Мания. 3. Масть, или Каторжный гимн

Захар с Матвеем переглянулись, а Бальзатар, как это было при анекдоте, широкорото захохотал.

В этот миг, когда Евгений Иванович надевал туфлю на ножку Ады, он неожиданно увидел чуть отщеленную ее сумочку, которую она повесила на грядушку кресла, и – на дне ее – взведенный шприц.

«Наркоманка!» – пронеслось в сознании. И уже более трезвая мысль: ничего, мол, устроет он ей нынче ломку.

И Евгений Иванович двумя пальчиками незаметно выудил тот небольшой, с мизинчик, шприцок и, подогнав его под подошву, незаметно хрустнул им, когда поднялся, чтобы сказать очередной тост.

Все остальное шло по его сценарию.

Он хлестал коньяк напропалую, все остальные только пригубляли свои рюмки и, наконец, стало ясно, что надо сыграть отключку.

Он, потихоньку приложившись к плечу чуть было не отстранившейся от него Ады, посоловел, потом упал головой на стол.

– Ну что, – произнес Мосейко, – кажется, готов.

Его бережно водрузили на ноги, потом, чуть ли не переставляя их, повели куда-то в глубину ресторана.

Уже через минуту Евгений Иванович понял, что это черный ход.

Там стояла машина. «Уазик». Возле него разгуливал здоровенный детина в униформе.

Кима, опять же без толчков, положили на длинное заднее сиденье. В головах примостилась Ада, в ногах – Кубрин.

Машина тронулась.

Евгений Иванович изобразил храп с пристоном.

Выволокли его тоже осторожно возле подъезда какого-то дома, теперь уже совсем «смякшего» дотащили до лифта.

Он посчитал этажи.

Лифт остановился на пятом.

Дверь в квартиру открыла Ада.

Раздевали, однако, его Мосейко и Кубрин.

– Как он придет в себя, – не опасаясь, что Ким услышит, сказал Мосейко, – уколешь.

Та кивнула.

Его положили на диван. Он малость помурзился, потом затих, краешком глаза наблюдая, что будет дальше.

– Потом позвонишь, – сказал Захар, когда все трое оказались в дверях.

Ада сняла с себя платье, отстегнула упряжь, которая выпячивала ее бюст, не расставаясь с сумочкой, пошла в туалет.

Теперь он в полный глаз мог оглядеться.

Паутина по углам говорила, что эта комната, конечно же, не жилая. В приоткрытом же шкафу, увидел он, висела полковничья форма и милицейская одежда.

Ада вышла из туалета и медленно направилась в ту часть комнаты, где стоял телевизор, включила его, натянув на голову лопоухие наушники. Шло какое-то кино.

Ким вовсю изображал спящего.

В дверь позвонили.

Ада не ворохнулась, и сперва Евгений Иванович подумал, что она не слышит звонка из-за своих наушников. Потом, когда она порывисто поднялась и направилась к двери, понял, что это не так.

Осторожно отодвинув лепесток, закрывающий глазок, она таким образом выглянула за дверь и тихо отошла от нее, выключив телевизор.

Теперь, опять же не расставаясь с сумочкой, она сходила в ванную и вернулась оттуда с влажным полотенцем.

Вот его-то она и засунула ему в трусы.

Ким заворочался и притворно вскинулся.

Но тут же обвял и, издав длинный, с пристоном, вздох, захрапел.

И тут она открыла свою сумочку.

Стала сполошно рыться в ней, потом – на стол – высыпала все содержимое и перебрала его своими трясущимися длинными пальцами.

«Ну вот и ломка!» – подумал Ким.

А Ада тем временем кинулась к телефону.

На полушепоте произнесла:

– У меня пропал шприц!

И через минуту дверь, открытая ключом снаружи, впустила Захара, Матвея и Бальтазара.

Они все поочередно покопались во всем, что было в ее сумочке, потом немец на чистейшем русском языке сказал:

– Что же ты, подлюка, натворила?

Мосейко – по телефону – набрал какой-то номер.

– Давид! – произнес. – Глянь под столик, за которым мы сидели, нет ли там одной вещицы. Нет, я подожду.

Кубрин нервно, но молча ходил по комнате. Бальтазар, кривя губы, сменял одну гримасу на другую.

– А вдруг он… – кивнул Матвей на Кима.

Но в это время что-то ответили Мосейко, и он, положив трубку, пояснил:

– Ты выронила его в ресторане и раздавила своей поганой туфлей.

– Как же я могла… – пролепетала Ада. Но ее никто не слушал.

– Что будем делать? – спросил Бальтазар.

– Съездить за новой дозой… – начал было Мосейко, но Кубрин его перебил:

– Он на тот час проснется, и – пиши пропало!

– Тогда давай будить, – решительно произнес Бальтазар. – Вы все уходите, но через пятнадцать минут я вас жду.

Он уселся в уголок и закурил сигарету.

Когда все трое выметнулись из комнаты, он включил музыкальный центр и, постепенно прибавляя громкость, вдруг заметил, что лицо Кима вздрогнуло и по нему как бы зашарили мыши. (Вот что значит в юности играть в самодеятельности.)

Присовокупляя к музыке свой свист, Бальтазар подошел к изголовью Кима.

И тот чуть отщелил глаза.

– Ком! Ком! – сказал Бальтазар.

– В самом деле ком! – вскричал, садясь на диване, Евгений Иванович, выуживая из трусов полотенце. – Но как он туда попал?

Бальтазар сказал какую-то длинную немецкую фразу, и Ким притворно заозирался, ожидая, что ему сейчас ее переведут.

– А где все? – спросил он. – Куда делась Ада?

Но тут сошлись два, как он понял, актера. Потому как Бальтазар, или как там его, балдевато глядел ему в лицо, действительно изображая если не глухаря, то уж наверняка недоумка.

Ким довольно бодро поднялся и сходил в туалет.

И только идя оттуда, чуть подкачнулся и, схватив голову обеими руками, произнес:

– Вот был бы ты человеком, похмелил.

Бальтазар продолжал глядеть на него с бесстрастной тупостью.

И тогда Евгений Иванович пощелкал себя по гландам:

– Выпить найди чего-нибудь!

И тут Бальтазар неожиданно закивал, засуетился, подошел к телефону. Говорил долго и нудно. И Ким, махнув на него рукой, стал разгуливать по комнате.

И в это время раздался звонок в дверь.

Пока Бальтазар открывал, Ким выудил из обшлага рубашки еще одну таблетку против опьянения и, разжевав ее во рту, проглотил.