Манящий абрис смерти

— Нина, это немудрёно, я начал более или менее ориентироваться здесь после полугода службы у Андрэ, до того ходил с нарисованной от руки картой и каждый раз вносил поправки, не надеясь на память. Пойдемте, я вас провожу.

Он повернулся, жестом предложив следовать за ним.

— Вы не знаете, куда делся мой спутник?

— Насколько я знаю, Стефан с раннего утра занялся своими непосредственными обязанностями — на этом настоял Андрэ. И Стефан был весьма опечален, что не сможет вас сегодня сопровождать. Ах, да, — снова повернулся ко мне бывший вояка, — он оставил вам записку.

Николас достал из нагрудного кармана свернутый вчетверо листок плотной, тиснённой бумаги и подал мне.

Я быстро пробежалась по ровным закруглённым строчкам: "Нина, я виноват, надеюсь смогу исправить положение позже, когда проект будет закончен. Я скучаю". И подпись: " Стефан".

Замешкалась, не зная, куда деть записку, и так и продолжила нести ее в руках.

Господин Андрэ уже восседал на своём месте, откуда хорошо просматривалось все помещение. Двое малозаметных сотрудников безопасности, слегка напряглись при нашем появлении, но, разглядев Спарка, потеряли к нам интерес. Их эмоции не были чем-то примечательным: скука, равнодушие и лёгкое раздражение.

Видно было, что Николас обладал здесь большой властью.

Андрэ галантно привстал, приветствуя даму, и обменялся взглядом со Спарком. Я чётко ощущала от хозяина повышенную тревожность и панический страх, съедающий его изнутри. Если бы я не была эмпатом, то не смогла бы сказать, что господин Андрэ настолько болен. Кажется, я начинаю понимать, про какого пациента мне говорили шеф и Стефан. Что ж, будем работать:

— Доброе утро, Ниночка, — приветствовал меня Андрэ, отодвигая стул напротив, — как вам спалось?

— О, я бы обманула вас, если бы сказала, что выспалась, но время было потрачено не зря: по приезду домой, я смогу создать несколько картин, посвящённых вашему поместью.

— Ниночка, мне бы хотелось увидеть ваши работы и, возможно, заказать у вас портрет. Я слышал, вы можете разглядеть суть вещей?

Я густо покраснела:

— Вы мне льстите, я обычная художница, может, чуть лучше понимаю человеческие страсти, не более.

— Тем не менее, я настаиваю.

— Что ж, вы можете увидеть их у меня дома, по договоренности.

— Хорошо, мы ещё обсудим эту тему, а сейчас давайте воздадим должное мастерству моего повара.

Завтрак был чудесный: ароматная яичница с хрустящим жареным беконом, наисвежайший паштет, душистый чай и тающие во рту гренки с джемом. Остальные блюда так же радовали взор и осязание, но больше в меня не влезло.

— Вы все ещё хотите посмотреть Лонга?

— Вы ещё спрашиваете! — чуть не взвизгнула я, — безусловно, я готова не спать ещё одну ночь ради этого.

— Таких жертв не потребуется, достаточно только согласиться, — усмехнулся господин Кенинг, — пойдемте.

И отодвинул мой стул, помогая выйти.

Картина была изумительной: на женском силуэте ярким пятном выделялось платье, выполненное размашистыми широкими мазками, заставляющими невольно отойти от шедевра, обозревая его издали. Лицо женщины было полускрыто от нас большими полами алой шляпы, в поле зрения зрителей попадала только улыбка. Дождь стирал границы предметов, но именно он заставлял поверить, что среди многочисленной серой толпы, эта женщина, подставившая своё лицо холодным струям, абсолютно счастлива. Миг совершенной свободы от условностей и кривых взглядов, я ей даже невольно позавидовала. В моей раковине было тесно и до открытого проявления моих истинных эмоций очень далеко.

Я грустно усмехнулась: я, та, что так легко считываю страсти и чувства других, не могу показать свои.

Кенинг тут же отреагировал:

— Вам нравится?

Я мельком взглянула на него, чтобы снова вернуться к картине:

— Вы ещё спрашиваете? Просто дух захватывает, я бы смотрела на неё вечно. Она такая… свободная…

— Что есть свобода? Мы сами строим вокруг себя стены, сами создаём границы, а после мечтаем выбраться за них, — Андрэ с любовью смотрел на женщину, его эмо-поле окрасилось в темно-зелёный цвет с оттенком циана по краям. Он успокаивался и наслаждался зрелищем и я поняла, что более удобного момента может и не быть.

— Господин Кенинг, — осторожно начала я, — у вас есть враги?

В зелени появились резкие бордовые всполохи.

Ох, как плохо, слишком топорно я работаю, и гнев мужчины мне тому подтверждение.

— У меня нет врагов, Ниночка, — сжал губы Андрэ, — но я пережил пять покушений, от последнего мне досталось вот это.

Он расстегнул рубашку на одну пуговицу и, отогнув ткань, показал длинный рваный шрам, уходящий вниз, от середины грудины.

— Ещё бы несколько минут без врачебной помощи и мы бы с вами не наслаждались бы беседой. С тех пор я более… тщательно выбираю друзей и слежу за своим здоровьем.

— Вы не расскажите мне, что случилось?

Всполохи исчезли, давая надежду мне продолжить спонтанный сеанс.

Господин Кенинг помедлил:

— Ниночка, эта тема не для девичьих ушей. Но если вы настаиваете…

— Я бы хотела услышать…

— Что ж, пойдемте, история длинная, не стоит держать вас на ногах.

Несколькими минутами спустя мы удобно расположились в малом кабинете, куда тут же были принесено все необходимое для чаепития.

— Здесь нет камер, они меня раздражают, — сказал Кенинг, наливая ароматный чай в изящную чашечку, — но камеры — это необходимое зло. Я обещал рассказать вам свою историю. Что ж, слушайте. Жили два друга, оба были молоды, горячи и глупы. Они считали себя братьями, ближе, чем кровные родственники. И как это обычно бывает, оба влюбились в одну и ту же женщину, красивую, уверенную в себе, опытную и невозможно притягательную. Она смеялась, когда оба парня встали перед нею и попросили выбрать, ибо сами они не в состоянии уступить ее другу, несмотря на столь близкую связь с "братом". И выбрала она того, чьи возможности были больше, кто мог обеспечить ей порхание, шик и исполнение любого каприза. И второй друг принял ее выбор, как казалось всем, но он продолжал наблюдать за парочкой. Не сразу, но счастливый избранник понял, что его спутницу интересует не он, не его улыбка, не его ум. Ей все равно на его чувства, мысли и желания, все, к чему стремилась эта женщина — материальные блага. Но он был молод и продолжал думать, что однажды все изменится. Что она оценит его Любовь. А потом… Потом она погибла, глупо, быстро и драматично, — Кенинг помолчал, собираясь с силами, и после продолжил, — и тогда в жизни убитого горем мужчины возник его друг, он бездоказательно считал, что "брат" убил его любимую и он начал мстить.

Андрэ горько улыбнулся:

— К тому времени друг уже обладал широкими возможностями и он не останавливался в своей мести. Я искал защиты у стражей порядка, я уговаривал безумца, я уезжал и прятался. Он находил меня, и все повторялось вновь и вновь. Я устал, я смертельно устал от погони, от больниц, от самой ситуации.

Андрэ уже не замечал, что начал говорить от первого лица, полностью обнажаясь передо мной, я же давно работала, снова и снова убирала старую обиду, вскрывала ее, как закрывшуюся воспалённую рану, чистила и оставляла лишь здоровую ткань, чтобы со временем она закрыла образовавшуюся в душе дыру. Ему становилось легче с каждым словом, негатив оседал во мне и превращался в ничто. Мне, кроме свинцовой усталости ничего не грозило, а господину Кенингу сеанс был жизненно необходим. Несмотря на весь его лоск и внешнее благополучие, душевное здоровье Андрэ давно балансировало на грани сумасшествия. Это выражалось в том числе и в маниакальном стремлении обезопасить себя ото всего мира.

Пауза затянулась, я оторвалась от изучения эмо-поля, выискивая неточности в работе, и вопросительно взглянула на господина Кенинга. Тот, потерявший свою уверенность в себе, сидел сгорбившись и смотрел в одну точку, куда-то в угол.

— Я бы посоветовала вам поспать, — решительно прервала я затянувшееся молчание.

Андрэ не ответил, и я поднялась с ощущением своей ненужности здесь. Уже на пороге меня догнал голос Кенинга:

— Нина, спасибо…

Я кивнула и, шагнув, почти выпала на руки, стоявшего охранника. Тот, растерявшийся в первое мгновение, во второе уже вызывал Спарка по рации. Тот прибыл мгновенно и сразу начал давать распоряжения. Через несколько минут я уже сладко почивала у себя в комнате, умудрившись пропустить обед и проснулась лишь к вечеру. Чувствовала себя как опытный эмпат, хвативший лишку. От Стефана по прежнему не было ни слуха, ни духа.