Мания. 3. Масть, или Каторжный гимн

– Да мы там все излазили, – ответил Ефим Тимофеевич.

– Но не так тщательно. В Тонкачева стреляли. Должны быть гильзы.

– Вас понял! – коротко доложил Ульбеков.

– Действуйте!

Полковник рассмыкал было углохшую трубку, потом спросил:

– А почему же ты не признался сразу?

– Да начитался, что сейчас почти всех свидетелей убивают. А потом…

– Что?

– Хозяйка машины подала в суд, чтобы я возместил ущерб.

– Все ясно.

Но, как через два дня стало понятно, до ясности в этом вопросе было еще далеко. Потому что именно на исходе вторых суток, то есть почти в полночь Тонкачев позвонил Курепину домой, неведомо где раздобыв номер его телефона.

– Товарищ полковник! – сказал он. – Все, что я прошлый раз говорил, – неправда.

– Уточни, что именно? – подбодрил его голосом Аверьян Максимович, поняв, что парень зря не позвонит.

– Тех двоих, о которых я в прошлый раз говорил, не было.

– Как это так?

– Просто! Их не существовало.

– Ты их придумал?

– Нет, про них мне велела сказать…

В это время связь оборвалась, и сколько Курепин не аллокал, больше ему никто не отозвался. А на второй день Ульбеков позвонил, что Велимир был убит в телефонной будке ударом ножа в горло.

Вот тут-то Аверьян Максимович и решил это дело взять на себя. Слишком много в нем оказалось непонятным и загадочным. Та же «бээмвэшка». Что за нею стоит, ежели она вынырнула из недр безнадежного угона и с прежними номерами столько колесила по городу?

Одно стало ясно, во всем этом деле замешана женщина, раз Тонкачев произнес слово «велела».

Но первое, с чем пришел к нему Озолов, – был опознан труп. Когда его предъявили корейцам, они в один голос сказали, что это – Ким Юн Ман.

О нем уже в милиции кое-что было известно. Например, что он скупает тут цветной металл и отправляет его за границу, а сюда гонит разный импортный товар, продавая который и кормится вся община.

Сам же Ким несколько раз был замечен в чем-то близком к махинациям. Но доказать это так и не удалось, потому от него отстали.

Но то, что еще припас Озолов, заставило полковника Курепина присвистнуть.

Артем Илларионович положил перед ним фотографию, на которой – в свадебной фате – рядом с Ким Юн Маном была не кто иная, как Радмила Пичакчи.

– Так, значит, в багажнике ее машины был собственный супруг? – вырвалось у Курепина.

– Выходит так.

И в этот момент позвонил Ульбеков и сообщил, что в лесопосадке никаких стреляных гильз найдено не было.

– Да откуда они там! – сокрушенно произнес полковник и повелел: – До приезда нашей опергруппы к телефонной будке, где убит Велимир, никого не подпускать.

– Ну и какие у вас мысли? – спросил своего бывшего начальника Озолов.

– Ты знаешь, даже сказать нечего. Во-первых, надо немедленно допросить Пичакчи. Поехали к ней сейчас же!

Он собрал со стола какие-то бумаги, сунул их в сейф, натянул шинель.

Садясь в машину, он думал о корейце. Подторговывать бы ему потихоньку – нет, на быстряк потянуло, на шармака. И вот – веревка на шее.

– И может, не на одной.

Это неожиданно сказалось вслух, и он покосился на шофера, но тот не обратил внимания на то, что бубнил начальник, тем более что в это время о чем-то говорил с Озоловым, удобно устроившимся рядом с ним, потому как Курепин всегда ездил на заднем сиденье.

Дом нашли быстро. Позвонили.

Когда с третьей попытки никто не ответил, дверь напротив отщелилась, и старческий голос ответил на вопрос, который еще не задан:

– Она на дачу уехала.

Когда – вдогон захлопнувшейся двери – Озолов задал вопрос: «Где у нее дача?», старуха не ответила, равно как и не открыла дверь, когда нажали кнопку ее звонка. Зато вышел сосед из квартиры, что соседствовала с обиталищем Пичакчи.

– Извините, вы к моей соседке? – спросил он.

Заискивания портили его стать. Он становился жалким и бессмысленным.

И вдруг начал нести, как показалось Аверьяну Максимовичу, какую-то околесицу:

– Человек проверяется в неудобствах. В комфорте всяк ангелом кажется. А вот когда у тебя на одной ноге сапог, а на другой лапоть, – тут уж не до благодушия.

Еще он говорил о каких-то перепадах в щедрости, потом, наконец, с воодушевлением покаялся:

– Простите, удерж свой не мог упредить.

И нелепый жест подтвердил отсутствие мысли. Конечно, намолчавшись в одиночестве, он мог еще болтать о чем угодно. Но он произнес еще только одну фразу:

– Горько, когда человек живет, сопровождаемый пониманием своей греховности.

– Вы опять о соседке? – осторожно спросил его Курепин.

– Нет, о себе. А о Радмиле чего говорить, ей неблагодарно думать, что она никто.

– A сейчас вы не знаете, как ее найти? – осторожно произнес Озолов.

– На даче она, – уверенно ответил старик.

– А как туда проехать?

– Новый мост на Семи Ветрах знаете? – И вдруг осклабился: – Совсем забыл, милиция же все знает. Не доезжая этого моста сойдете влево вниз, и там – вторая от дороги и есть ее хоромина.

Курепину неожиданно захотелось спросить, откуда дед знает дачу Пичакчи в таких подробностях, но раздумал. Дело соседское. Может, груши ездил трясти.

И дачу нашли без хлопот. Посмотрели внутрь двора через щелявый забор – никого не видать. Подошли к калитке.

И вдруг Аверьяна Максимовича посетило то всепроникающее чувство, когда кажется, что ты распластан душой и распростерт телом. Это ощущение посещает его в минуты неожиданности, которую ждешь.

Радмила лежала посередине комнаты, далеко откинув голову, как бы демонстрируя свою уже схваченную в нескольких местах ободками складок шею. Но чуть наискось пересекал их синюшный след, точно такой, который был на горле у Ким Юн Мана.

– Ну что, – со вздохом произнес полковник, – вызывай опергруппу.

Глава третья

1

Он смотрел на оскал камина, и во впадине его взора, казалось, не было глаз. И именно с вот этим безглазием Моторыга, кажется, видел, как в парке напротив замедленно отрывается лист, парит, потом, кружась, летит неведомо куда и, наконец, мягко, этак невесомо, приземляется, точнее, притравляется, потому как падает на лесную овсяницу, так и не достигнув почвы.