Маргарита Наваррская

– Ну, почему же, дорогая?
– Филипп привлек ее к себе и поцеловал.
– Я люблю тебя. Очень люблю.

– Да уж, любишь, - продолжала ныть Маргарита.
– Так же, как любишь Бланку, свою кузину Амелию или еще десяток, если не сотню женщин.

– Ты ошибаешься! Я люблю тебя больше, чем других.

– Все равно это не настоящая любовь. Ты не любишь меня так, как люблю тебя я.

– И как же ты меня любишь?

– Всем сердцем. Всей душой. Вся моя любовь принадлежит тебе и только тебе - и никому, кроме тебя.

– О Боже!
– с притворным ужасом вскричал Филипп.
– Ты хочешь сказать, что не наставишь мне рога?

– Конечно, нет. Зачем мне другие - ведь у меня есть ты... А ты... Маргарита горько вздохнула.
– Ты будешь изменять мне, бессовестный! Я так несчастна...- И она с жаром принялась осыпать его лицо поцелуями.

– Черти полосатые!
– сокрушенно пробормотал Филипп.

– Настает конец света...

Уже в который раз за последние сутки ему пришлось на деле доказывать Маргарите, как крепко он ее любит.

11. ФИЛИПП ЗНАКОМИТСЯ С РЕГЛАМЕНТОМ ТУРНИРА И УЗНАЕТ

НЕКОТОРЫЕ ПОДРОБНОСТИ ИЗ ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ СИМОНА

В четыре пополудни Филипп вернулся в свои апартаменты, чтобы надлежащим образом подготовиться к встрече с императором. Однако тут его ожидало разочарование. Незадолго до этого в королевский дворец прибыл курьер с сообщением, что начальник императорского поезда допустил ошибку в расчетах. Как оказалось, римские гости не успевают прибыть в Памплону засветло, и Август ХII отложил свой въезд в город до утра следующего дня, решив остановиться на ночь в одной из резиденций наваррского короля, что в трех часах езды от Памплоны.

Таким образом, у Филиппа неожиданно освободился весь вечер. Идти обратно к Маргарите ему не хотелось; на сегодня он был сыт ею по горло и чувствовал какое-то странное опустошение при одной лишь мысли о ее ласках. К тому же перед самым его уходом принцесса велела пажам разыскать Рикарда Иверо; она собиралась по душам потолковать с ним о ночном инциденте, а Филиппа совсем не прельщала перспектива быть свидетелем словесного (а может, и не только словесного) мордобоя.

Бланка была занята. Вот уже третий час кряду она, пуская в ход все свои чары и доводы здравого смысла, тщетно пыталась убедить Габриеля в пагубности его брака с Матильдой. Как с самодовольной ухмылкой поведал Этьен, подслушивавший их разговор, дело явно шло к поражению Бланки. Раздосадованный Филипп еле сдержался, чтобы не врезать Монтини по его ухмыляющейся физиономии (Вот сукин сын! Лишь о себе печется!), и отправился на розыски Эрнана, но вместо него нашел только его камердинера Жакомо, который сообщил, что Шатофьер, прихватив с собой Симона, поехал осмотреть ристалище и там немного поразмяться.

Тогда-то Филипп и вспомнил, что должен установить возле отведенного ему шатра на ристалище свой щит с гербом и собственноручно поднять свое знамя, тем самым засвидетельствовав, что он, как рыцарь-зачинщик, уже прибыл на турнир и готов сразиться с любым посвященным рыцарем. Недолго думая, Филипп решил воспользоваться удобным случаем, чтобы совместить полезное с приятным - выполнить необходимые формальности и увидеться с друзьями.

По пути к ристалищу он отпустил поводья лошади, предоставив ей не спеша следовать за слугами, а сам, мерно покачиваясь в седле, приступил к чтению только что полученной копии регламента состязаний, из коего следовало, что праздничный турнир по случаю восемнадцатилетия наследной принцессы Наварры начнется утром 5 сентября "на ристалище в ложбине, близ славного города Памплоны" и продолжится четыре дня. Филипп бегло просмотрел перечень предполагаемых ратных забав, особо отметив про себя весьма экзотическую охоту за сарацинами (Альфонсо Кастильский обещал привезти с собой два десятка плененных мавританских воинов), и вернулся к первому дню состязаний, когда в единоборствах с копьями и в тяжелых доспехах будет разыгрываться корона короля турнира. В этом виде Филипп в числе рыцарей-зачинщиков. Кроме него зачинщиками были также граф Александр Бискайский, граф Тибальд Шампанский, граф Педро Оска, принц Эрик, младший сын датского короля, барон Ричард Гамильтон и рыцарь Гуго фон Клипенштейн, по прозвищу Гроза Сарацинов (слово "бакалавр" после имени Клипенштейна было зачеркнуто, а рядом, другим почерком, была сделана приписка: "командор; прецептор Аквитанский достославного ордена Храма Сионского").

Вечером накануне турнира среди рыцарей, изъявивших желание сразиться с зачинщиками, должна состояться жеребьевка, призванная определить, в каком порядке они будут вызывать зачинщиков на поединок. А если желающих окажется больше тридцати пяти, то жребий отсеет лишних - так, чтобы каждый зачинщик сразился с пятью противниками, после чего маршалы турнира определят четверку сильнейших рыцарей, которые затем разыграют между собой венец победителя.

У Филиппа был добавочный стимул стремиться к победе, и не столько из тщеславия, сколько потому, что королю турнира предоставлялось право выбрать королеву любви и красоты - а он не хотел, чтобы Маргариту выбрал кто-нибудь другой, тем более после того, как она согласилась выйти за него замуж. Кстати сказать, с выбором королевы любви и красоты наваррский король попал в весьма затруднительное положение. Согласно традиции, этот почетный титул принадлежал самой знатной из присутствовавших на турнире дам и девиц, обычно жене устроителя, либо старшей его дочери, либо жене старшего его сына. Так, в бытность Филиппа в Кастилии на королевских турнирах место в украшенной гирляндами цветов ложе занимали поочередно Констанца Орсини, жена Альфонсо, и Бланка. По логике вещей, королевой на предстоящем турнире должна была стать Маргарита (ведь и турнир-то устраивался в ее честь). Но, с другой стороны, на празднествах ожидалось присутствие двух королев - Галлии и Кастилии, и пяти принцесс королевских дочерей - Бланки Кастильской, Элеоноры Кастильской, Изабеллы Арагонской, жены наследного принца Франции, Марии Арагонской, жены Фернандо Уэльвы, младшего брата кастильского короля, и Анны Юлии Римской, дочери императора. При этих обстоятельствах дон Александр со свойственной ему деликатностью не отважился назначить свою дочь королевой, с самого начала поставив ее как бы выше других дам и девиц, не менее знатных и могущественных, чем она, и решил поступить в лучших традициях рыцарских романов - переложить бремя выбора на будущего короля турнира. Он был уверен, что кто бы не вышел победителем (а что победит зачинщик, он не сомневался), королевой будет избрана Маргарита: Ричард Гамильтон и Гуго фон Клипенштейн, как истые рыцари, поступят так из уважения к хозяину празднеств, Филипп, Тибальд Шампанский, Педро Оска и Эрик Датский претендуют на ее руку; а графу Бискайскому лавры сильнейшего не угрожали он был хорошим полководцем, но никудышным бойцом, и король принуждал его к участию в турнирах лишь в тайной надежде, что когда-нибудь он серьезно покалечится.

На месте предстоящих баталий лихорадочно кипела подготовительная работа. Плотники сооружали помост для почетных гостей и сколачивали на близлежащих холмах временные трибуны для мелкопоместного дворянства и плебса, на самом ристалище косари скашивали высокую траву, а землекопы разравнивали бугры и затаптывали землей рытвины.

Роскошные шатры зачинщиков уже были возведены; возле каждого из них был установлен деревянный навес с яслями для коней. Подъезжая к своему шатру, Филипп внимательно оглядывался по сторонам в надежде увидеть друзей, но на ристалище не было ни единого всадника - лишь только рабочие да гурьба ребятишек из окрестных сел.

– Вот черт!
– раздосадовано произнес он, слезая с лошади. Разминулись все-таки.

Оруженосец развернул знамя Гаскони - золотые оковы на лазоревом поле - и при помощи двух слуг поднял его над шатром. Филипп ничего не делал, лишь наблюдал за их работой, но его присутствие при сием действе было обязательно - на турнирном жаргоне это называлось поднимать собственноручно. Затем на специальной жерди справа от входа в шатер был укреплен щит с гербом, касаясь которого концом своего копья противники должны вызывать Филиппа на поединок.

Когда все формальности были выполнены и Филипп уже собирался трогаться в обратный путь, из небольшой рощицы, что начиналась шагах в трехстах позади шатров, показались два всадника. Они во весь опор неслись к нему, размахивая руками и что-то выкрикивая на ходу. Один из них, могучего телосложения великан на громадном коне, был, несомненно, Эрнан. Вторым всадником, чья лошадь, в сравнении с Шатофьеровым Байярдом, больше походила на пони, оказался, как и следовало ожидать, Симон.

Друзья подъехали к Филиппу и спешились.

– Привет, соня!
– загрохотал Эрнан.
– Проспался, наконец?

– Говорят, ночью ты был у принцессы, - вставил свое словечко Симон. Ну и как, здорово развлекся?

Филипп содрогнулся.

– Ой! Не напоминай!

– Что, объелся?

– Да вроде того, - уклончиво ответил Филипп и решил переменить тему разговора: - Так вы уже размялись?

– Да вроде того, - передразнил его Эрнан.
– И даже чуток отдохнули в той рощице. Этак самую малость...
– Он сухо прокашлялся.
– Черт! Жажда замучила. Пожалуй, пора возвращаться.

Филипп это предвидел.

– Может быть, сначала перекусим?
– с улыбкой спросил он.

– А?
– оживился Эрнан.
– У тебя есть еда?

– Естественно... Гоше, - велел он слуге, - занеси котомку в шатер... Давайте войдем, ребята, укроемся от солнца. Вот жара-то адская, не правда ли? Если такое будет твориться и во время турнира, дело дрянь.

– Гораздо хуже будет, если зарядит дождь, - заметил Эрнан, следом за Симоном входя в шатер.
– К жаре я привык в Палестине. А вот дождь... Терпеть не могу, когда чавкает грязь под ногами лошадей.