Мальчишник

Олега Лева не учил рисовать, но все равно не исключал из «сферы искусства». Олег вспоминает:

— Звонит Левка и говорит: «Ты можешь сейчас зайти ко мне? Срочно!» — «Ну, могу». Пришел. Левка меня встретил и подводит к окну, к самой светлой точке в комнате. На подоконнике, рядом с аквариумом, лежат два рисунка. На каждом — слон. Левка так небрежно спрашивает: «Какой слон тебе нравится больше?» Гляжу, один слон, в общем, Левкин слон, сам понимаешь, а другой какой-то вроде бы в стиле модерн, но, честно говоря, сделан слабо, уцененно. Тут я случайно обернулся, а в дверях промелькнула голова Юрки Трифонова — прятался он там за дверью, таился. Ну, я понял: соревнование устроили, слоновье. Вот такие субчики!

Все это развеселило нас, хотя и грустно было. Я попробовал нарисовать слона. Нет. Не рисовалось.

И ВНОВЬ — БЕЛЫЙ РУЛОН

Впервые с дарвиновским музеем, располагавшимся на Малой Пироговке, нас познакомила преподаватель биологии Анна Васильевна.

Я зашел за Мишкой, и мы направились в школу, где встретили почти всех членов нашего класса. Дотянувшись пешком до трамвая, мы вползли в 40-й номер и вылезли на (в дневнике неразборчиво) станции. Гурьбой двинулись по какому-то захолустному переулку. Вечер был морозный, холодный, но, к счастью, неветреный, так что нам эта прогулка принесла только пользу. Крутились мы долго, пока не наткнулись впотьмах на заветное здание. И вот перед нами замелькали залы, лестницы, покрытые вековой пылью статуи, чудовища, зеркальные шкафы с чудесами природы и прочие предметы музея, вплоть до профессора, который прочитал нам в одном из залов обширную и завлекательную лекцию об эволюции. Это был солидный старичок, с длинными серыми волосами и с некрасивой узкой бородкой. Шутник он был большой, так что речь его была переполнена веселыми и истинно остроумными выражениями, благодаря чему мы частенько растягивали рты до ушей.

Потом Левка узнает, что шутник-профессор этот «чрезвычайно энергичный смертный» и создал дарвиновский музей. Вика позвонила в музей, ей ответили — закрыт: ждут новое помещение и готовятся к переезду. Вика объяснила, почему хотелось бы увидеть экспонаты еще в старом помещении. Заведующая Светлана Алексеевна Кулешова, на счастье, читала о Леве и о нас и согласилась на мое посещение. Объяснила, как музей найти. На углу Хользунова и Малой Пироговской — здание пединститута. Розового цвета. Музей в этом здании, вход из переулка Хользунова.

Что ж — мы с классом ехали на трамвае, я теперь отправился на метро. Вышел на «Фрунзенской», свернул в переулок Хользунова. Иду. Слева парк, справа старые московские дома, типа мастерских. Еще издали заприметил розовое здание пединститута. Медленно прошел вдоль в поисках входа в музей. Вход в институт имелся, в музей — нет. Начал обходить здание по Малой Пироговке. Никаких примет музея (я заглядывал в окна), и никаких больше дверей. Свернул во двор, начал блуждать во дворе. Да что же это такое! С классом блуждали, не могли найти, и теперь я блуждаю. Когда собрался уже через двор, обойдя по кругу почти весь пединститут, опять выйти в Хользунов переулок — на торце здания углядел черную, квартирного типа старую дверь. Маленькое, частично обвалившееся крылечко. И именно с Хользунова переулка, тоже совсем неприметную в железном заборе полуоткрытую или полузакрытую, не знаю, как точнее сказать, калитку. Я конечно же не обратил на нее внимания, когда прошел по переулку. На старых квартирных дверях была прикреплена картонка, оповещающая, что музей закрыт. Я переступил порог и оказался в небольшом помещении типа дежурки. Средних лет женщина беседовала по телефону. Сидела в старинном с высокой полукруглой спинкой кресле за маленьким современным «дежурным» столом, но украшенным старинной лампой с матовым шаром. Сделала приветственный жест рукой. Светлана Алексеевна — это была она — положила трубку, спрятала в карман кофточки бумажку с записями. Я сказал:

— Я понимаю, мне нет нужды представляться.

— Конечно. Вы Михаил Коршунов, друг Левы Федотова. Я Кулешова — директор музея. И мы с вами сейчас пойдем в зал, где когда-то вы с Левой и всем вашим классом слушали лекцию об эволюции животного мира.

— «Лекцию прочитал солидный старичок — профессор с длинными серыми волосами и с некрасивой узкой бородкой», — процитировал я Леву.

— Хочу вам теперь напомнить, что звали профессора — Александр Федорович Котс.

— Мне остается добавить, — ответил я, — что, как и сорок семь лет назад, я не сразу отыскал музей. Тогда мы с классом «крутились», а теперь я один крутился.

— Ну вот, все до деталей получается, как и тогда. И в зал я вас поведу тот же самый.

— Где покрытые вековой пылью статуи, чудовища, зеркальные шкафы с чудесами природы, — начал перечислять я, — и прочие предметы музея.

Как приятно было, что Светлана Алексеевна Кулешова делала именно то, на что я рассчитывал, надеялся.

По коридору, загруженному книгами, черными пронумерованными коробками, скульптурами, закрытыми тонкой материей, картинами, снятыми с экспозиции и прислоненными к стене, направляемся к чудесам природы, в центральный зал.

— Александр Федорович Котс — основатель музея, как правильно отметил ваш друг. Он и жил здесь с семьей. И работал. Владел многими языками, поэтому в музее представлены прекрасные книги на многих языках по зоологии, биологии, палеонтологии пятнадцатого века, шестнадцатого. Часто единственные экземпляры в СССР. — И мы задержались перед набором редких книг. — Жена профессора Надежда Николаевна Ладыгина была зоопсихологом. Во всем помогала мужу. Он собирал коллекции по всему миру. У нас лучшие образцы райских птиц, колибри, тропических насекомых, раковин. Но значительная часть коллекций упакована, готова к переезду.

Значит, дарвиновский музей образован по тому же принципу, что и Акрополь на Волхонке: за дело взялась выдающаяся личность.

— Как удачно, что вы еще не переехали, — сказал я. — Что вы еще в старом помещении.

— Я вас понимаю. Именно этот музей в этом помещении создал Котс. На свои деньги. В 1907 году передал государству. Он переписывался с родственниками Дарвина. Внук Дарвина бывал здесь. И очень много различных зарубежных ученых побывало. А сейчас собирается приехать в гости президент естественнонаучных музеев Франции.

— Вот видите, как хорошо, что вы еще не переехали в свой железобетон, — опять сказал я.

— Но вы взгляните, какая теснота!

Мы вошли в центральный зал — темноватый, старинный, высокий, настоящий музейный. Я сразу увидел чучела двух огромных слонов — африканского и индийского, как тут же пояснила мне Светлана Алексеевна. Белого медведя, белых, но уже из гипса, лошадей, прекрасно выполненных, небольшой табун во время бега. Сидели и стояли собаки всех пород и мастей. И опять стояли различные скульптуры. И висели картины. Пастель, масло, акварель. На них — папоротниковые леса, моря, проросшие какими-то древними морскими лилиями, кораллами. Портреты ученых, естествоиспытателей. В том числе, по-моему, и Гумбольдта.

— У нас много работ Ватагина, Кондакова, Флерова, Езучевского, — опять пояснила мне директор. — Котс хотел, чтобы наука сочеталась с искусством.

— То, чем в полной мере обладал наш Лева: был и ученым, и художником. И музыкантом, и писателем. И даже политиком.

— Да. Удивительный был юноша, — сказала Светлана Алексеевна. — Памятно, что побывал у нас в музее.

— И как прекрасно, что вы еще не переехали, — не унимался я.

Из угла, из ветвей настоящего дерева, смотрела на меня семья настоящих горилл. Даже глаза их казались живыми, а не чучельными. Рядом застыл, поднял голову гипсовый носорог. И тут же — настоящая огромная черепаха и настоящий гигант бурый медведь. Лев и тигр. Тоже все они казались вовсе не чучельными. А в противоположном совсем затемненном углу зала возвышалось метров в пять высотой, сотворенное из гипса что-то динозавровое, шагающее на огромных задних конечностях. А что-то огромное еще было упаковано, «завернуто» в бумагу. На стеллажах сложены десятки картин и опять черные пронумерованные коробки.

— Какая заманчивая теснота, — сказал я. — Мне это напоминает рулон белых обоев.

— Что?

— Не удивляйтесь — рулон белых обоев, на котором Лева в рисунках создал свою эволюцию животного мира. Наверное, под влиянием этого замечательного зала…

— А где же сейчас рулон?

— Погиб. Но вы мне вернули его, хотя бы на это короткое время.

* * *

А теперь еще раз о церкви Николая Чудотворца на Берсеневке и Малюте Скуратове. В автобиографическом произведении «Лето Господне» писатель Иван Шмелев рассказывает о крестном великом ходе из Кремля в Донской монастырь, очевидцем которого он был в детстве, видел, как несли знаменитые хоругви, и среди них черную хоругвь — «темное серебро в каменьях… страшная хоругвь эта, каменья с убиенных посняты, дар Малюты Скуратова, церкви Николы на Берсеновке, триста годов ей, много показнил народу безвинного…».