Мальчишник

Оля Мазун вызвалась сбегать в отдел музееведения. Сбегала, но Александра Ивановича на месте не оказалось: придет в три часа.

— Вы пока все-таки попейте чай. И расскажите подробности. Значит, хотите навестить старые места?

— Да. В память о Льве Федотове. В подвал я проник первым.

— Потом позвали друзей?

— Салика… кгм… простите, если с учетом вашего НИИ, то профессора, доктора наук, преподававшего в ФРГ даже на их родном языке, — Олега Владимировича Сальковского.

Научные сотрудники НИИ дали понять улыбками, что полностью оценили «титулованность» Салика.

— Ну, а потом мы позвали Леву как ученого, писателя и художника.

— Значит, вы все-таки искали подземный ход?

— Искали. Нас с профессором раздирало любопытство, в первую очередь. Левку, конечно, все это интересовало как человека творческого, поставившего перед собой немаловажную цель.

— Так вот и родилась легенда о трех мальчиках, которые задумали попасть в Кремль, — заметила Оля Мазун. — Каждый храм имеет свою легенду.

Я пожал плечами. Что ж, пусть будет так — новая легенда о церкви Николая Чудотворца на Берсеневке.

Из дневника Левы Федотова:

8 декабря 1939 г.

Итак, сегодня мы решили покинуть подлунный мир и углубиться в загадочное подземелье церкви Малюты Скуратова.

В школе Мишка переговорил с двумя ученицами 8 «Б» Торкой и Нелькой, и те обещали ему батареи к фонарю. Король, по просьбе Михикуса, притащил свой фонарь, который мы взяли на сегодняшний день для экскурсии.

После уроков ко мне подошел Мишка и сказал:

— Ну, готовься. Как я только приду домой, позвоню тебе. Примерно через час мы уже выйдем.

— Ладно, — сказал я, закусив губу. (Один из признаков Левкиной сосредоточенности.)

Придя домой, я живо пообедал, сделал письменные уроки и стал приготовляться. Я решил пойти в галошах, ибо на улице все же было мокро, а башмаки мои просили каши. Пальто я решил, конечно, надеть летнее. Оно у меня все равно старое, и мне не будет жалко, если я его испачкаю. Кепку я вовсе решил не надевать, так будет лучше, если я вообще поменьше надену одежды, ибо от тела и от волос легче отмыть всякую пыль и грязь, чем от мануфактурных изделий. (Левка потом все равно поразился, в какой вид мы привели не только свои мануфактурные изделия, но и свои волосы, лицо и руки. Я помню, какое неизгладимое впечатление произвели мы и на вахтеров.)

Я достал из портфеля карандаш с циркулем. Резинка всегда у меня лежит в кармане. Одну из тетрадей в линейку. И стал дожидаться звонка. Настроение было приподнятое. Я прямо-таки не верил, не представлял себе, что сегодня, по всей вероятности, увижу настоящее подземелье и ходы. Так я ждал до шести часов. Почему же он не звонит? — спрашивал я себя. Уж не передумали ли они? Однако Олег мне сам вскоре позвонил:

— Левка, ну как, идем? — сразу же спросил он.

— Конечно, — не замедлил я ответить.

— Тогда иди пока что ко мне, а Мишка сейчас придет.

— Есть. Иду.

И надел пальто и галоши, предоставив кепке спокойно оставаться на месте, и стал размещать в карманы багаж. В левый карман брюк, там где была резинка, я сунул сложенную тетрадь. В правый карман пальто окунул карандаш с циркулем. (Все-таки зачем Левка тогда взял циркуль? Не пойму.) После этого я потушил везде свет и, хлопнув дверью, вышел во двор.

Из справки Госконтроля по охране памятников истории г. Москвы, январь 1987 г.

В старинных архивных документах церковь именуется то храмом Пресвятые Троицы, что за Москвою-рекою в Берсеневке, то церковью Николая Чудотворца, что в Садовниках, у Берсеневы решетки. Великий князь Иван III Васильевич в 1495 году приказал снести все строения за Москвою-рекой, против Кремля — боялся пожаров, — и развести сад. На «годуновском» плане Москвы царский сад — это участок между теперешним Каменным, Москворецким и Устьинским мостами. Отсюда вся местность — Садовники Верхние, Средние и Нижние. С 1624 года церковь уже существовала. Первоначально — деревянная. Каменной стала в 1656 году. Крупнейшим жертвователем на построение церкви был «садовник», то есть ведающий царскими садами Аверкий Стефанович Кириллов. Церковь и жилые боярские палаты (дом думного дьяка Аверкия Кириллова), с которыми она соединялась крытой каменной галереей, — архитектурное целое.

Церковь домовая, а также усыпальница. Пышный вход в храм с северной стороны и отдельный спуск в подвал (в усыпальницу). Крыльцо не имеет аналогий: на кубышчатых колонках, с бочкообразной крышей и двойными арками, опирающимися на подвесные гирьки. Среди декоративных убранств применялись майоликовые изразцы с орнаментами растительного характера и мотивами двуглавых орлов в коронах. Наличие таких изображений позволяет предположить участие царя Алексея Михайловича в построении храма, представляющего собой, по общей композиции и украшениям, один из лучших памятников русской церковной архитектуры.

На восточной наружной стене храма можно разобрать две строчки: «Всяк мимошедший сею стезею прочти сия и виждь, кто закрыт сей землей».

Были в храме и плиты с надписями. Плита 1-я — «Во славе и хвале отца и сына святого духа раб Божий думный дьяк Аверкий Стефанович Кириллов от рождения своего поживе 60 лет и от начала мира лета 7190 мая в 16 день мученически скончался…». Думного дьяка растерзал разгневанный народ: садовник оказался взяточником и стяжателем. Плита 2-я — о кончине его жены Евфимии.

На улице было довольно сыро, но совсем не холодно. Уже в самом 22-м подъезде я встретил Мишкину маму, возвращавшуюся домой.

— Ты к Мише? — спросила она.

Я не имел мужества сказать, что иду к Олегу, и ответил неуверенно:

— Да-а… К Мише.

— Я очень люблю, когда ты к нам приходишь, — сказала она. — Ты очень хорошо влияешь на Мишу. А вот когда приходит Олег, мне не очень нравится.

…Конечно, когда приходит Левка, то звучит «Аида», или мы рисуем, или мы сочиняем романы. Когда появляется Олег — гибнет не только новое пальто, а «хламида», впервые в жизни сшитая мне в стенах самого «Интуриста», правда из перелицованного отцовского пальто.

Мишка уже был дома. Мы собрались было спуститься к Олегу, как вдруг к Мишке пришел наш старый товарищ, живший некогда в нашем доме, — Сережка Савицкий. Здоровенный, но простодушный детина. Мы с Мишкой переглянулись и, не сговариваясь, решили поскорее освободиться от пришельца. Но сначала, конечно, не подали вида, что намеревались его спровадить. Поболтав кое о чем с Сережкой, мы предложили ему спуститься с нами к Олегу.

Олег позвонил Торке, чтобы она вынесла обещанные в школе батарейки. Но той не оказалось дома. Сережка заинтересовался замеченным им у нас стремлением к электрическим фонарям, но мы пошли на хитрость и отвели его подозрения. (И к большому Левкиному облегчению, который боялся, что приход Сережки Савицкого помешает нашему путешествию, он, Сережка, ушел.)

Побродив по дворам, в надежде на встречу с Торкой или Нелькой, мы направились на почту, откуда Мишка позвонил по автомату Торке. Но опять-таки ее не оказалось дома. И Нельки этой самой тоже не оказалось дома. Мы проклинали все и вся на свете. При выходе с почты наткнулись на Ленку Штейнман (ученицу нашего с Левкой класса), и нам пришлось ее немного поэксплуатировать. Мы ее послали на дом к Торке, в надежде, что родители последней и без своего чада отпустят нам обещанные ею батарейки. Лена сходила туда и, вернувшись, доложила:

— Торкина мама даже не знает, где у Торки лежат батарейки. Торка ушла куда-то и все у себя заперла на ключ.

— А-а… чтобы ее холера взяла! — выругался от разочарования Михикус. — Ну, погоди ты, попадешься ты мне завтра в школе! Я тебя отчитаю!

Ознакомившись теперь с этим местом из Левиного дневника, мы с Олегом спросили Торку, то есть мою жену Вику, и ее подругу Нельку — Нинель Григорьевну Лешукову, авиаконструктора, существо самого маленького роста во дворе и в классе, прозванную Левкой «Нелище!»: почему они не дали нам батарейки?