Маленький журавль из мертвой деревни

Допрыгнет ли? Прочные у него ветки? Некогда размышлять, даже если это прыжок в лапы смерти, все равно надо прыгать.

Тацуру соскользнула с дерева и увидела женщину в белом переднике с двумя большими ведрами на шесте. Когда она пробежала мимо, женщина отпрянула назад, расплескав из ведер помои. Она отскочила, потому что испугалась меня, думала на бегу Тацуру. Оказывается, обычные люди боятся подозрительных личностей. Наверное, та женщина приняла меня за сумасшедшую.

Тацуру бежала под дождем, не разбирая дороги. Главное — подальше от этой больницы. У обочины выстроилась вереница колясок, сквозь щели тентов рикши глазели на спешившую мимо женщину, простоволосую и босую, и никто не осмелился предложить ей свою коляску.

В темной лавке горела керосиновая лампа. Тацуру шагнула внутрь, хозяин за конторкой выпрямил спину и что-то сказал, она не поняла. Вежливыми словами и невежливым взглядом он давал понять, что не держит ее за обычного человека. Тацуру попросила бумагу и ручку. Перед ней положили и бумагу, и ручку. Она написала название их городка на южном берегу Янцзы. Хозяин лавки покачал головой. Добавила: «Я еду». Лавочник разменял шестой десяток, но никогда еще не случалось у него такой странной беседы. Он снова покачал головой.

Гостья ткнула пальцем в слоеную лепешку на прилавке. Лавочник сделал, как просят: достал лепешку, обернул ее в конверт из газетной бумаги, а когда поднял голову, на прилавке лежала раскисшая бумажка в пять юаней. Он отсчитал из жестяного ящичка целую стопку банкнот, больших и маленьких, и по одной сложил перед Тацуру, провожая каждую непонятным словом. Тацуру догадалась, что лавочник отсчитывает сдачу. На одной банкноте была нарисована двойка, на двух единица, и еще оставалась целая груда мелких бумажек с самыми разными цифрами. Посчитала: лепешка стоит пять фэней. Значит, не такое и маленькое у нее богатство.

Тацуру подумала, что теперь-то лавочник согласится ответить на вопрос, ведь она купила его товар. Показала пальцем на название того города и тут же ткнула в иероглифы «я еду». Лавочник снова покачал головой, но потом задрал лицо вверх и что-то громко крикнул. Тацуру услышала, как сверху раздался ответ. В потолке появилась дыра, оттуда высунулось юное лицо, его хозяин сказал лавочнику пару непонятных слов, потом повернулся к Тацуру: тот город очень далеко, надо ехать на пароходе! И дыра в потолке закрылась.

Лавочник повторил: ехать на пароходе! Теперь он говорил немного понятнее, на второй раз Тацуру уже усердно ему кивала.

Она подумала: но мы-то с арбузами сюда не на пароходе приехали, это точно. Написала на бумаге: «Поезд?» Лавочник громко посовещался с парнем на потолке, в конце концов решили, что поезд тоже подойдет.

Лавочник поймал для Тацуру рикшу. Через полчаса коляска остановилась у входа на вокзал. Тацуру посчитала: большая слоеная лепешка стоит пять фэней, в день рикша должен зарабатывать на двадцать таких лепешек, значит, прилично будет наградить его так, чтоб хватило на десять лепешек. И впрямь, получив от нее три цзяо, рикша заулыбался во весь свой кривозубый рот.

Когда Тацуру затолкала бумажки, большие и маленькие, в окошко билетной кассы, женский голос сказал оттуда, что денег не хватает.

Она решила, что неправильно поняла, прижалась лицом к окошку; так было видно половину кассиршиной щеки и кусок шеи и казалось, что теперь все мигом встанет на свои места.

— Покупать будете? Не будете, так отходите, пропустите следующего.

— Я буду! — впервые ее голос, выговаривая китайские слова, звучал так грубо.

— Денег не хватает! — лицо кассирши показалось в окошке целиком, но теперь повернутое набок.

— Чего это?! — крикнула Тацуру. Голос ее сделался еще резче, «чего» превратилось в «че» — этому слову она хорошо выучилась у Чжанов. На самом деле Тацуру хотела спросить: почему я не могу поехать домой?! Почему не могу вернуться к своей дочери, к сыновьям?! Почему грудь налилась, будто вот-вот лопнет, а дети мои плачут от голода?

Невысказанные слова наполняли голос Тацуру взрывной силой, дикой и безрассудной. Она должна вернуться в Мааньшань, должна раздобыть билет на поезд во что бы то ни стало.

— Чего это?! — повернутое лицо кассирши исчезло из окошка. Дверца кассы щелкнула и раскрылась настежь, женщина, чинно восседавшая внутри, махнула рукой в сторону очереди: — А ты спроси вон у людей! Половины денег не хватает! Читать не умеешь? Цены на билеты государство устанавливает! Ты что, иностранка?! — пока она говорила, толпа зевак росла на глазах. И расстояние между ними и Тацуру тоже росло: все заметили ее босые ноги, грязные растрепанные лохмы, платье, вымоченное сначала в арбузном соке, а потом в дождевой воде.

Мальчишка из толпы что-то громко спросил, люди хором загоготали. Слова про иностранку привели Тацуру в себя, она поняла, что пора выбираться из людского кольца. Когда отвернулась, мальчишка подскочил, дернул ее за волосы и, радостно визжа, бросился наутек. Тацуру отошла от кассы, а он повторил свою шалость и с веселым криком прыгнул в сторону. Так она шла, а мальчишка хватал ее за волосы. В конце концов Тацуру победила: мальчик почувствовал равнодушие своей жертвы и остыл к игре.

В зале ожидания она купила карту железных дорог Китая. На карте отыскала Янцзы, потом Учан, она сейчас была в Учане; скоро ее ноготь остановился на том самом городке у Янцзы. Какую петлю сделали они с арбузами, пока не оказались здесь? Их городишко можно было соединить с Учаном по Янцзы одной прямой линией.

Карта приведет ее к Ятоу, к Дахаю и Эрхаю. Пусть пешком, а она все равно дойдет. Сыновья остались без молока — она хоть ползком, а доползет. В магазине у вокзала Тацуру купила самые дешевые туфли, потратила юань с мелочью. Еще нужен был зонтик, но Тацуру не решилась на покупку: в кармане и так оставалось чуть больше юаня.

Немного поспала на лавке в зале ожидания. Когда стемнело, вдоль железной дороги пошла на восток. Дождь стал потише, зато ветер пробирал до костей; высотки и электрические столбы, раньше стоявшие тесно, встречались все реже, а там и вовсе исчезли. Она пришла на полустанок. Скоро подошел товарный поезд, Тацуру забралась в вагон, внутри оказалось дерево. Проезжая мимо станций, она вглядывалась в надписи на табличках и при свете железнодорожных фонарей сверялась с иероглифами на карте.

Спрыгнула из вагона глубокой ночью: дальше поезд уходил на другую ветку. Тацуру стала ждать следующий поезд, но станция была маленькая, на ней больше не остановился ни один состав.

Вместо зала ожидания на полустанке была деревянная ограда с навесом. Тацуру легла на скамью под навес. Солнце только всходило, поля и крестьянские домики у подножья сине-зеленых гор вдали были удивительно тихи, и даже гудение мух казалось частью царившей вокруг тишины. Мух становилось больше, они облепили дынную шкурку на полу, сделав ее черно-зеленой. Лежа на боку, Тацуру глядела на столбики дыма над домами, на небо, на горы, отраженные в заливных полях, ее взгляд чуть туманился, и пейзаж казался немного знакомым. После бегства из Сиронами Тацуру всюду искала приметы родной деревни. Сельские домики, видневшиеся вдали, напомнили ей Сиронами, и солнце после сентябрьского дождя — тоже. Тацуру крепко заснула посреди гудящего мухами сентября.