Маленький журавль из мертвой деревни

Сяохуань развернула письмо, на нем стоял штамп планерного училища ВВС.

Ятоу ликовала: она одна во всем городе прошла экзамен! У кандидата должно быть отличное здоровье, отличная учеба и отличный моральный облик. Никто больше не мог похвастаться таким отменным здоровьем, как у Чжан Чуньмэй, а разве можно летать, когда здоровье не в порядке? Летать? Как это летать? На планере! Что такое планер? Такой самолетик, только маленький.

Кто бы мог представить, удивлялась про себя Сяохуань, что Ятоу так хорошо все придумает, устроит и до последнего никому не скажет! Попросила недавно у соседской девочки шерстяное пальто, сказала, пойдет фотографироваться, а оказалось, надела его на экзамен. Нельзя идти на экзамен в совсем уж убогой одежке, потому Ятоу и взяла у соседей приличное пальто. При мысли о том, что умной, заботливой Ятоу всю жизнь достаются одни обноски, у Сяохуань защемило на сердце, и она бросилась искать припрятанные Чжан Цзянем деньги. Нужно купить шерстяной пряжи и связать Ятоу настоящий свитер. Сяохуань ворошила туфли под кроватью, а Ятоу все щебетала про экзамен: думала, училище ее не примет, ведь у отца на заводе случилось такое страшное ЧП. Папа ждал разбирательства, она ждала уведомления о зачислении и что ни день хотела уйти в горы с веревкой.

— Не пори чушь, — Сяохуань выпрямилась и посмотрела на дочь, у той от радости брови уже на самый лоб уехали. — Разве твой папа специально груз уронил? Если бы ВВС тебя из-за этого не взяли, то сами бы и остались в дураках!

Когда Ятоу вернулась от классного руководителя, Сяохуань и Дохэ уже наготовили угощений. Раз пришла такая радость, Сяохуань, словно промотавшийся богач, который швыряет на стол последнее, достала все свои запасы: полбутылки масла, чашку арахиса и четыре яйца. Попросила Дохэ приготовить детям каких-нибудь японских лакомств. Морепродуктов нет, ну так сделай «тамбуру» — пожарь батат и картошку со сладким перцем, как-нибудь сойдет. У Дохэ масло давно не лилось так щедро, и рука потеряла сноровку — нажарила половину, а масло-то вышло. Сяохуань побежала к соседям, три квартиры обошла, чтобы набрать масла на полную миску «тамбуры».

Вечером семья сидела за накрытым столом, снова и снова слушая рассказ Ятоу про экзамен. Оказывается, у их девочки во всем городе самые зоркие глаза: тот доктор, окулист, своим носом уже на ее нос залез, чесноком от него так разило, что Ятоу чуть не задохнулась, но как он своей лампочкой ни светил, никаких недочетов в глазах у Ятоу не нашел. Девочка радостно стрекотала, словно большая сорока, иногда даже вскакивала, чтобы показать — ее руки с короткими пальцами были совсем как у ребенка. Чжан Цзянь взглянул на Дохэ: как страшно, ведь эти руки и пальцы достались Ятоу от нее.

Благодаря Ятоу домочадцы снова смеялись, впервые за последние месяцы. И Сяохуань снова пошла в гости к соседям. Едва отставив чашку с едой, потащила дочку в магазин выбирать пряжу, но за полчаса они даже до первого этажа не дошли. На этаже было четыре квартиры, Сяохуань ни одну не пропустила, заглядывала к соседям, хвасталась: «Теперь будете с Ятоу крепить единство армии и народа, ага?», «Маленький боец ВВС пришел справиться о вашем здоровьице!», «Глядите на нашу кроху, скоро будет летать на самолете, не знаю только, разрешит ли начальство мамке с ней летать, сопли подтирать?»

И близнецы снова подняли носы, один шел по левую руку от будущего бойца ВВС, другой по правую, оба то и дело теребили сестрицыны косы. В семье Чжанов будет своя тетя Дэй Фэи [97] — клубок гомона и веселья вокруг Ятоу рос на глазах.

Вот клубок покатился дальше. Вот скатился по лестнице. Дохэ улыбнулась Чжан Цзяню. Он видел в ее взгляде гордость. Дохэ не все слова Ятоу смогла разобрать, но «самые зоркие глаза» и «самое крепкое здоровье» она поняла и чувствовала гордость: ведь наполовину это был ее вклад.

97

См. примечание 92.

Дохэ унесла грязные тарелки, Чжан Цзянь взял пустой котелок и тоже понес на кухню. Под светом тусклой кухонной лампочки морщины на его лице казались еще глубже. Дохэ обернулась, их глаза разделяла всего половина чи. Она сказала, что за ужином видела его улыбку: он улыбнулся, даже засмеялся. Засмеялся? Да, давно не видела, чтоб ты так смеялся. Из Ятоу вышел толк, считай, одну вырастили. Да, вышел толк.

— Что такое? — переспросил он.

Дохэ смотрела Чжан Цзяню прямо в глаза. Что-то ответила.

Чжан Цзянь смог разобрать только, что ради нее, Дохэ, он едва не лишился улыбки. Он хотел было спросить, что это значит, но она снова что-то сказала. Чжан Цзянь помнил, что, расчувствовавшись, Дохэ чаще переходит на японский и сильнее путается в словах. Он велел ей не торопиться, говорить спокойно. Она повторила. На этот раз он понял, все понял. Она сказала, что теперь видит, как сильно он ее любит, раз готов биться ради нее не на жизнь, а на смерть. Верблюжьи глаза распахнулись, округлились, даже складки на веках удвоились. А Дохэ продолжала: он прикончил Сяо Ши, и это все равно что выйти ради нее на смертельный поединок.

Чжан Цзянь не заметил, как Дохэ ушла. Да, все можно было понять и так. Слова Дохэ будто открыли ему глаза, и он увидел, что действительно желал Сяо Ши смерти. За свою жизнь он не одного Сяо Ши хотел отправить на тот свет — партсекретарь завода, лицемерный пустозвон, частенько наведывался в цех угостить рабочих морсом из чернослива и до того надоел Чжан Цзяню, что хотелось его прикончить. Потому что бадья с морсом, которую он приносил, значила, что партсекретарь будет целый час молоть красивую чепуху, а им потом работать сверхурочно, доделывать то, что не успели из-за его болтовни. И не один только Сяо Ши заслуживал смерти. На свободном рынке как-то схватили мальчика-попрошайку, поймали на воровстве и кинулись бить всем рынком. От мальчишки живого места не осталось, весь был в крови и грязи, а толпа не унималась: те, кому не удалось ни пнуть мальца, ни ударить, чувствовали себя обделенными, словно их обошли положенной долей бесплатного зерна. Чжан Цзяню хотелось всех их прикончить. А в молодости он еще чаще помышлял об убийстве: старенький доктор сказал: «Решайте, кого спасать, мать или дитя» — как за такое не убить? Задать такую задачу мужу и отцу — само Небо должно было покарать того доктора! И четыре японских гада, приставшие к Сяохуань… С того дня, встретив одинокого японца, Чжан Цзянь каждый раз прикидывал, как будет лучше его убить: разрезать на кусочки, закопать живьем или забить палкой. Сколько раз он убивал в своих мыслях? Не счесть.

Так, может быть, это он и придумал, чтобы груз сорвался с крана и раздавил Сяо Ши? Тем снежным вечером Сяо Пэн ушел, Сяохуань побежала его проводить. Они с Сяо Ши остались за столом, оба раскраснелись от выпитого. Чжан Цзянь приподнял веки и взглянул на гостя. Сяо Ши смотрел на него, но теперь быстро отвел глаза и улыбнулся.

Это была улыбка чужака. Сяо Ши никогда не улыбался так мрачно, угрюмо и будто недобро. Его улыбка всегда была озорной, шкодливой, но точно не злобной. В тело Сяо Ши вселился какой-то чужак. И как узнать, что этот чужак приготовил для Дохэ: горе или радость? Чжан Цзяню казалось, что горя будет больше, чем радости, намного больше.

И тот же самый чужак в теле Сяо Ши схватил Дохэ на лестнице, угрожал ей, измазал ее одежду своими черными лапами.

И чужак в теле Сяо Ши хотел подчинить себе Дохэ и отправить ее в исправительный лагерь, если не покорится.

Сяо Ши взял палочками кусок мяса с жирком и положил его в чашку Чжан Цзяня: «Братец Эрхай, угощайся!» Чжан Цзянь давно не помнил, чтобы Сяо Ши звал его братцем Эрхаем. В Аньшане было дело, а с тех пор как переехали на юг и в цеху началась борьба между шанхайцами и дунбэйцами, Чжан Цзянь запретил друзьям называть себя братом, чтобы никто не подумал, будто у них своя группировка.

— Братец Эрхай, за эти годы хуже всех пришлось сестрице Сяохуань.

Сяо Ши неспроста назвал его братом, это был знак. Наверное, дурной знак. Чжан Цзянь вернул мясо на общее блюдо.

— Сяо Пэн тот еще молодчик, проучился пару лет в техникуме и строит из себя ученого. Небось, стихи писал нашей Дохэ, пышные да героические, под стать цитатам в тетрадке у Ятоу. Поглядите только на него, совсем ума лишился…

— А ты не совсем? — с легкой улыбкой перебил его Чжан Цзянь.

Сяо Ши удивился: у Чжан Цзяня редко бывал такой тон.