Мальчишник

— Помню «Националь» того времени, куда нас вначале поселили. Съехались мы из разных стран. Интернационалисты. Молодой, энергичный народ — беседы, споры, надежды. Кто рассказывал, как встретил в Румынии Махно или с кем нелегально перевозил в Россию библиотеки Плеханова и Карпинского [3] . Совместные обеды, ужины и даже чили готовили. Стрекочут швейные машинки, в коридорах бегают дети. Выйдешь к ним, они тебя окружат, а ты их обнимешь и стоишь. Жизнь, в общем, Миша. Молодая, замечательная жизнь была. Честная, светлая, активная. Из окон виден Кремль.

3

Скорее всего это была не библиотека, а партийный архив, который хранился в Швейцарии. Одной из тех, кто нелегально перевозила архив в Россию, была латышка Валентина Федоровна Варбот. Она и сейчас живет в доме на Серафимовича, а ее дочь Елена Петоян в детстве с друзьями тоже бродила по подземелью церквушки Малюты Скуратова. «Мы пробрались довольно далеко, — скажет она мне. — Похоже, до самой Москвы-реки». Ну что же, достойные нас последователи-спелеологи.

— Когда у Левы появилась книга Фабрициуса о Кремле?

— В те детские годы. Кто подарил — не знаю, не помню. А ты книгу помнишь?

— Конечно. Она у меня теперь есть. Сумел достать через друзей.

— Лева тогда совсем еще маленьким впервые нарисовал Кремль. Тоже с натуры. Из нашего окна в «Национале». Ему и подарили эту книгу. Не Сергей ли Сергеевич Бакинский… Нет, не буду выдумывать. Мне кажется, по ней Лева научился бегло читать, даже по старому правописанию.

Из «Националя» семья переехала на улицу Серафимовича.

Тридцать первый год, двенадцатое марта. Дату въезда в дом Советов помнила точно и свою первую работу в агитотделе МГК Москвы. Будет она работать и в детском саду, потом — костюмершей в детском театре. Большая часть ее жизни была связана с детьми, и все повторяла мне: «Обниму их и стою с ними, не отпускаю от себя…»

В тяжкие для многих годы ее вступление в партию за границей посчитают недействительным. Перечеркнут этим и ее тюремное заключение, и активную большевистскую молодость. И она на какое-то время останется без своего революционного прошлого, а только парижской барышней со шляпной фабрики «Обонер де дам». Ей вернут партийный билет, но дату вступления в партию проставят 1920-й: в тот год она прибыла из Америки. И только где-то в шестидесятых годах истина была восстановлена: в ее партийном билете вновь появится дата 1917 год.

— Написать письмо в Центральный Комитет партии меня заставила жена Петерса Антонина Захаровна. Очень энергичная женщина, несмотря на то что в период репрессий оказалась надолго изолированной и в тяжелых условиях. Ты помнишь Петерса, Миша? Хотя вы с Левой еще мальчиками бегали… Сын Игорь у них был, постарше вас.

Это тот самый Игорь Петерс, который вместе с Толей Ивановым, Валькой Коковихиным и Юркой Закурдаевым обнаружили в нише церкви скелет, а в тайнике — иконы.

Копия письма, направленного в ЦК партии, теперь хранится у нас с Викой: «Помогите восстановить мой правильный партийный стаж с 1917 года. Именно с этого времени я была в рядах американской социалистической партии, во фракции большевиков. За принадлежность к ней меня арестовали. Но еще до суда парторганизация взяла меня на поруки, уплатив залог в сумме 1000 долларов…»

Письмо большое, подробное, на трех страницах. Из него мы узнали, что старшая сестра Люба эмигрировала из России как революционерка.

Отец Левы Федотова, Федор Каллистратович Федотов, он же — Фред или Фредди, Галим Исакеев, или еще его звали Гегелем, вступил в секцию большевиков (нью-йоркскую) в 1914 году. Было ему тогда семнадцать. В Америке в 1915—1916 годах принимал самое активное участие в общественном движении: был президентом союза портовых рабочих, руководил крупнейшей в то время забастовкой грузчиков на Великих Озерах. Но, пожалуй, следует начать все по порядку. Родился в деревне Глубокий Ров, в 1897 году, в семье крестьянина. Еще мальчиком нанялся на работу в шахту. Был арестован. «В России организация, с которой я был связан, провалилась, и я бежал за границу». В вещевом мешке Феди Федотова была книга Гегеля: подарок одного из марксистов. В Германии «батрачит, рубит уголь, грузит ящики на станции». Добирается до Гамбурга, устраивается на пароход, курс которого — Америка. Начинает американскую жизнь. Несколько раз прошел Америку «от океана до океана». Работал на фермах, в шахтах Канзаса, на стройках нью-йоркских небоскребов. Вот тогда и появилась бархатная куртка, появились тяжелые бутсы и ковбойская шляпа. Сделался американским рабочим. Чтобы не забыть русский язык, читал и перечитывал Гегеля. Раздобыл «Капитал» Маркса. Стало две книги на русском языке. За организацию забастовки докеров в штате Нью-Джерси впервые попал в тюрьму. В тюрьме начал вести дневник. Выпускает подпольный журнал «Шило»: журнал передавался из камеры в камеру. Знакомится с такими же энергичными людьми, как и он сам, которые мечтают создать «один большой союз рабочих» или «купить дворец, устроить в нем лабораторию и делать бомбы и взрывчатые вещества», с помощью которых заняться «экспроприацией экспроприаторов». Однажды Федотову, уже получившему кличку Фред-американец, и его энергичным приятелям «некая фирма» предложила работу — грабеж магазинов и складов, которые не застрахованы. За один грабеж 30 долларов, и по 100 долларов от каждого грабежа «экстра». Федотов от подобной работы отказался. Поступил на завод Форда, на конвейер. В 1917 году вновь арестовали за организацию рабочего митинга предприятий «Стандарт ойл». Вместе с ним арестовывают и его друга Рэда Вильямса (имя, возможно, условное). Обоих препровождают в Гудзонскую тюрьму. За Фредди-американца и за Рэда Вильямса назначают денежное поручительство в 5 тысяч долларов, потом сумму снизили. Рабочие собрали деньги, но суд дело Федотова пересмотрел, и определил ему пять лет тюрьмы как лидеру. В 1919 году Федотов бежал из тюрьмы. Нанялся с Рэдом Вильямсом на пароход «Вулкан», маршрут которого, правда, не был им известен, да и груз тоже. Но у друзей была цель — добраться до России. Уже в океане удалось узнать и маршрут и груз: «Вулкан» направлялся в Мурманск, вез оружие контрреволюционным силам. Федотов и Вильямс подняли матросов на восстание, и пароход встал и стоял, пока не прибыл крейсер и не снял с «Вулкана» Федотова и его друга. Посол Временного правительства в САСШ (США) телеграфировал 23 октября 1919 года адмиралу Колчаку: «Благодаря большевистской пропаганде пароход с амуницией был задержан на три недели в океане». Федор Федотов и Рэд Вильямс были заключены в Трентонскую каторжную тюрьму. Федора приговорили к электрическому стулу. Выдали белую рубаху с двумя отштампованными на спине черными буквами: «E. C.» — electrical chair — электрический стул. Но потом смертный приговор заменили десятью годами каторги: Америка сохранила Федотову жизнь. Его арестантский номер был 5171. И все это время Федотов, не прекращая, ведет подробный дневник. Когда будет уже в России, успеет посражаться и с басмачами — конь, сабля, наган, скачки, погони. Тогда он и будет Галимом Исакеевым. Побывает и в Монголии.

Письмо в «Комсомольскую правду»

«ЖИЗНЬ — РОМАН

Я прожил в доме на набережной более 20 лет (с 1931-го по 1953-й) и знал близко многих замечательных его обитателей. Ребята — Подвойские, Свердловы, Ногины — были моими друзьями, и я постоянно бывал в этих семьях. Знал я и семью Федотовых. Отец Левы был человек, биография которого могла бы составить удивительный роман. Фред Федотов был приятелем моего покойного брата и его жены и появился у нас в начале 30-х годов. Блондин с яркими голубыми глазами, с волевым лицом. Он поражал своей решительностью… Хотя прошло 55 лет, я отлично помню его рассказ о своей жизни: бежал от преследования охранки, объездил весь мир кочегаром парохода, принимал участие в организации американской компартии, сидел в «знаменитой» американской тюрьме. На тюремных прогулках познакомился с крупным «медвежатником», оба были игроками высокого класса в шашки. По условиям матча проигравший организует побег. Фред выиграл. И вот во время одной из прогулок заключенные затеяли страшную драку — надзиратели бросились разнимать. А в это время через стену была переброшена веревочная лестница, за стеной ждал автомобиль…

В начале 20-х годов Фред вернулся в Россию.

Два слова о себе. 51 год работаю в одном НИИ авиационной промышленности. В этом году мне исполнится 75 лет.

С искренним уважением Юрий Карпов, лауреат Государственных премий СССР г. Москва».

Фред Федотов начал работу над книгой «Америка». Некоторые главы отправил по почте в редакцию, где в то время работал писатель Александр Исбах. Исбах вежливо ответил автору, рекомендовал прежде всего писать о том, что сам автор пережил и, соответственно, хорошо знает. Так что не надо «разных там Америк». И как вспоминал сам Исбах — в ИКП среди них появился ну настоящий американский ковбой. Это и был Федор Федотов, чья невероятная биография и легла потом в основу повести Александра Исбаха о Фреде-американце «Большая жизнь». С тех пор Фред-американец и писатель Исбах стали друзьями. «Карточка Феди Федотова и Рэда Вильямса стоит у меня на столе, — писал Исбах. — Эта карточка была напечатана на обложке брошюры, выпущенной в Америке комитетом по защите Федотова и Вильямса, после их ареста».

Федор Федотов с увлечением трудился над «своей Америкой». Писал о миллионерах Вандербильдах, Огденах, Пибоди, Асторах. Об аграрных успехах, биржевых сделках. О рубашках с крахмальными воротничками и лакированных туфлях, обязательном вечернем костюме учеников в привилегированных американских школах. Писал об умении американцев вести полемику, диспуты, которые были далеки от всякого академизма. Об умении не избегать трудностей и не быть настойчивыми в пустяках. О слабости социалистического движения в Америке, потому что левые не имели единой боевой программы, каждая группа требовала самостоятельных политических действий, а конечным итогом борьбы многие видели индустриальную республику. Сочинил повесть для детей «Пахта» (по-узбекски — хлопок). Издана «Молодой гвардией». Об этой книге помнит Артем Ярослав, Лева показывал ему «Пахту». Была она у Маргариты, теперь от Маргариты перешла к нам. Напишет исторический роман «Желтая чума». Действие происходит в Монголии.

Федор Федотов становится членом редколлегии журнала «Новый мир», пишет статьи в газету «Правда». Когда ЦК партии примет решение о политотделах в МТС и в крупных совхозах, то первым в крупнейший алтайский зерносовхоз отправится Федотов. Шлет друзьям в Москву письма, и прежде всего Александру Исбаху. Письма весело подписывает «Ваш Гегель». Активно общается и с американскими друзьями, с Рэдом Вильямсом: приглашает приехать на Алтай и руководить совхозными мастерскими — «Хочу создать первоклассную ферму!». Из Америки отвечают: «Не ожидали, что ты Фредди, станешь фермером. И у тебя десятки тысяч гектаров. Сам президент мечтал бы о такой ферме и променял бы на нее свой Белый дом». Передают привет «милой нашей Розе». В ответ — телеграмма: «Чикаго Авеню Вильсона Рэду Вильямсу старина можешь поздравить закончили уборочную вери вел Фред». В ячейку ИКП — письмо: «…Для обслуживания бригад организовал культмашины «АМО». На них — парикмахер, книжный киоск, доктор, струнный оркестр, хор, труппа самодеятельных артистов, кино, общественная консультация… Выстроил клуб, но нет пьес. Подберите с юмором, с пламенем, совхозно-фабрично-колхозных…»

А потом… вдруг… скорбная с Алтая радиограмма в ЦК партии о трагической гибели Федора Каллистратовича Федотова. На охоте, во время приступа эпилепсии, упал лицом в воду у самого берега и погиб. Нашли на другой день. Эпилепсия — результат Трентонской тюрьмы, каторги. Александр Исбах: «Я знал о болезни Федора, об этой памятке Трентонской тюрьмы».

Теперь о золотых часах, американских. Они на самом деле американские. Подарок Рэда Вильямса. И я узнаю об этом в Литературном институте, когда Александр Исбах, в кожаной куртке с орденом боевого Красного Знамени, бывший военный корреспондент, вошедший с нашими войсками в Берлин, будет вести на нашем курсе семинар по западной литературе и расскажет, почти как легенду, биографию Фреда-американца — Левкиного отца. Во всех подробностях.

Александр Исбах в дни гибели Федора Каллистратовича

«Я долго сидел у Розы и беседовал с маленьким Левой. Мы рисовали с ним дальние планеты, и он мне показал, какие прекрасные кольца Сатурна нарисовал ему отец. Он с увлечением рассказывал мне о дальних мирах, но я невнимательно слушал… Я глядел в светлые, отцовские глаза Левы и думал о том реальном мире, из которого ушел его отец. Знаменитые золотые часы Федора, часы, которых так не хватало нам теперь на семинаре, отстукивали на столе ход жизни. Секунда за секундой. Мгновение за мгновением».