Мальтийское эхо

Верочка горячим взволнованным шепотом прочла:

— Это небо в порезах тревоги,

Как глаза человека, что близко.

Я хочу рассмотреть у дороги

Красных маков, как шрамов, полоски.

— Что это? Твои стихи? — спросил мужчина.

— Да, сейчас на ум пришли. Подражание Вознесенскому. А посвящаю тебе!

И в этот момент оба широко открытыми глазами удивленно стали наблюдать, как над куполами центрального Собора проклюнулось и быстро разрослось большое, чистое и светлое пятно! А вокруг гроза!

Мужчина и женщина в одном порыве сцепили пальцы рук друг друга.

— Удивительно! И здесь чудеса. Хороший знак! — Андрей вспомнил светлое пятно в катакомбах.

— Повенчаны! — еле слышно выдавила из себя Верочка.

— Что? Я не расслышал.

— Так.

— А почему у тебя не стеклопакеты? И в усадьбе тоже. Правда, в дорогих красивых рамах из красного дерева.

— А ты догадайся! — задорно ответила молодая женщина.

— Нравятся такие…

— А чем особенно? В какое время года?

— Да, точно — Андрей Петрович хлопнул себя по лбу — «рисует узоры мороз на оконном стекле…»

— Молодец! Ты посиди здесь, в гостиной, посмотри альбомы фотографий, а я пойду в кухню, приготовлю что-нибудь «на скорую руку». Позову.

Андрей сел в кресло в углу комнаты, включил торшер, огляделся. Во всю стену и до потолка книжный шкаф, два плетеных кресла, четыре стула и стол, тоже плетеные. Стол большой, круглый, по центру комнаты. Над ним — зеленый старинный абажур. По стенам развешаны картины. Похоже, что натуральные копии известных полотен в солидных рамах. Виды Праги и Вены. Известные виды, но стиль конца девятнадцатого века: длинные платья, котелки и шляпки, кареты вперемешку с первыми автомобилями.

Вот золотая улочка. Конечно, ведь Прага — европейская столица алхимии, замешанной на мистике. Кажется, что из этой вот двери выйдет сейчас Кафка. А этот мужчина явно фрондер. Он ждет писателя. Хочет высказать ему. Староместская площать, Карлов мост. А здесь общий вид города в темно-коричневых тонах. От множества шпилей готических соборов ощущение, будто колючие шипы на спине Левиафана торчат из морской пучины и упираются в лимонно-горчичное небо. Вена изображена другой. Праздник, венский блеск в имперском величии. От дам и кавалеров веет куртуазностью.

Художественная литература в шкафу стояла аккуратными рядами, а вот тома специальной литературы, папки и тетради, в б'oльшем количестве, чем художественная, были в том творческом беспорядке, который свидетельствовал, что хозяйка постоянно с ними работает. На полке торшера, под ним, на подоконнике лежали стопки газет и журналов: «Москва», «Нева», «Культура», «Литературка».

Он принялся листать фотоальбомы. Два малоформатных современных содержали фото с друзьями, коллегами, впечатления о праздниках, важных событиях, поездках. Эти альбомы Андрей отложил в сторону, лишь бегло заглянув в них. А третий, старый и тяжелый, в кожаном затрепанном переплете он листал неспешно. Это личный. Только Верочка и родные. Вот Вера еще ребенок, вот лет шесть с куклой и косичками. В косичках большие банты. Глаза девочки широко открыты. Добрая, доверчивая улыбка. А здесь она школьница, класс пятый или шестой. Тут десятый класс. Гордый взгляд красавицы, знающей себе цену. На этой фотографии Вере уже лет двадцать, взгляд подстреленной птицы, зовущей на помощь. К этой страничке альбома двумя скрепками прикреплены два десятка листочков. Стихи. Написанные от руки. Видимо, Верочкины. Без разрешения прочесть неудобно.

Мужчина подошел к двери кухни, хозяйки не было. Он окрикнул ее. Ответ прозвучал из другой комнаты, наверное, спальни.

— Сюда пока нельзя! Я перед отъездом не успела прибраться.

— Думается мне, ты не любишь делать уборку? — спросил Андрей Петрович ехидно, заранее зная ответ.

— Ненавижу! Квартира небольшая, двухкомнатная, но на качественную уборку ни сил, ни времени не остается. Иногда приезжает Иришка и до одури трет что-то в ванной и на кухне. И ворчит. Любит идеальную чистоту!

— Там в альбоме стихи… — начал, было, мужчина.

— Их читать нельзя! — тревожно воскликнула женщина. — Это черновики… Черновой полосы моей жизни.

Андрей вернулся в кресло.

«Да», — подумал он — «запечатленное время, застывающие моменты жизни. Фотографии, особенно давнишние, обладают какой-то притягательной задушевностью. Даже чужие, даже незнакомых людей. Они «воронкой» засасывают в другую жизнь, иную, былую. И эта жизнь непостижимым образом становится близкой тебе. И эти люди делаются ближе. Лечебное воздействие сопричастности, психотерапия от равнодушия».

Андрей Петрович еще раз с нежностью посмотрел на фото Верочки с косичками, улыбнулся и закрыл альбом.

— Давай поужинаем в кухне, — крикнула Вера, — одиннадцать вечера. Ужин должен быть легким, но не кратким.

Когда гость появился на пороге кухни без туфель, в носках, она всплеснула руками, воскликнув:

— Господи, дура же я. В душ, потом переоденешься вот в это, — она взяла в руки пакет. — Привет из Византии.

Через двадцать минут Андрей предстал перед Верочкой в тонком, длинном шелковом халате, фиолетовом с ярко-желтыми звездами, окаймляющими ворот, рукава и подол. И в турецких домашних туфлях с загнутыми вверх носками.

— Отлично! Тебе нравится? — спросила женщина.

— Да, спасибо!

Она тоже переоделась в чудесный халатик и исчезла в ванной комнате.

— Слушай, а я ведь, олух, ничего тебе не приобрёл в подарок. Мне стыдно, — сокрушался мужчина, когда Верочка вернулась в кухню.

— Жаль, конечно, но я от твоего имени купила в Стамбуле наряд для арабских танцев: лифчик с блёстками, шаровары… Ты ведь любишь? А я раньше занималась танцами.

— Хочу сейчас всё увидеть! И танцы! — вспыхнул мужчина.

— Нет, без репетиции я не могу! А вот терпкий турецкий ликёр с поцелуями обещаю.

Она нажала «Play» на музыкальном центре. Полилась нежная, романтическая музыка.

— За возвращение в родной Питер! За тебя! — провозгласил тост Андрей Петрович.

— И за тебя! — поддержала Вера Яновна.

Мужчина рассматривал картины на стенах. Тематика снова одна: лошади, парами. В утреннем тумане, в лугах, вечером в степи. Луна, закат.

— Ты любишь одну живописную тематику в одном помещении?

— Да.

— Можно угадаю, какая тема в спальне?

— Попробуй.

Андрей задумался: «Так, в коридоре виды мостов, висящие в диковинных, дремучих, волшебных лесистых ущельях». Он использовал и логику, и интуицию.

Вера уловила направление его мыслей:

— Подсказываю: до мостов в коридоре были абстракционисты, а ещё раньше — символисты.

— В спальне — импрессионисты! — выпалил Андрей Петрович.

— Мимо.

— Тема космоса? — гадал мужчина.

— Опять мимо. Впрочем, эти экспозиции тоже были. Раньше, — женщина тревожно посмотрела на Андрея, — куда девался твой дар?