Манипулируй кем-нибудь ещё

Неприличные сексуальные фантазии про нормальных людей.

Здесь был мемасик с текстом: у меня есть неприличная сексуальная фантазия, в которой человек, который мне нравится, эмоционально доступен и искренне интересуется моим мнением.

Давай останемся друзьями

Как быстро прошла, улеглась эмоция, стоило ее мне выписать в дневнике. Дневничок, ты помогаешь, спасибо тебе.

0:00 Начало нового.

Я, пожалуй, перечитаю в последний раз и сотру всё, что посвящено тебе. Давай останемся друзьями, просто друзьями. Нам хорошо сидеть рядом, обниматься при встрече, разговаривать.

Без самообмана.Не более. Не более.

Как потерять себя за 15 минут.

Я стираю крупные записи, смотрю, как курсор проглатывает слова, как исчезает строка за строкой, как умирает весь текст. Вместо с ним умирает и частичка меня, неправильной, неидеальной, настоящей.

Есть доля саморазрушения в том, чтобы стирать свои тексты.

Прощай, прощай, та часть меня, которая никогда не вернется. Я и тебя люблю тоже.

11 мая 2022

Эта реальность меня пугает, честно.

Мы возвращались из Краснодара через Шаумяновский перевал. После дождя разрытая грунтовая дорога была очень скользкая, но машина упорно ползла наверх. Сгущался туман. В какой-то момент он стал настолько плотным и непроницаемым для фар, что было не видно дороги. Продолжать движение было опасно, Федор стал снижать скорость, потихоньку двигаясь в сторону обочины. И вдруг я увидела ее. Красавицу лису. Холеную, здоровую, с длинной рыже-черной шерстью и очень пушистым хвостом. Кончик хвоста не был белым, как ожидает человек, видевший только рыжих лис на картинке. Когда мы оказались ближе, лиса повернула голову и посмотрела мне в глаза. Черные бусины глядели, не мигая. Я высунулась, насколько могла, из окна машины и восторженно кричала: «Федор! Федор! Смотри, смотри, лиса!». Но с его стороны красотку не было видно. Я почувствовала: происходит странное, такое чувство возникает иногда во сне. Сильный туман, затопивший, спрятавший мир вещей вокруг нашей машины и смотрящая прямо мне в глаза лиса, рождали чувство нереальности. Вспомнился пост Кавказского заповедника про синатропных животных (лисах, волках, медведях), которые должны быть дикими, но им легче не охотиться, а клянчить еду у людей. Однако этой дамочке от меня нужен был точно не бутерброд… Она словно хотела сказать что-то мне. «Потеря». Ощутив пустоту, словно важное было утрачено, я проверила в кармане телефон. Паспорт и ключи лежали в рюкзаке. Когда я подняла взгляд на дорогу, чтобы еще полюбоваться на лису, рядом ее уже не было. Ветер уносил клочья тумана, видимость улучшилась, и мы двинулись дальше. А я все пыталась понять, что же исчезло.

И лишь перед сном пришло понимание. Какая удивительная штука. Или шутка жизни. Я стерла все записи о человеке из дневника, ожидая, что изменится ментальная составляющая, а физическая, в реальном мире, останется; – и это будет для меня (умственным? нравственным? эмоциональным?) прогрессом. Но вместо этого человек пропал из моей реальности вообще. Какое дикое совпадение и мистицизм. Захотелось раскинуть Таро. Но лучше я найду тебя во сне.

12 мая 2022

Прости бл*дь.

Я.. бл*дь… прости… я совсем не это имела ввиду… будь… просто будь… я найду тебя сегодня… жди!

Я спустилась в подвал и поняла, что случилось что-то страшное, зеленая и синяя нити тлели, растворялись у меня на глазах. Наша связь разорвалась, пропала. Теперь мне некому было показывать сны. Я летала и искала, летала и звала. Его не было нигде. Нигде, нигде, нигде не было.

13 мая 2022

Он смотрит новыми глазами.

В ночь на 13 мая, когда мы были в отеле Красной поляны, мне приснился сон. Большая компания сидит на кухне у Кота, и там, кроме нас, еще и Илья, Гошка, Олесей, и Лось, и еще какие-то люди, кто-то курит на улице. Я смотрю на Кота, он подсел ко мне и смотрит мне в лицо. У него зеленые женские глаза, вместо его карих, с другим разрезом и длинными ресницами. Вокруг глаз намазано жирной мазью. Я спрашиваю: что с тобой? А он отвечает: «понимаешь, я обжег глаза и не мог видеть. Но теперь все хорошо, теперь мне дали новые глаза, и я смотрю на вас новыми глазами». Я рассказала этот сон Ренате, а она мне – свой. Ей тоже приснились что-то дикое и плохое про Кота.

Вечером, когда были уже дома, заикаясь и рыдая, позвонила подруга. Оказалось, сегодня Кота не стало. Пятнадцать дней назад, сразу после того, как мы уехали от него, случилась беда. Кот отправился по делам. Машина по неизвестной причине перевернулась и загорелась, когда он отъехал от гаража метров на 200. Люди из соседнего дома увидели, вытащили его из машины, вызвали скорую, потушили пожар. Он пробыл в больнице 15 дней, а мы ничего не знали об этом. Он умер один, и за эти 15 дней никто из близких не зашёл к нему. Его тело не справилось с ожогами, болью и одиночеством.

С Федей и Ренатой поехали поддержать Лису. Там было много людей, все с заплаканными лицами, красными глазами и носами. Лиса тихо рыдала, рядом с ней, уронив голову на колени, вздрагивала Ворона. Всеобщее молчание висело как приговор. В кухне всё было пропитано горем. Бытовая техника, которой было так много, казалась бессмысленной, старой и ненужной. Потолок был пугающе низким. Света было недостаточно, все курили электронные сигареты, и, через этот дым, льющийся как от больничной лампы свет выглядел зловещим. На столе стоял аппарат для измерения давления, и куча бутылочек с валерианой, корвалолом, валосердином и прочим. Наверное, каждый, кто приезжал, приносил с собой одну. Мы тоже. Было бы проще, если бы сейчас хоть чем-то можно было помочь: помыть полы, купить продуктов, накормить ребенка, выгулять пса. Но помощь была не нужна, и мы просто тонули в этом липком вареве несчастья и осознания внезапной конечности существования.

Сейчас лицо Лисы было восковым от горя, она сама была похожа на свечку, которая таяла, таяла и осталась такая невесомая и тоненькая. Мне бы хотелось ее успокоить, но я не знала, как. Она казалась такой отсутствующей, как будто тело содрогается в беззвучных рыданиях, а душа его покинула и летает по эфиру в поисках Кота. Мне было ее так жаль.

Лиса всё повторяла: «Я не знаю, почему судьба так жестока ко мне». Мы тоже не знали. Вдруг что-то изменилось в моем восприятии. Мозг не справлялся с горем и решил его заменить на другую эмоцию. Вдруг стало заметно: когда Лиса плакала, то нарочито-изящно прикрывала рукой глаза. Даже в момент катастрофы ее заботил внешний вид. У нее были сделаны брови, нарощены новые огромные ресницы, сделан татуаж стрелок. Корни волосы были свежеокрашены в платиновый блонд, короткое каре уложено волосинка к волосинке, на длинных ногтях – шеллак задорного розового цвета со стразами. На ней был блестящий темный сарафн (тоже новый) с ягуаровыми пятными и шнуровкой. Он идеально сидел по фигуре, подчеркивал осиную талию. Я подумала, как эта наведенная красота неуместна в этот момент, ведь, пока Кот был в больнице, обожженный, несчастный и очень одинокий, она ходила по магазинам и красила волосы. В тот момент, когда ему нужна была поддержка, его самая близкая и родная женщина ходила укладывать сраные брови. Вместо того, чтобы покупать неприлично огромные венки и дорогой гроб, она могла бы купить билет на самолёт до Москвы, куда перевели Кота, снять отель и нанять няню детям. Заплатить врачам, заплатить медсестрам, воспользоваться правом жены, над которым все ржут при заключении брака – про допуск в реанимацию… И быть с ним, хотя бы по часу, по два часа в день, но не оставлять его одного, изуродованного, обессилевшего, несчастного, в последние дни его жизни. Но она выбрала наращивать ресницы, ходить «на ноготочки» и ставить свечки в церквях. Она выбрала доказать свою власть над ним, не рассказывая нам, утаивая информацию о том, что случилось с нашим другом. Уверена, расскажи она нам, мы бы поехали вместе с ней или вместо нее. Кто-то бы точно собрался. Чтобы не оставлять его там. Чтобы он не был один.

Когда порыв злости прошел, я вновь увидела свою подругу. Сломленную, истощенную, испуганную. Две недели прожившую в черноте, на самом дне эмоционального колодца. Все эти дни не понимающую до конца, что происходит и чем все может обернуться. Топившую страшное горе в церквях, валокардине и салонах красоты. «Она поступала так, как было ей по силам. Это ты чувствовала неладное, но не позвонила ей, не написала, не добилась правды. Не она, а ты, бл*дь, ты не сделала ничего, а теперь еще и думаешь о ней, как настоящая бездушная с*ка, – говорила я себе, – гноби себя, только себя». В состоянии стресса мы всегда возвращаемся в состояние детского эгоизма и стремимся обвинить других в своих проблемах. Я представила себя на ее месте – в этом состоянии потери, когда твой мир разбивается, рассыпается на тысячи частей, и собрать его уже нет никакой возможности, – и в эту секунду мне было страшно, дико и невыносимо страшно.

Лиса перестала плакать, шмыгнув носом и упавшим голосом прошептала: «Я не справлюсь без него», все зашептали «Нет, нет, справишься, справишься!», и слезы опять потекли по лицу. Я смотрела на нее плачущую, и слышала эту оглушающую пустоту внутри. Это пустоту и тишину, которую создает мозг, наполняя все тело ватой, чтобы только не думать, чтобы только не чувствовать, но горе, горе, горе прорывается через все заслоны. Мне хотелось обнять Лису, сказать, что я с ней, что понимаю и делю ее чувства, но она сидела в углу, рядом с ней была обнимавшая ее Рената.

Я долго стояла. Такой судьбы и такой дикой смерти не пожелаешь и врагам. Меня тошнило от стресса, едкого запаха корвалола и Ренатиных сигарет. Сказать было нечего. Говорить было страшно. Потом часть людей вышла покурить. Я села на освободившееся за столом на лавке место и меня пронзило понимание: сейчас происходит момент, один-в-один, как во сне. Те же люди. Я на том же месте. Кот смотрит на нас. Новыми глазами. Не осуждая, наблюдая с интересом и недоумением. Так, как смотрит душа, покинувшая тело. Со мной рядом было свободное место, и я подвинулась, чтобы поместился он. А его не было, не было его физического тела, оно лежало в холодном морге, на холодном металлическом столе, накрытое простыней. На бедре была надпись зеленкой с его фамилией, на большом пальце ноги неудобно прикручена посмертная бирка, конец проволоки впивался снизу в палец. В помещении морга были две женщины-санитара. Из-под простыни их не было видно, но можно было как на видео с камеры, посмотреть на них с потолка. Они буднично разговаривали о чем-то бытовом, каких-то покупках, дочерях, хороших помидорах… вскоре женщины закончили мыть и греметь металлическими инструментами, выключили воду в раковине, потом свет, – и стали выходить через распахивающиеся алюминиевые двери. (Одна из них болталась больше и поскрипывала). Чувствовалось, что там, в коридоре, было теплее. Из него лился больничный холодный свет. Он ощущался кожей. Потом пришел санитар и сложил тело в холодильную камеру, захлопнул дверцу. Железная ручка повернулась, заедая, со скрежетом. Там было темно и холодно. Одиноко, тоскливо и промозгло. Очень, очень холодно. Захотелось свернуться калачиком и стать маленьким, и прижаться головой к кому-нибудь живому и теплому. К маме. И чтобы она сказала: «ну-ну-ну, мой котеночек», и по голове погладила. Но так было нельзя. Было очень больно на душе от этой необратимости. Проволока колола большой палец.