Малиновая шарлотка

Но не проходит. А иногда возвращается.

Полбокала «яблочного коньяка» вселили в душу Валентина пофигизм. Он так называл это состояние. Захотелось напиться. «В жопу». Это, конечно грубо, но верно. Он набрал номер своего друга-строителя, но тот уезжал с семьей за город на уикенд и не мог составить ему компанию. Еще пара приятелей тоже были заняты, кто спортом, кто бизнесом. Может быть, принять приглашение Элизабет и пойти к ней домой в гости? Но оказалось, что она с сыном отдыхает на даче у каких-то знакомых. Жаль, у нее такие теплые руки.

Провести вечер было не с кем.«Да пошли вы все», – Валентин вызвал такси и выпил еще кальвадоса. Горьковато-ванильный вкус хорошо отбивал запах ацетона, все еще стоявший во рту.

Мутно-белая густая капля, похожая на взбитый яичный белок, из которого выпекают безе, застыла в отверстии и не хотела падать. Интересно, какая она на вкус? Мизинец аккуратно оторвал ее от маленьких «рыбьих» губок члена и поднес к языку. Она оказалась чуть солоновато-кисленькая и совсем не противная. За каплей тянулась вязкая, прозрачная паутинка.

Говорят, сперма омолаживает женский организм. А мужской? Валентин пьяно усмехнулся, сплюнул и, ухватившись за край умывальника, с трудом открыл воду. Вымыл еще не обмякший член и опять усмехнулся: раскраснелся! Наверное, от удовольствия.

Потом тщательно вымыл руки ароматным мылом, несколько раз поднося их к носу. Въедливый запах презерватива никак не хотел оттираться.

Когда наконец он выбрался из ванной, то сначала, не поднимая глаз, сделал несколько глотков виски из горлышка, и только потом заставил себя улыбнуться и повернуться к кровати.

Нина, его давняя подруга, лежала с закрытыми глазами, прикрыв простыней бесформенность груди.

– Все в порядке? – спросил озабоченно он.

– Все хорошо. Ты же знаешь. Мне с тобой всегда хорошо. Это тебе со мной не очень.

– Нина, – слова давались Валентину с трудом. – Нина… ты же мне дорога прежде всего как друг. И я тебе очень благодарен.

Он не договорил, а лег рядом. Она стала расчесывать его волосы, слушая полупьяный разговор о сложности отношений между мужчиной и женщиной, о верности и т. д.

Валентин говорил и говорил, иногда сам не понимая что и для чего. Нет, он не жаловался, не рассказывал про Диану, он просто выдавливал из себя горечь. Бесцветную и вязкую, как гной.

В какой-то момент он задремал, но тут же вскочил, чувствуя, что у него начинает кружиться голова, поспешно оделся и, прощаясь, неуклюже обнял ее.Нина, как всегда, не удерживала его, а только долго не закрывала дверь, наблюдая, как он вызвал лифт и, бормоча извинения, уехал.

«Все изменяют друг другу. Женщины мужчинам, мужчины женщинам. Так устроен этот мир, и не нам его изменить… И надо ли его менять? Изменить можно только себя.… И то вряд ли. Менять, изменить, отменить…» Валентин, пошатываясь, брел по улице, пытаясь собраться с мыслями, которые разбегались от него в разные стороны, как стайка испуганных птиц. «Счастлив лишь тот, кто никого не любит. Никого. Он сам не страдает, а его все почему-то любят. Почему?..» Огромная витрина кондитерской возникла перед ним, как сказочное видение. Украшенная блестящими лентами и персонажами детских сказок. Несмотря на поздний час, ее двери были еще приветливо распахнуты. Валентин зашел и зажмурился. Конфеты, кофе, шоколад… От запаха даже закружилась голова. И торт. Белоснежный, с остроконечными маковками безе, как куполами минаретов. Он обязательно должен съесть большой кусок этого торта. Несмотря ни на что.

Пожилая продавщица, чем-то напоминающая его бабушку, сказала, что остался только «Кокосовый безе», с черносливом. Ну и пусть. Хоть какой. Сладкого хотелось невыносимо.

Ночью его начало мутить. Организм долго сопротивлялся, но потом сдался и стал изрыгать из себя все содержимое – кальвадос, виски, жирное кокосовое суфле с черными ошметками чернослива и какую-то ядовитую жидкость с запахом ацетона.

Валентин не помнил, сколько раз он засыпал, просыпался и оказывался в туалете в согнутом состоянии. Окончательно он пришел в себя только утром. Глаза ломило, желудок ныл, болела голова. Не помогало ничего. Ни горячий чай, ни свежий воздух. Едкий привкус во рту, казалось, разъедал слизистую, а стыд разъедал мозг. Хотелось встать на колени, заплакать и раскаяться, чтобы избавить свою совесть от мучений. Переложить страдание на кого-то другого. Близкого. Тому, при виде кого совесть мучает.

Валентин взял телефон.

Надо просто набрать номер. Ее номер. Позвонить и сказать: «Зачем ты уехала? Бросила одного, больного. Поэтому все и случилось. Но я люблю только тебя. Прости меня».

И сразу станет легче.

Он начал набирать знакомые цифры.

Диана его любит. Она простит. Она сильная.

Но кто знает, как будет при этом страдать и рваться в груди ее сердце? И даже если она его простит, им будет очень трудно вместе. Такие раны долго затягиваются, а иногда кровоточат до самой смерти.

В трубке раздались длинные гудки.

Валентин вдруг отчетливо представил, как от его слов вздрогнут ресницы-бабочки чуть раскосых глаз, как в них заблестит слеза, а когда высохнет, в них навеки затаится острый хрусталик печали.

Он нажал «Оf» и вообще отключил телефон.

Потом поставил диск «Пинк Флойд», лег на диван и стал смотреть в потолок. Оставалось одно – ждать, когда время своим неудержимым потоком начнет растворять в памяти черно-коричневые сгустки воспоминаний, как куски чернослива в кокосовом суфле.

«…T e time is gone the song is over… – незримо отмеряли минуты гитарные аккорды – …thought I’d something more to say» [9] .

К вечеру им завладело одиночество. Оно незаметно подкралось и вползло внутрь. Он стал прятаться от него, но оно не уходило, а только в разных концах квартиры чувствовалось по-разному. Сильнее всего в спальне на кровати, а меньше – на полу в зале. Поэтому он так и лежал, подтянув колени к подбородку, бессмысленно наблюдая за мельканием фигур на экране телевизора.

Почему создатель наградил его такой чувствительной натурой? Тысячи, миллионы людей преспокойно делают это и даже не задумываются, а он страдает. Ведь ничего особенного не произошло. Обычный половой акт. Секс. Но вся проблема в том, что, видимо, он не мог оторвать одно от другого. Не мог. Душа – это же часть тела, как глаза, кончики пальцев, губы, соски…

Из оцепенения его вывел друг-строитель, неожиданно заскочивший, чтобы забрать дрель, которую Валентин когда-то брал и, естественно, забыл отдать. Друг куда-то торопился, но все-таки поинтересовался, как дела, как здоровье, и, пожелав удачи, уехал. Валентин еле сдержался, чтобы не излить ему душу, но вспомнил бабушку. «Никогда не исповедуйся друзьям, иначе можешь их потом возненавидеть», – говорила она. Мудрая она была, бабушка, и добрая.

Он достал бело-синюю коробочку, выпил одну капсулу и пошел спать.

Диана вернулась от мамы рано утром в воскресенье. Он даже испугался, услышав, как открывается входная дверь. Она долго упрекала его за то, что ни один телефон не отвечал. Когда Валентин объяснил, что очень плохо себя чувствовал и хотел просто выспаться, она прямо в одежде забралась к нему в постель и стала гладить и целовать, как маленького ребенка. Потом, приказав ему лежать, съездила в супермаркет и приготовила завтрак. Тосты, омлет и фруктовый салат.

Во время завтрака Валентин глупо улыбался, еще не совсем придя в себя, и даже обрадовался, когда она уехала в салон, попросив его привести себя в порядок. Сегодня должна была состояться предварительная репетиция показа коллекции, и Диана пригласила Валентина в студию.– Ты должен сам все увидеть и услышать похвалу режиссера за твою идею с саблями, – бросила она ему, торопливо одеваясь и убегая. – И не хмурься, улыбнись, пожалуйста. Я тебя люблю.

Репетиция ему понравилась. Режиссер действительно сказал в его адрес несколько лестных слов. А главное, рядом с Дианой, с ее улыбкой, и события пятницы и субботы стали казаться дурным сном. Вечером они пошли ужинать вдвоем в итальянский ресторанчик. Пили кьянти и ели спагетти, а когда ехали на такси домой, Диана заснула прямо в такси у него на плече, крепко сжимая его руку.

В понедельник Леонид подтвердил свое приглашение, сказав, что через неделю ждет их в Испании. Они взяли билеты на самолет и начали готовиться к отпуску.

Валентин дописал и сдал в редакцию еще одну статью, поэтому мог абсолютно спокойно работать над книгой.

Диана тоже практически закончила свои дела на работе и теперь приходила рано. Они ужинали, гуляли в парке и смотрели телевизор. Валентин старался совсем не думать о сексе. Перед сном он просто обнимал Диану и ждал, пока не услышит ее ровное дыхание. После этого осторожно высвобождался из ее объятий, шел на кухню, заваривал чай и пару часов писал, пока глаза не уставали от экрана ноутбука.

Единственное, что отравляло настроение, – мысль о «контрабандистах», как их стал называть про себя Валентин. Несмотря на то что Хосе сам позвонил в понедельник и заверил, что проблема «практически решена» и что ему «вот-вот должны отремонтировать грузовик и даже выплатить солидную страховку», сомнение не покидало Валентина. А когда Хосе позвонил в среду к обеду и попросил на всякий случай найти ему эти «хреновы тридцать тысяч» евро, на пару недель в долг («Чтобы хозяин не беспокоился и тебя не трогали, мало ли чего», – объяснил он свою просьбу), сомнение превратилось в страх.

«Хреновы тридцать тысяч»! – после разговора с приятелем несколько раз повторил про себя Валентин, поняв, что все очень плохо. Где бы их еще взять? Он стал размышлять, кто может дать деньги в долг. Единственным вариантом оставался Леонид. Но к нему идти не хотелось.А может, послать всех к черту, уехать в отпуск – и пусть разбираются сами?

Пена в бледно-голубой ванне, заполненной наполовину водой, была розовая. Даже не розовая, а розовато-красная. Как пенка, когда варят малиновое или вишневое варенье. А тело, которое лежало в этой пене, неестественно белое. И все без единого волоска. А по всему полу разбросаны осколки зеркала. Острые и изогнутые. Много, много. Так, что босой ногой страшно вступить.

Валентин содрогнулся и схватил Диану за руку.

– Ты что, испугался?

– Конечно, испугался. Ты так красочно передала свой сон, что у меня вся картинка отчетливо стоит перед глазами. – Валентин сжал ее пальцы, чтобы чувствовать пульсирующую в венах кровь. Живую и теплую.

– Ты такой глупый, – Диана сбросила плед и потянулась. – Тебе совсем ничего нельзя рассказать. У тебя сразу просыпается воображение. Тебе бы не книги писать, а дизайнером работать. Был бы знаменитым и богатым-богатым…

Она рассмеялась и еще раз потянулась. Ее тело изогнулось, а по мышцам пробежала волна удовольствия. Валентин уловил знакомый аромат восточных пряностей.

Они лежали на диване и досматривали фильм Бертолуччи про девушку-негритянку и музыканта-итальянца. Рядом на столике стояла почти пустая бутылка вина и тарелка с сыром.

– Это просто связано с моими женскими проблемами. Вот и все.

Диана плеснула в бокалы вина и протянула один Валентину.

– Непривычно так лежать в среду вечером дома, пить с тобой вино и смотреть телевизор.

Он взял бокал и заметил на пальцах новый маникюр. На каждом ноготке три маленьких цветочка с блесткой внутри. Как лилии на королевском гербе. «Интересно, она ездила в салон на площади?» – подумал он, и хотел спросить про раненого парня-парикмахера, но не успел.

– А ты бы хотел переспать с негритянкой? – неожиданно спросила Диана, вглядываясь в экран. – Говорят, у них сильный мускусный запах.

– Я не знаю, что такое мускусный запах, – признался Валентин, тоже обратив внимание на экран, где негритянка покусывала от избытка чувств полные губы.

– Я тоже не знаю, но мне кажется, он должен быть перечно-жгучий.

– А ты бы хотела? Черного мужчину?

– Черного – нет. Ты же знаешь мою мечту. Смуглый араб. Или лучше мулат, – шутливо произнесла Диана.

У Валентина перехватило дыхание, и он поспешил сделать глоток вина. Терпкий вкус обжег горло.

– Или мавр, как Отелло, – продолжала шутить Диана. – Я, кстати, знаю, почему Дездемона полюбила его.

– И почему? – выдавил Валентин.

– Ей очень нравился шоколад!

– Этого у Шекспира нет.

– Ну и что, что нет. Он просто забыл об этом написать.

– Тогда вообще шоколада еще не было.

– Подожди, – перебила его Диана, показывая пальцем на экран. – Смотри, как темные руки гладят белую кожу. Красиво, правда? – Она повернула к нему голову, прищурив глаза. – Ты мне так и не ответил: хотел бы ты иметь вот такую – черную женщину?

– Нет. Я люблю только тебя.

– Я же не сказала, что хочу полюбить смуглого парня, я только хотела бы почувствовать эти пальчики на своей коже.

– Диана, перестань, – Валентин насупился.

– …Только пальчики должны быть послушными. Очень послушными и не делать того, что им не велят. – Она изобразила возбуждающие поглаживания рук по талии и бедрам. – И не черными, а цвета молочного шоколада или, лучше кофе со сливками.

– Ты что, серьезно?..

Она сжала его ладони.

– Валентин, ты же любишь меня?

– Да.

– Сильно-сильно?

– Да.

– Почему же ты тогда хочешь, чтобы я умерла несчастной, так и не попробовав смуглого мачо?

Он молчал.

– У тебя же тоже есть какая-нибудь сексуальная мечта? – Она обняла его и стала, шепча, игриво покусывать ушко. – Признавайся, признавайся быстро. Наверное, как пишут в журналах, мечтаешь о сексе с двумя женщинами сразу?

Валентин почувствовал стыд, вспомнив свой сон.

Диана легла головой ему на колени:

– Представляешь, море, ночь, шуршащий прибой и два тела – шоколадное и белое. Ты лежишь с закрытыми глазами. Волшебная сказка. Как реклама про «баунти». Но не переживай! Этого никогда не произойдет.

– Почему?

– Ты такой у меня все-таки наивный. Потому что – я тебя люблю, – Диана весело рассмеялась, сделала глоток вина и откусила сыр. – И потом, ну какая женщина расскажет своему мужчине о маленькой глупости на стороне. Я что, похожа на дуру? Мало ли что было и что будет! – шутя добавила она и отвернулась к экрану телевизора.

Валентин что-то пробурчал и начал старательно гладить ее длинные волосы, пытаясь унять тревожно забившееся сердце и думая о том, что после таких слов женщина обязательно должна тут же отдаться мужчине, чтобы тот ни на секунду не сомневался в ее чувствах к нему.

Но ничего было нельзя. Только гладить шелковистые пряди, ускользающие черными ручейками между пальцев.

Фильм закончился. В одной из последних сцен музыкант продал рояль, с грустью расставаясь с черно-белыми клавишами. Потом у них была единственная ночь любви, после чего утром приехал муж девушки-негритянки.

– Как ты думаешь, зачем мужчина, безумно жаждущий женщины, помогает ее мужу выйти из тюрьмы? – задумчиво произнесла Диана, когда на экране пошли титры. – При этом даже продает самое дорогое, единственно ценное для него в этой жизни?

Мысли Валентина были далеко, поэтому он только пожал плечами.

– Потому что для него, – Диана повернула к нему лицо, – любовь – это прежде всего отдача всего себя ради этой любви, а не захват женского тела в собственность.

Она порывисто встала и вытащила кассету из видеомагнитофона.

– Может быть… Но, как ты заметила, режиссер не поставил окончательную точку.

– Разве? А мне показалось наоборот. Даже слишком явную точку. Вспомни прощальный взгляд девушки. Она никогда больше не придет к музыканту! – ответила Диана, садясь рядом и держа в руках кассету. – Хотя – надежда умирает последней, а иногда живет даже дольше нас.

– А какая в фильме необычно трогательная музыка, – решил переменить тему Валентин и вдруг почувствовал, как Диана всхлипнула.

– Почему ты плачешь? – испуганно спросил он, увидев, что ее глаза вдруг наполнились слезами, а длинные ресницы стали похожими на мокрые крылья бабочки.

– Мама опять болеет.

Валентин почему-то вспомнил рассказ про «зЁбру».

– Помнишь, я тебе говорила, что она очень хотела, чтобы я выучилась играть на фортепьяно. А я, глупая и настырная, упиралась, капризничала. Не хотела учиться ни за что. Тогда она хитростью привела меня в магазин музыкальных инструментов. И ты представляешь, мне так понравились клавиши фортепиано. Ровные и блестящие. Черные и белые. И еще мне ужасно понравился крутящийся стул. Даже, наверное, больше, чем клавиши. Это все решило. Через два дня пианино стояло у нас дома, и я с удовольствием вертелась на стуле, нажимая на клавиши. Упругие и звонкие.

Диана вздохнула и тихо прошептала:

– Обними меня, пожалуйста, и никогда не бросай. Обещаешь?

– Обещаю.

Она положила ему голову на плечо. Он гладил ее руки, стараясь не проводить по запястью.

– Но я ведь так и не окончила музыкальную школу. Меня потянуло рисовать. Я была девочка увлекающаяся. Любопытная. Все хотелось попробовать. Хотя я и сейчас осталась такой же увлекающейся.

– А что будет, если ты сама захочешь от меня уйти? – постарался очень спокойно спросить Валентин, думая о ее «никогда не бросай».

– Зачем ты об этом, глупый. Я же тебя люблю.

– Но все же?

– Я сделаю все, чтобы тебе было не больно. Пойдем пить чай, а то совсем грустно стало.

За чаем Валентин рассказал ей про Лохматого. Она долго смеялась, особенно над лысым толстым заправщиком и рассказом про тосты с сыром. А потом он не удержался и проговорился о своих проблемах с Хосе, сразу же пожалев об этом. Диана расстроилась и разнервничалась.

– Ты вляпался… – Она ходила по кухне из угла в угол, постоянно заправляя рукой волосы за ухо. – Хосе отчаянный и бесшабашный парень. Чтобы заработать деньги, он иногда возит запрещенные грузы.

– Наркотики? – Валентину стало плохо.

– Нет. Скорее, что-то типа контрабанды или краденых вещей.

– И что теперь делать?

– Не знаю. Может быть, действительно на всякий случай поискать денег? Или, знаешь, у меня есть один знакомый следователь, давай позвоним ему.

– Нет, – решительно отказался Валентин. – Может быть, все обойдется, а так мы точно подставим Хосе.

– Как знаешь. Но у меня очень тревожно на душе. Помнишь, я говорила про того парня-парикмахера, которого ударили ножом в спину? Так вот, говорят, он как раз был связан с какими-то контрабандными поставками.

– Он умер?

– Нет, к счастью, выжил. Только останется калекой.

– Откуда ты все знаешь?

– Рассказали в салоне.

Когда они легли спать, Валентин долго ворочался. Мысли извивались и скрючивались в голове, прогоняя сон.

– Ты куда? – спросила испуганно Диана, когда в конце концов он вылез из кровати, измучившись и решив пойти прогуляться.

– Только покурить… Спи.Надев брюки и рубашку, он очутился на улице, где ночь обернула его душным, беспросветным покрывалом.