Манипулятор

– Но ведь в «Гамлете», по-моему, ничего подобного не было, – не слишком уверенно возразил писатель. К собственному глубочайшему стыду он не читал великое произведение Шекспира и черпал свои знания о нем из фильма «Берегись автомобиля».

– Было, не было… Значения не имеет! – отрезал режиссер.

– А кто у тебя играл самого Гамлета? – еще более осторожно поинтересовался писатель, пытаясь вспомнить, кто именно был Гамлетом в фильме: Смоктуновский или Ефремов.

– Да причем здесь этот философствующий нытик?! – отмахнулся режиссер. – Его у меня вообще не было. Главное – это образ, картинка! Она должна занозой цеплять. Давать по мозгам как мешок с цементом упавший из окна второго этажа. С ее помощью можно сделать зрителя податливым и пластичным. Это такое наслаждение, – режиссер аж застонал, – когда овладеваешь чужой волей! Она вначале сопротивляется, дергается, а потом вдруг слабеет, подается и все… И чем больше людей передо мной, тем легче работать. После этого я беру их мозги и придаю им любую форму какую пожелаю!

Яркая метафора произвела на писателя такое сильное впечатление, что его охватило непреодолимое желание уйти, прямо сейчас, просто встать и, сославшись на дела, покинуть гостеприимные берега высохшего пруда и этого странного типа, совершено непохожего на старого приятеля времен бурной молодости. Но он этого не сделал, потому что откуда-то сзади подошел незнакомец и остановился буквально в двух шагах.

Незнакомец был невзрачен, невысок ростом, одет в самый обычный костюм, однако имелась в его манерах особенность: он вроде как был здесь, совсем рядом, но пребывание это выглядело столь ненавязчивым, что вроде как его и не было вовсе. Так ведут себя либо очень стеснительные, либо очень хитрые люди. Примерно также смотрелась и аккуратная бородка от уха до уха плавно переходящая в усы – она вроде бы придавала лицу вид простодушный и незатейливый, но внимательный наблюдатель заметил бы про себя:

«А не плутовская ли физиономия скрывается там? Если бы не эти глубоко посаженые глазки, еще можно было бы поверить, что нет более простодушного и незатейливого человека, но глазки все меняют. Глазки он ведь любой другой орган перевешивают, даже бороду!»

Глазки у неизвестного действительно были хитроватые, можно сказать с подвохом. Этими самыми глазками он внимательно посмотрел на замолчавших от такого пристального внимания приятелей, после чего вежливо улыбнулся, слегка поклонился и ни с того ни с сего заявил:

– Хотел мимо пройти, но не смог… – незнакомец ловко наступил на край ящика, так что тот встал вертикально. – Уж больно интересные вещи вы тут обсуждаете. Прямо за душу берет!

И он сел на свой ящик, сложив руки на коленях и с интересом поглядывая на писателя и режиссера поочередно. Всем своим видом он словно говорил:

«Ну-с, что же вы замолчали?»

– Тебе чего надо? – довольно грубо спросил режиссер. Он вообще не отличался особой вежливостью и мог без особых размышлений что называется «чесануть в грызло» и за менее наглое поведение, чему пример его сегодняшняя дискуссия с директором театра.

– Мне ваша мысль насчет мозгов понравилась, – совершенно спокойно ответил незнакомец, – очень, знаете ли, меткое определение и…

– Я тронут, – не меняя тона, перебил режиссер, – а теперь двигай отсюда и быстро!

И он слегка поджал ноги, чтобы сподручнее было вскочить и показать этому небритому хаму верное направление движения.

– Да, – писатель, как человек более деликатный, склонный к мирному разрешению конфликтов выразился несколько мягче, – вы бы шли по своим делам!

Но незнакомец, не меняя позы, коротко усмехнулся и быстро, явно стараясь успеть до начала мордобоя, заговорил. Он буквально в двух словах, но очень ярко и убедительно разъяснил, почему забавная история про индюков с драматическим подтекстом не имеет сценической перспективы, отчего Гуськов уже начавший вставать как-то расслабленно опустился обратно на скрипнувший ящик и растерянно посмотрел на писателя. А тот с не менее растерянным видом внимал откровениям незнакомца уже в адрес своего неудавшегося романа:

– Где конфликт? Где накал страстей? Вот вы пишите о провинциальной девушке, обманутой развращенным столичным ловеласом, она у вас еще потом на вокзале стоит, на самом краю платформы… – незнакомец презрительно усмехнулся, – Это господин писатель не страсти, а страстишки пропахшие нафталином! Вот если бы она своего обидчика утюгом по голове стукнула и с помощью тупых ржавых ножниц навсегда лишила возможности шалить подобным образом…

– Ну, знаете ли! – писатель слегка поджал ноги, чтобы сподручнее было вскочить и популярно разъяснить этому нахалу что к чему. – Такую гадость вы сами пишите. И вообще нечего копаться в чужих рукописях!

Но тут он почувствовал, как режиссер положил руку ему на плечо и тихо, но убедительно произнес:

– Подожди… Пусть скажет…

– Да ты послушай, какую чушь этот козел несет! – писатель был возмущен до глубины души. Это же надо было так обойтись с его романом: он придумал светлый и чистый образ, точно сотканный из прозрачных лунных лучей, а его превратили в какого-то кровавого монстра орудующего утюгом!

– Напрасно вы так господин писатель, – в голосе незнакомца зазвучала неприкрытая обида, он даже головой сокрушенно покачал, – я, между прочим, просто хотел вам помочь. Совершенно от души!

– Помочь в чем? – не унимался писатель.

Не держи его товарищ, он бы сейчас точно этому философу накатил по торцу! Несмотря на все свои миролюбивые теории и пацифистские взгляды, которые хороши лишь до определенного момента. Потому что нет ничего печальнее надгробной надписи: «Он был прав, переходя улицу в установленном месте на разрешающий сигнал светофора»!

– Помочь овладеть вниманием и мыслями людей, – незнакомец качнулся на ящике вперед-назад, – разве не об этом мечтает любая творческая личность?

– Если для этого надо бить утюгом по голове и пускать в ход тупые ножницы, то избавьте меня от подобных мечтаний, – писатель повернулся к товарищу, надеясь найти поддержку, но тот напротив очень внимательно смотрел на незнакомца.

И это не осталось без внимания:

– А вы господин режиссер что скажете? – взгляд незнакомца неожиданно и жестко впился в лицо Гуськова.

– Да… Насчет овладеть вниманием все правильно… – Гуськов говорил медленно, но вполне уверенно, точно стараясь не ошибиться в правильном переводе мыслей в слова. – Скажу больше – овладевать надо не только вниманием, но и волей! Да ты, по-моему, как раз и подошел, когда я про это говорил…

– Говорить легко, да делать трудно, – довольно невежливо перебил его незнакомец и презрительно скривил губы, точно умышленно нарываясь на грубость, – особенно не имея достойной трибуны.

– Трибуны?

– Ну не собираетесь же вы всерьез посвящать жизнь этим жалким театральным опусам? Даже добившись максимального успеха, вы будете иметь в своем распоряжении набитый зрителями зал! И все! Поймите – все. Один зал.

– А что же делать?

– Для начала посмотреть вокруг, – незнакомец широко раскинул руки, как человек обнимающий весь мир, – и понять, что для сильного желания нет ничего невозможного!

Режиссер послушно посмотрел вокруг, но ничего особенного не увидел, – правда почти стемнело, но вдоль улицы идущей параллельно противоположному берегу обезвоженного пруда зажглись фонари. Обычный вечер. Что же касается сильного желания, то про это он сам писал в своем мюзикле: там один индюк мечтал научиться летать и в финале у него это получилось!

А незнакомец встал, отряхнул брюки, поправил пиджачок и небрежно обронил в пространство:

– Телевизор…

После чего, не обращая более ни малейшего внимания на крепко задумавшихся инженеров человеческих душ, спросил в ларьке бутылку минералки, тут же ее выпил – не спеша, со вкусом, и замер в блаженной истоме, как человек исполнивший, наконец, свое самое заветное желание.