Мальчишник

Секретарь директора школы Лариса попросила меня обождать — в каком-то из четвертых классов Галина Петровна проводит — Лариса на мгновение задумалась — …воспитательное мероприятие.

Грянул звонок на перемену, как написал бы Левка. Из одного из классов быстрым шагом вышла женщина небольшого роста — красивое приятное лицо, красивая приятная прическа, красивая приятная одежда. Направилась к себе в кабинет. За ней устремилась группа старших ребят с красными галстуками, очевидно пионервожатые. У нас неизменными пионервожатыми были Галя Виноградова, Зина Таранова, Нина Сердюк, Надя Кретова, Галя Александровская — Биба.

Я решил переждать, когда стихнет воспитательный момент, и тогда потревожить директора своим необычным вопросом.

Опять грянул звонок. Я решительно вошел в кабинет директора.

— Я сожалела, Михаил Павлович, что меня не было в школе в тот день, когда вы приходили с Сальковским, — сказала Галина Петровна, усаживая меня в кабинете. — Собирались просить вас прийти снова с Олегом Владимировичем. У нас будет день Левы Федотова. В школе собраны статьи о Федотове, есть его рисунки. Подарила мать.

Я знал о рисунках от Давида Яковлевича.

— Я читала его дневники по ночам — о школе, о жизни, о войне. Несколько эпизодов о Трифонове.

— В этих тетрадях о Трифонове немного.

— У нас нет хорошей Левиной фотографии, — пожаловалась Галина Петровна.

— У меня есть. Я вам дам.

— Вы с Сальковским посетили наш школьный музей, видели фотографии Аркадия Каманина, Федюка, Менасика Бакинского.

Это все ребята из нашего дома, с улицы Серафимовича.

— Галина Петровна, я знаю, кто хранит военные письма Менасика — Тамара Шунякова. Я ей звонил, и она мне читала. Последнее — перед гибелью, когда он в упор, прямой наводкой расстреливал из пушки немецкие танки.

— Его родители погибли?

— Отец погиб в тридцать седьмом. Член партии с 1904 года, сотрудник газеты «Правда», в последующем член Концесскома СССР. Звали его Сергеем Сергеевичем. Отец Юры Трифонова был председателем Концесскома. Менасик зарабатывал на жизнь тем, что ремонтировал радиоприемники. Это когда не стало отца.

— Какими же вы были ребятами во все те годы…

— Нормальными ребятами. Время было ненормальным, и все шло к войне.

— Мы достанем кусок белого мрамора для мемориальной доски. Составим полный список погибших учеников.

— Консультируйтесь с Тамарой Шуняковой, ей все про всех ведомо. Скажите, кто перевозил имущество школы сюда, в новое здание?

— Я.

— Как? Это же, наверное, было давно.

— В 67-м. Из ребят устроили эстафету от Софийской набережной до Кадашевской. Каждая вещь — по эстафете, кроме, конечно, крупных, габаритных.

Ну вот и настало время задать безнадежный вопрос, даже патриарх Давид Яковлевич не мог на него ответить.

— В прежней школе, в актовом зале был рояль…

— Я его перевезла.

— Именно его? Не другой какой-нибудь, из класса?

— Нет. Именно его.

— Где он?

— В актовом зале.

— Это рояль Рахманинова.

Галина Петровна смотрит на меня, не понимает.

— Рояль, на котором часто играл Сергей Васильевич Рахманинов. Играли наши ребята. Лева Федотов. В последний раз уже во время войны, после того как перед школой взорвалась бомба.

И тут я выясняю, что Галина Петровна не знает о Мариинском училище. Я коротко пересказал ей все, что знал сам, о чем мне рассказала Лена Патюкова, которая с детских лет самозабвенно поклоняется Рахманинову, изучает его жизнь и творчество. Хотя мне не терпелось убедиться, тот ли рояль она перевозила. Я засомневался: неужели все-таки рахманиновский, он существует, и он здесь!

Галина Петровна берет телефонную трубку и вызывает Майю Петровну. Майя Петровна завхоз. Мы с ней быстро спускаемся по лестнице на второй этаж. Отпирается дверь актового зала. Вхожу в зал. Никакого инструмента на сцене не видно. И тогда, когда мы были с Олегом здесь, — я не видел ни рояля, ни пианино, правда, на сцену мы не поднимались, иначе я бы подумал о рояле.

Края сцены плотно прикрыты боковыми занавесями. Догадываюсь, что за одной из них — рояль. Он оказался справа, у стены. Обе верхние крышки сорваны с петель, положены друг на друга. Клавиатура отсутствовала. Полностью. Многие молоточки — свернуты или вовсе отломаны. Струны еще целы, натянуты. Цела и педальная колонка с педалями. Рояль еще кое-как держался на своих ногах, но вид у него был удручающим. Рядом с роялем, но ближе к краю сцены стояло современное пианино, которым здесь и пользовались. Ну, он или не он? Надо осмотреть, найти надпись на деке, герб. Помню, на наших школьных музыкальных вечерах ярким золотом сверкала дека в створе поднятой крышки, а сейчас дека была закрыта толстым слоем давно слежавшейся пыли. Валялись внутри смятые конфетные бумажки: забвение есть забвение.

Я взял одну из смятых конфетных бумажек и начал ею между струн, справа от меня, осторожно протирать деку от пыли. Под моими пальцами ожили, зазвенели струны. Сейчас на деке должны появиться опознавательные буквы. Вначале сверкнула позолота, а вот и первые буквы начали складываться в незабываемую со школьных лет фразу о различных патентах и наградах. Я взял следующую бумажку и продолжал работу. Струны непрестанно звенели, потому что я с трудом протискивал между ними пальцы, чтобы дотянуться бумажкой до расчищаемой надписи. Звенит рояль, и в этом звоне рождается прошлое. Я наклонился над декой — значительная часть текста была очищена:

Julius Bluthner L. E.

Leipzig

Konigl. Sachs. Hof- (потом следовал герб: два льва, над ними корона. Снизу — крест на орденской ленте). После герба крупным шрифтом Pianoforte-I и так хорошо нами выученное: Inhaber verschiedener Patente und Auszeichnungen.

И пошел перечень наград:

1865 1 Preis Merseburg

1867 1 Preis Paris (fur Deutschland)

. . . . . . . . . . . . . .

И дальше, дальше, по мере того как я продолжал, сменяя бумажки, расчищать: даты, города, награды. Номер разобрал с трудом — кажется, 36419.

Я уже понимаю, что можно больше и не возиться с расчисткой деки, но мне хочется дойти до конца. Куда спешить. Может быть, в Москве нет больше инструмента, так непосредственно связанного с именем Рахманинова, с началом его исполнительской деятельности. Не было у рояля ни одной клавиши, но струны звучали под моими пальцами.

«Весной 1943 года Рахманинов почувствовал недомогание — пришлось отменить концертную поездку, что он раньше никогда не позволял себе. Болезнь быстро прогрессировала. Перевезенный из госпиталя домой, он пожелал, «чтобы за ним ухаживала только русская сестра милосердия…». Приближалось его 70-летие. Из России поступали письма от друзей — он охотно на них отвечал, продолжая и перед смертью интересоваться всем, что касалось его родины. Но за несколько дней до юбилея, который собирались широко отметить и у нас в стране, и в Америке, он впал в бессознательное состояние и уже не мог прочитать поздравительную телеграмму из Москвы. 28 марта его не стало. Похоронен на русском кладбище недалеко от Нью-Йорка в цинковом гробу — «чтобы позднее когда-нибудь его можно было перевезти в Россию».

«С. В. Рахманинов, к 100-летию со дня рождения», 1973, Л. С. Третьякова

Звоню Лене Патюковой. Только бы застать ее дома. Лена сняла трубку.

Я (с ходу, не здороваясь): Я нашел его, Сиби!

ОНА: Мишка! Не может быть!

— Может.

* * *

А может, ошибаюсь?..

ЧТО ЛЕВЕ НЕ УДАЛОСЬ

Леве не удалось нарисовать портрет матери. О неудачных попытках знала Маргарита. В младших классах сидела за одной партой с Левой. Позже Лева сидел с Юрой Трифоновым. Когда Трифонова в доме и в школе не стало, Лева сел за парту с Олегом Сальковским — Мужиком Большим. Но дружеские отношения с Маргаритой не прерывались. Лева давал Маргарите читать свои романы «Полет на Красную Звезду», «Пещерный клад». Маргарита на собственный страх и риск показала Левины рисунки художнику Николаю Жукову. Жуков пригласил Леву к себе в мастерскую, но Лева наотрез отказался идти. Разговор Левы с его тетей Любой (Бубой).