Манглабит Варанги

— Но теперь я нашел своей дочери более достойную наставницу, а Марию мне придется сослать в монастырь — куда-нибудь подальше от столицы.

Манглабит вновь ничего не сказал — только прикрыл глаза, до боли стиснув рукоять клинка пока еще лишь левой рукой… Между тем, Комнин продолжил:

— А вот постригут ли ее в монахи, или же грузинская царевна останется жить при монастыре, позабытая всеми — и потому вольная устроить свою жизнь так, как ей хочется, выйдя замуж за кого ей хочется и родить от того, кого ей хочется… Это зависит от тебя, сотник.

Русич, не чуя ног, тотчас рухнул на колено:

— Я сделаю все, что прикажете, государь!

Базилевс не очень добро усмехнулся:

— То-то же… Я ведь помню тебя Роман, сын Добромила. Ты был одним из тех выживших гвардейцев, кто мстил норманнам за смерть отца и прочих варангов у Диррахия. И говорят, твоя ненависть к ним не остыла за прошедшие года?

Несколько обескураженный услышанным, Самсон поднял голову, с изумлением посмотрев на императора:

— Все так, мой господин… Но разве теперь норманны не являются нашими союзниками против сарацин?

Алексей гулко засмеялся, словно услышав хорошую шутку:

— Лев и змея не смогут быть союзниками, даже если на время объединятся против общего врага, кем бы он ни был… А Боэмунд из Тарента тот еще змей — пускай на штандарте его и изображен лев. Он воевал с нами, он был нашим врагом — а теперь вдруг приносит вассальный оммаж так покорно и безропотно, словно какая овца! Но сын Роберта Гвискара кто угодно — но не овца… Да, пока наши интересы едины, он будет держаться за союз — но предаст при первом же удобном случае!

Комнин сделал короткую паузу, тяжело задышав от охватившего его гнева. А Роман вдруг понял, что ненависть базилевса к норманнам едва ли уступает его собственной…

— Я отправлю в помощь крестоносцам небольшое войско во главе с Татикием, он будет следить за тем, чтобы рыцари и их вожди выполнили все условия вассального оммажа. Но если дойдет до открытого противостояния, Татикий окажется в меньшинстве… И сдается мне, что до открытого противостояния дойдет не без помощи Боэмунда из Тарента!

Базилевс ненадолго прервался — посмотрев прямо в глаза Самсона:

— Твоя сотня, Роман, также отправится в поход. И в случае чего, твои воины должны защитить Татикия пусть даже ценой своих жизней! Твои воины, сын Добромила — но не ты сам. Ты же… Ты же должен убить Боэмунда, если он предаст меня или нарушит условия вассального оммажа. Даже если Татикий будет вынужден увести наше войско и твою русскую сотню, сам ты останешься с крестоносцами, Роман — и свершишь мою месть!

Алексей яростно сверкнул глазами — после чего продолжил:

— И если это случится, я, истинный император Рима, даю тебе свое слово — я отпущу Марию Аланскую и тебя, дам вам зажить той жизнью, что вы сами желаете… А пока, в знак моей доброй воли, я оставлю твою возлюбленную в столице, сохранив ее в качестве наставницы для Анны. И пока ты не вернешься из похода, она по-прежнему будет жить в Вукалеоне…

Самсон, не вставая с колен, покорно опустил голову:

— Я с радостью исполню твою месть, государь!

Глава 12

…Мерно покачивается монера на невысоких волнах… Последние гонит ветер, изредка налетающий на просторах полноводного и неожиданно широкого озера. Подумать только, западный берег Аскании не увидеть даже в самый яркий, солнечный день! Зато днем хорошо различим горный хребет, окаймляющий «скифское» озеро с севера… Почему «скифское»? Потому что его греческое название произошло от ассирийского названия скифов, ашкуза…

И вот теперь беспокойно ерзающий, все никак не способный заснуть на узкой гребной скамье манглабит русичей уцепился мыслями за чувство невольного родства… Со скифами? Наверное, именно с ними — только не с современными печенегами, коих ромеи по привычки кличут «скифами» (а может, действительно ведают о далеком родстве двух кочевых народов, живших в совершенно разные времена). Нет, с древними, настоящими скифами, в честь которых и дали название озеру! Ведь если на то пошло, в крови русичей течет и скифская кровь — скифов-сколотов, сменивших кочевой образ жизни на удел пахарей, земледельцев. Да и прочих скифов, вначале разбитых сарматами, а после добитых гуннами — последние выжившие укрылись в лесах, раскинувшихся к северо-востоку от Танаиса, как его именуют греки, или Дона, как его величают сами русичи…

Давно уже ушли в небытие славные кочевники, жившие в степях между Доном и Итилем, Доном и Днепром — да на берегах «Русского моря», в древности именуемого эллинами Понтом Эвскинским. От них осталась лишь малая толика крови, текущая в венах современных русичей, древние курганы с сокровищами — да старые названия… И вот именно из-за этого названия Роман вдруг почуял необъяснимое родство — и тихую, безмолвную печаль. Словно Аскания есть кусочек его древней, навеки потерянной родины, неожиданно обратившейся к манглабиту из глубины веков…

Не потому ли сыну Добромила сейчас так покойно и легко на душе — и в то же время немного тоскливо? Не потому ли такими родными сейчас ему кажутся звезды на ночном небосводе? Звезды, ласково светящие русичу, волнуя его истерзанную душу…

От необычных для себя размышлений сотника русичей отвлек дальний, негромкий — но все же отчетливо различимый всплеск. Самсон слышал что-то отдаленное и ранее — но списывал все на озорство хищных рыб, гоняющих в ночи местных карпов. Однако теперь этот звук насторожил манглабита — и сев на скамью, он до боли в глазах вгляделся в сторону послышавшегося ему всплеска… И ничего не увидел. Ночная тьма надежно скрыла водную гладь от взора гвардейца — новолуние, что поделать. А света звезд достаточно лишь для того, чтобы разглядеть соседние с его собственной монеры, полукольцом перекрывшие гавань Никеи…

— Ты слышал плеск?

Роман обратился к дозорному, дежурящему на носу корабля — и тот после короткого размышления негромко ответил:

— Может, рыбы резвятся?

Но манглабит, чья чуйка уже всерьез затрезвонила о возможной опасности, отрицательно мотнул головой:

— Может и рыба. А может турки сели на лодки и гребут к нам, надеясь взять нас сонных в кинжалы! Поднимай людей, пусть оденут брони, приготовят соленарии и сулицы — а заодно разбуди и греков. Им готовить к бою хейросифон и править монерой… Эй, дозорный на ладье Микулы! Поднимай своих, пусть приготовятся к сече!

На каждой из двух десятков монер разместилось по полсотни варангов — таким образом, сотня русичей Самсона, все же посаженная Татикием на корабли, была вновь разделена на два отряда, заняв соседние «ладьи». Кроме того, по левую руку от монеры Романа встали и урманы, коих русичи выручили в последнем бою. Уцелевшую полусотню (с учетом пополнения) возглавил ветеран варанги Олаф по прозвищу «Бродэкс» — или Олаф Секира, названный так в честь своего излюбленного двуручного топора… К воинам последнего Самсон обратился на греческом: