Маловероятно

В день, когда они сказали, что отныне я нежеланный гость в их доме, я поклялась, что у Рори будет все, чего не было у меня.

Что именно я делала, чтобы прокормить нас? Вернее, чего я не делала?

Я брала двойные смены, по выходным драила кухонные полы в забегаловке, пока Рори висела в слинге, кемарила и время от времени таращилась своими умными внимательными глазками. Если у меня не было смен или халтуры, я стригла и красила женщин у себя дома. Я установила правила, что краску для волос они должны принести сами, чтобы мне потом не пришлось отвечать за оттенок. А чаевые были обязательными, потому как из-за фена траты на электричество буквально вздулись.

Я ходила на свидания с мужчинами, которые мне не нравились, и получала почасовую оплату. Извлекала пользу из своих убийственно длинных ног. Я просто была их спутницей на вечер, но по каждому возвращению домой меня тошнило в ванной, пока дочь мирно спала рядом с моей кроватью. Не знаю, что бы я делала, если бы Рори самой когда-нибудь пришлось искать способы прокормить ребенка, обеспечивать его молочной смесью, одеждой и медицинской страховкой.

Я помню тот день, когда начала курить. Это случилось через год после того, как я сбежала от Глена, Рори было два годика. Я уложила дочку спать и шмыгнула в крошечную примыкающую ванную. Я посмотрела в зеркало, украшенное старым кафелем тошнотно-зеленого цвета, и поразилась темным кругам под глазами.

Мне захотелось плакать.

У меня вся жизнь была впереди, но красоту свою я растеряла. Через несколько месяцев мне должно было исполниться всего-то двадцать один год. Все мои друзья встречались, учились, развлекались или сосредоточились на увлекательной карьере, а я либо работала, либо умоляла Рори перестать плакать.

Я хотела сделать что-то для себя — что-то вредное, но приемлемое. Алкоголь даже не рассматривался. Я видела, что он сотворил с Гленом. Поэтому я снова проверила Рори (она спала) и улизнула в ближайший магазин. Купила себе модную пачку сигарет, зажигалку и вернулась домой. Налила чашку кофе, приоткрыла окно и зажгла сигарету.

От первой сигареты затошнило.

Вторая меня успокоила.

Я никогда не пыталась побороть эту привычку. Такой я выбрала способ послать мир к чертям собачьим.

Что касается письма, которое я отправила Малаки… что ж.

В тот момент я была прекрасно осведомлена, что Ирландия не подходит девушкам из семьи Дженкинс. Я сбежала, после чего отца моего ребенка арестовали, а потом кинули в тюрьму. В Толке меня все презирали, а Рори ненавидели за компанию. Каждый раз, когда моя дочь говорила о Малаки, он напоминал мне Глена.

Музыкой, гитарой, сочинением песен, шармом, алкоголем, раздражающей взбалмошностью, головокружительным романом и способностью сводить женщин с ума. Я приходила в ужас, а он, конечно, был всего лишь фазой — первым по-настоящему классным парнем, которого она встретила.

В том письме я солгала лишь наполовину. Я рассказала ему правду о мыслительном процессе беременной восемнадцатилетней девушки. Я соврала лишь насчет личности.

Ему писала не Рори, это была я.

И я не избавлялась от ребенка, я его оставила.

Не то чтобы я не думала об аборте в то время. Я даже записалась на прием. Но придя в клинику, где время шло с черепашьей скоростью, а каждый «тик-так» плетью проходился по коже, и пролистав памятку, я поняла, что не смогу на это пойти.

Не с ней. Не со мной. Мы пройдем через это вместе.

Потом она получила шрам.

Конечно, я хотела, чтобы она прятала его или удалила. Но пластической операции позволить себе не могла. Я ненавижу его, понимаете? Вот в чем правда. Шрам стал извечным напоминанием, как я подвела свою дочь. Мне не удалось уберечь ее от собственного отца, даже если все, до рвотных масс пьяницы, предвещало беду.

Добрые люди спрашивали, почему я не рассказала Рори всю историю. А какую пользу принесла бы это правда? Проще было не портить ее невинную душу, отправлять отцу Доэрти подарки, которые тот пересылал ей обратно, и притворяться, будто отец Рори любит ее, присутствует и участвует в ее жизни. Неужели я должна была рассказать, что из-за нас его посадили в тюрьму? Неужели я должна была снова травмировать дочь, прежде чем она научилась писать собственное имя?

Пусть думает так, как хочет.

Что Глен был вроде героя, которого она сильно любила.

Она и так считала меня жалкой. Поэтому я набрала еще несколько жалких очков. Велика беда.

Я лишь хотела защитить свою дочь.

Спрятав письма.

Велев Малаки оставить ее в покое.

Конечно, некоторым людям тем самым я доставила неприятности. Я явно зашла слишком далеко. Большинство родителей на моем месте скорее всего просто оставили бы без ответа письма Мала. Или вообще бы их не открывали. Но я-то думала, что спасаю ее.

И сделаю все возможное, чтобы помочь ей.

Даже если это меня убьет.

Даже если выставит злодейкой.

Но этого как раз в фильмах и не говорят. У плохих парней тоже есть сердца.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Наши дни

Мал

Обнаружить на пороге своего дома Дебби Дженкинс все равно что найти на крыльце горящее собачье дерьмо, прикрепленное к бомбе с часовым механизмом, которая привязана к полному детей школьному автобусу.

Эта женщина как никто другой испортила мне жизнь, но я все равно пригласил ее в свой дом, понимая, что она нужна Рори. Чтобы спасти ее отношения с дочерью, я купил ей билет на самолет — в первый класс, если вам так интересно. Я себе-то такой роскоши никогда не позволял.

Когда я открываю дверь, она хмуро смотрит на свои остроносые сверкающие ковбойские сапоги, правой ногой вычерчивая круги. Рори не преувеличивала насчет лака для волос, мелирования и наряда в стиле «Гадкий койот». Ее мать похожа на танцовщицу из Вегаса, которая случайно уснула под палящим солнцем и проснулась двадцать лет спустя.

Рори в спальне, спит мертвым сном после той суматохи, что царила несколько дней. Мне хочется, чтобы встреча прошла для моей жены как можно безболезненнее.

— Дебби, — открываю я дверь и освобождаю ей проход. — Помочь вам с сумкой?

— Я не взяла никаких вещей. Не ожидала, что она…

— Простит вас? Я тоже. Но Рори выше этого.

Лучше нас.

Дебби по-прежнему старается на меня не смотреть. Во всяком случае, ее стыд доказывает, что у нее есть душа. Это хорошо. Души подвижны, органичны и бессмертны. А вот тела рождаются, умирают и разлагаются.