Манул

— А не боязно? У меня вот кум в дозоре работает. Говорит, нашли они недавно труп… Распанаханный, аки теленок на живодерне. Кишки в одной стороне — шкура в другой. Уж и не понятно вообще мужик то был, или баба. Их командира потом ещё долго рвало, говорит.

— От эдакой картины и меня бы стошнило, — хохотнул нервно трактирщик.

— И что, никаких следов? Никаких подозрений?

— Точно! Народ как телят шинкуют, а стража и в ус не дует! Нет, положительно, при Ульсе жилось лучше…

Манул резко поднялся. Слушать пьяные бредни дальше он посчитал моветоном, вразвалочку направившись к выходу.

После кваса ему действительно стало легче. По крайней мере, в пределах средней паршивости. В таком состоянии он уже был морально готов ко встрече с Солохой.

Выйдя, оборотень глубоко вздохнул, потянувшись до хруста в суставах, оглядев еще раз округу. За время его отсутствия ничего не поменялось: улица все так же напоминала обитель голытьбы и бедноты, в свете солнца казавшейся просто вымершей. Оживляло картину только заливистое щебетание какой-то птички. Певунья выводила такие рулады, что заставила приостановиться даже манула.

Май неожиданно побледнел, как-то внешне ссутулившись. Незамысловатые трели птички-синички напомнили ему прошлое. Зло прикусив губу, оборотень резко развернулся, побредя совсем в другую часть Белграда. Всплывшие воспоминания накатили удушающей волной, заставив наскоро пересмотреть свои планы. Пожалуй, Солоха могла подождать еще немного…

***

К полудню солнце закрыли невесть откуда набежавшие тучки, принеся с собой резкие порывы холодного ветра. Он сорванцом гонял по узеньким городским улочкам, катая по дороге всякий мелкий сор, разнося по окрестностям въедливые запахи гнили и помойки. Подкрадывался со стороны, нападая на зазевавшихся прохожих, забираясь под плащи, покусывая носы и уши, заставляя даже самых суровых мужиков из городской охраны стирать невольные слезы.

На пустыре ветер задувал еще агрессивнее, нежели среди обветшалых лачуг Северного Квартала, гуляя размашистой походкой по старинным надгробиям, пригибая к земле стебли чахлых травинок. Пытался затронуть он и одиноко бредущего вдоль могил путника: забирался под полы расхристанной рубахи, трепал грязную паклю волос, обмораживал своим дыханием кожу.

Однако никакие его ухищрения не могли совладать с уверенной, ровной походкой окончательно оклемавшегося манула.

Оборотень задумчиво оглядывал окрестности, все еще не понимая, почему вдруг решил прийти сюда.

За последний год тут так ничего не изменилось: все такое же запустение и ровные ряды братских безымянных могил, где покоился прах сотен, если не тысяч убитых. Сюда свозили тела умерших воинов, тут хоронили крепостных, сюда сбрасывали трупы умерших бедняков… Тут нашел свое место и Плакса.

Май безошибочно определил нужную ему развилку, остановившись у старого, полуразрушенного холмика. Никаких опознавательных знаков он не имел, но Маю они и не требовались.

— Вот я и пришел, — прошептал он тихо, стыдливо рассматривая пыль под своими ногами.

Ответил Маю лишь ветер, дунувший обижено в лицо. Очередная тучка проплыла величаво дальше, к морю, освобождая ненадолго солнце.

— А у тебя по-обыкновению тихо, — продолжил манул. — Иногда, я даже завидую тебе. Твой сон крепок и безмятежен.

Солнцу не долго суждено было сиять на небосклоне. Очередная серая туча закрыла собой светило, угрожающе громыхнув молнией.

— Интересно, встретился ли ты на небесных дорогах со своей матерью, знаешь ли, что наш дом разрушен, что наши семьи убиты… — манул замолк. Ему на лоб упала первая холодная дождевая капля, предвосхищая скорый ливень. Следом за ней на иссушенную дорогу прилетело еще парочка. А за ними еще и еще… Небо посерело окончательно, но манул и не подумал уходить.

— Простишь ли ты меня, узнав, что я позорно сбежал, наблюдая, как он убивал Клару? — переведя дыхание, спросил оборотень, с силой сжав кулаки. Прорвавшиеся когти впились в кожу, оставляя на ладонях кровавый след.

Май зажмурился, вспоминая ее. Матушка Плаксы - Клара была золотой женщиной. Простой, трудовой. Воспитавшей не только семерых своих сыновей, но еще и приютившей барского выродка. Ее отчаянный предсмертный крик все еще преследовал манула в его кошмарах. И никогда ему не забыть своего предательства.

— Сможет ли моя месть искупить ее смерть?
– прошептал оборотень, открывая глаза.

Ответом ему стала разыгравшаяся стихия. Дождь полил как из ведра, окатив Мая с ног до головы холодной водой. Оборотень затрясся от холода, схватившись руками за плечи. Контрастный душ не только умыл его, но и немного прояснил голову.

— Что ж, отдыхай, мой старый друг. Отдыхай и не держи на меня зла. Я обязательно искуплю свой грех.

Со словами ушла и тягостная грусть. Выпрямившись и подставив лицо струям дождя, Май блаженно прикрыл глаза. Ему пора было уходить к тем, кого он тоже неосознанно называл друзьями.

Развернувшись, оборотень медленно ушел прочь, вскоре скрывшись за плотной водяной завесой. Его провожал только взволнованный шепот дождя, звучащий подобно тихим голосам умерших…

***

В роскошном обеденном зале было тихо. Даже в обеденный час никто из слуг не смел беспокоить покоя великого диргинаала. А потому свидетелем пузыревой трапезы стал только дождь, монотонно барабанящий по дорогому, заморскому стеклу.

Громыхнуло. Окна задребезжали. Пузырь отложил вилку, оторвавшись от трапезы, обернувшись к окну.

Погода разыгралась не на шутку. Сквозь запотевшее стекло было отчётливо видно танцующие вдалеке молнии и кромку взволнованной морской глади. Потемневшие волны её неспешно, но угрожающе наказывались на берег, унося в морскую пучину мелкие лодочки, забытые в спешке сети и прочую мелкую рухлядь.

Пузырь поежился, покрепче закутавшись в теплую шаль.

В очередной раз громыхнуло. На этот раз так, что задребезжали не только окна, но еще и посуда.

Пузырь поспешил встать, зашторив окна. В комнате потемнело. Единственными источниками света остались только восковые свечи в массивных подсвечниках, рассеивающих тьму у стола.

— Вот так-то лучше, — пробормотал мужчина, присаживаясь обратно. Грозу Пузырь не любил. Даже побаивался. И это была одна из его немногих слабостей. В остальном же диргинаала было не так-то легко и запугать.

— Не думал, не гадал, что великий князь всея Северного Квартала боится грозы… — раздался у двери насмешливый голос вошедшего Икара. Наемник был единственным, кто мог беспрепятственно беспокоить Пузыря даже во время трапезы.

Пламя свечей дернулось, и в тот же момент Шлында оказался сидящим напротив Пузыря.