — Никита Григорьевич встал, поднял с земли трость, принялся вертеть ее в руках. — Где масленка? — спросил он у сына. — Принеси масленку.

Шурко трусцой направился к дому.

— Живей! — прикрикнул Никита Григорьевич. — Да, если б не скрипнула катушка... — Он посмотрел на меня, и я прочел в его глазах мольбу.

— Можно еще раз, — сказал я, — на ваших условиях.

Серый дернул меня за пиджак.

— Одного дракона, — сказал Никита Григорьевич, и добавил, боясь, видимо, что я не соглашусь: — Молоденького...

— Принимаю, — ответил я.

— Шурко! — крикнул Никита Григорьевич, и лицо его повеселело. — Тебя только за смертью посылать.

Шурко принес масленку. Никита Григорьевич приставил к голубятне лестницу и полез смазывать блок. Серый поплелся в свой двор ловить Маркизета.

— И чтоб больше ни одного слова, — сидя с масленкой на крыше голубятни, ворчал на сына Никита Григорьевич, — чтоб не единого. Ведь птица понимает слова, смысл улавливает... Иначе схлопочешь!

— Ладно, — буркнул Шурко.

У Серого было кислое лицо. Он протянул мне голубя и сказал:

— Сами проигрывайте. Такую птицу за какого-то там рябого дракона...

— Да любой дракон твоему общипанному попугаю сто очков вперед даст, — не удержался Шурко. — Я за него и дохлого цыпленка не дал бы.

— Цыц! — рявкнул Никита Григорьевич. — Что было сказано?!

Думаю, что на этот раз он непременно влепил бы сыну оплеуху, если бы не сидел на крыше. Блок, обильно политый маслом, вертелся совсем бесшумно. Никита Григорьевич перекинул через него подъемную веревку и спустился на землю.

И вот трость снова в его руке. Я присел и выпустил Маркизета. Он вел себя точно так же, как и несколько минут назад: прошелся по земле и взлетел на голубятню. Но дальше все было иначе. Едва Никита Григорьевич прикоснулся к нему кончиком трости, он поднялся в воздух и спикировал к своей голубятне.

У Никиты Григорьевича задрожали руки. Он прислонил трость к лестнице и сказал, не глядя на нас:

— Еще одного... дракона...

— Принимаю, — ответил я и подтолкнул Серого: — Неси.

Серый весело подмигнул мне и помчался за Маркизетом.

Второй дракон был тоже наш. Маркизет взлетел с земли и не пожелал сесть на чужую голубятню.

— Это против правил! — закричал Шурко. — Это не в счет!

Жена Никиты Григорьевича, молча стоявшая все это время у деревянной оградки, которой была отделена от остального двора площадка голубятни, покачала головой и спросила мужа:

— Валидол принести?

— Уходите! — побагровел Никита Григорьевич. — Все уходите! И ты тоже! — крикнул он на Шурко. — Болтун!

Я решил, что и нам с Серым следует уйти. Но Никита Григорьевич, едва я сделал шаг, подбежал ко мне, схватил за руку и, тряся ее, заговорил:

— Еще раз. Последний. На любых условиях. Какие ваши условия? Принимаю любые. Еще раз. Последний. Какие?

— Выбракованным голубям головы не рвать, — сказал я. — Все выбракованные — мои, пока я здесь живу.

Никита Григорьевич отпустил мою руку и засмеялся:

— Да я и так могу вам отдать их. Это не условие.

— Это — условие, — настоял я.

— Принимаю.

Когда Маркизет после долгих стараний Никиты Григорьевича все же улетел, вырвавшись из-под почти захлопнувшейся дверцы, Никита Григорьевич со стоном опустился на каменную ступеньку, уронил трость и закрыл лицо руками.

— Вам плохо? — спросил я.

Никита Григорьевич покачал головой. Я присел перед ним на корточки, коснулся рукой его колена.

— Продайте, — сказал он, все еще не отнимая ладоней от лица.

Я промолчал.

— Продайте, — повторил он.