Мария Антуанетта
Шрифт:
К заграничным советчикам королевы принадлежал Врете иль, отбывший в эмиграцию сразу после 14 июля 1789 года. Если Мирабо хотел восстановить монархию, видоизмененную по английскому образцу, иначе говоря, слегка ограниченную парламентом, то Бретейль намеревался спасать и восстанавливать монархию прежнюю, ту, что существовала до Генеральных штатов. Первым пунктом в плане Бретейля стояло спасение монарха.Поддержанный Ферзеном, Бретейль советовал Людовику XVI отправиться в Мец, крепость рядом с германской границей, где, окружив себя верными войсками под командованием генерала Буйе и призвав на помощь войска соседних монархов, начать наступление на революцию. Ферзен передал подготовленную Бретейлем записку их величествам. Немногословный северный кавалер оказался в центре интриг, плетущихся вокруг королевской четы с целью восстановления монархии, и, возможно, через некоторое время ему пришлось бы конкурировать с пылким южанином Мирабо за влияние на короля, а главным образом на королеву. Но судьба распорядилась иначе: 2 апреля 1791 года Мирабо скончался. 4 апреля его останки с великими почестями похоронили в Пантеоне.
Не приняв плана бегства Мирабо, их величества дали уговорить себя
Отец Ферзена, понимая, сколь опасно становится положение иностранца-роялиста во Франции, уговаривал сына вернуться в Швецию. «Мое положение при дворе отличается от обычного придворного. <…> Я очень привязан к королю и королеве, которые всегда очень добры ко мне, и с моей стороны было бы крайне неблагодарно покинуть их в такой момент, когда я могу быть им полезен. Помимо их доброты ко мне они со мной откровенны, что, разумеется, льстит мне, тем более что своим доверием они почтили всего трех или четырех лиц, из которых я самый молодой. Если мы сможем им помочь, мне будет приятно сознавать, что я оправдал их доверие! Сколь сладостно думать, что я смогу способствовать их счастью! <…> Только такое поведение достойно вашего сына, и, что бы со мной ни случилось, вы первый велели бы мне поступить так, а не иначе, даже если бы я того захотел», — отвечал ему Аксель. Сохраняя тайну, он, разумеется, ничего не писал родным о приготовлениях к побегу. Когда в октябре Францию покинул Мерси, Ферзен остался единственным советником королевы, которому она верила как себе, что налагало на влюбленного шведа особые обязательства. Мария Антуанетта болезненно переживала отъезд австрийского посла, которому доверяли ее матушка и братья, в котором она привыкла видеть если не отца, то мудрого опекуна и связующую нить с домом. «Ваш отъезд повергает меня в отчаяние; сейчас, когда дела идут все хуже и каждый день сулит новые печали, мне необходим такой верный и умный друг, как вы. Но мне прекрасно известно, что все державы под разными предлогами начинают отзывать своих послов. Невозможно постоянно подвергать их риску пребывания среди хаоса и вседозволенности. От этих мыслей мне становится еще печальнее. Но такова моя судьба: мне придется вытерпеть эти ужасы до конца. Однако я не хочу постоянно думать об ожидающих нас несчастьях; мне хотелось всего лишь встретиться с вами во вторник и выразить вам свои сожаления по поводу вашего отъезда», — писала королева Мерси.
Пребывая в страхе перед повторением прошлогодних событий, королевская чета тяжело переживала октябрь. Накануне случились солдатские волнения в Нанси, подавленные генералом Буйе, и по стране прошел слух о масштабном заговоре роялистов. Королеву обвиняли в устройстве концерта в честь победы контрреволюции в Нанси. Друг народа Марат призывал сделать бывшим аристократам «кровопускание, дабы исцелить их от аристократического вируса». Не в силах справиться с финансовым кризисом, Неккер добровольно согласился на отставку, остальных министров Людовик также сменил, оставив на прежнем месте лишь Монморена, заведовавшего иностранными делами, что немедленно вызвало подозрения патриотов и обвинения в сговоре с заграницей.
В ноябре обстановка еще больше накалилась. 27 ноября Собрание приняло декрет, обязавший священников приносить присягу конституции духовенства. Одними из первых принесли присягу депутат епископ Отенский Талейран, служивший мессу на празднике федерации, и конституционный епископ Грегуар; но их примеру последовали далеко не все священнослужители. Король, уповавший на благотворное влияние компромисса, скрепя сердце подписал сей декрет и даже попытался уговорить папу согласиться с ним. Но папа не пошел на уступки и предал анафеме и революцию, и Декларацию прав человека и гражданина, и гражданскую конституцию духовенства. Людовик XVI болезненно воспринял позицию папы, тем более что сам он, как истинный христианин и правоверный католик, не признавал присягнувших священников. «Как только был принят декрет о присяге священников, двор перестал ходить к мессе», — писала графиня де Ла Тур дю Пен.
На Пасху тетки короля Мадам Аделаида и Мадам Виктория (монахиня Луиза скончалась в 1787 году) пожелали причаститься непременно в церкви и непременно у неприсягнувшего священника, а потому отбыли в Рим. Отъезд их всем доставил множество хлопот: толпу, не желавшую выпускать карету, пришлось оттеснять силами драгунского полка; по мере продвижения к границе их постоянно останавливали, а однажды даже задержали на полдня, дабы испросить разъяснения у Парижа, подпадают ли тетки короля под закон Собрания о свободе путешествий. На короля и королеву вновь обрушился поток обвинений в стремлении бежать из Франции — именно тогда, когда приготовления к бегству находились в самом разгаре. Депутаты осознали, что статус королевской семьи все еще не закреплен законодательно, а так как король явно собирался бежать, определить его следовало как можно скорее.
Следующий декрет — о том, что служить в церкви могут только присягнувшие священники, а неприсягнувшие автоматически попадают в разряд подозрительных и за ними устанавливается особый надзор, — король принять не смог и наложил на него вето, вызвав возмущение левых трибун Собрания, а также революционно настроенной части общества. В дальнейшем, когда в мае 1792
года Законодательное собрание издаст декрет о признании вне закона любого неприсягнувшего священника, на которого укажут 20 активных граждан, возмущенный Людовик XVI также наложит на него свое вето. Но, несмотря на несогласие короля, неприсягнувших священников станут массово сажать в тюрьмы, где жестоко с ними расправятся, обвинив в этом короля: якобы его отказ санкционировать декрет пробудил ярость патриотов…После отъезда Мерси королева еще активнее стала предпринимать шаги по спасению монархии и семьи. Мария Антуанетта всегда была деятельной натурой и не терпела оставаться один на один с пустым временем: ей всегда требовалось его занять. Но раньше она занималась только тем, что доставляло ей удовольствие, потому сейчас ей приходилось нелегко. Помимо бытовых неудобств от проживания в обветшавшем дворце, ей приходилось собирать воедино разрозненные нити, обдумывать комбинации, на каждом шагу проявлять особую осторожность — и все эти занятия требовали сосредоточенности, к которой она не привыкла. Прежде жизнь ее напоминала яркий калейдоскоп, теперь это был тяжкий путь среди трясины, где каждый неверный шаг грозил бедой и смертью. Граф д'Эзек вспоминал, что в 1786 году, впервые увидев королеву, он сразу понял, что перед ним одна из самых красивых из ныне живущих женщин. Маленький нос с горбинкой, придававший благородному лицу величественный вид, свидетельствовал о твердом характере, отваге и предприимчивости. Но в 1791 году, в свои 36 лет, удрученная горестями, «несчастная королева выглядела совершенно седой и сильно похудевшей. <…> Мне даже показалось, что набросок портрета, сделанный за несколько дней до ее казни, где в свои тридцать девять лет она выглядела дряхлой старухой, уже тогда был почти верен», — писал граф.
Озабоченная демаршами принцев за границей, сделанными от имени короля, королева была убеждена, что если вся честь восстановления порядка во Франции достанется партии из Кобленца, то по возвращении эмигрантов Людовик XVI немедленно окажется под контролем, что лишь умножит его страдания. «Если эмигранты преуспеют, они еще долго станут диктовать свои законы; и невозможно будет ни в чем им отказать; быть им обязанным короной означает заключить с ними договор со слишком тяжкими обязательствами», — говорила Мария Антуанетта. Чтобы этого избежать, Людовик в ноябре 1790 года назначил Бретейля своим официальным представителем за границей с правом вести от его имени переговоры с иностранными дворами. «Прошу вас, брат мой… не слушать никого, кто прибудет к вам от моего имени… если только у него не будет письма от графа Мерси или шифровки от меня. Отсюда сейчас нет возможности ни действовать, ни выехать. <…> Король направил послания королю Сардинии и графу д'Артуа, в которых официально заявил, что, если они не прекратят свои самовольные манёвры, он будет вынужден открыто их дезавуировать и призвать всех своих подданных, кои еще хранят ему верность, к спокойствию и повиновению. Надеюсь, это их остановит; совершенно очевидно, что только отсюда и только мы можем судить о моменте и благоприятных обстоятельствах, которые наконец положат конец страданиям нашим и Франции…» — писала Мария Антуанетта Леопольду II. С одной стороны, она надеялась на спасение из-за границы, а с другой — опасалась, что спаситель — например в лице Артуа — захочет взять в руки бразды правления хотя бы в качестве регента. Честолюбивые планы младшего братца короля ни для кого не являлись секретом. А Мария Антуанетта хотела спасти престол для мужа, но главное — для сына.
И Артуа, и Конде состояли в активной переписке со шведским королем, с первых же дней революции объявившим себя ее врагом. Но в одиночку Густав, особенно принимая во внимание отсутствие французской финансовой помощи, не мог ничего предпринять. Тогда он предложил Екатерине II создать Северную лигу, дабы через Балтику послать к берегам Франции мощный военный флот, высадить десант и покончить с «демагогами, осмелившимися в лице короля Франции дерзко оскорблять всех монархов». Пребывая в состоянии войны с турками, Екатерина не спешила принимать предложение северного соседа. Тем более что отношение к Людовику XVI у нее было весьма прохладное. «Что касается дел во Франции, — писала она Гримму, — то, несмотря на мое дружеское расположение к сей личности, я опасаюсь, да, пожалуй, что и уверена, что друг мой имеет голову, непригодную ни для его места, ни для его положения». С большим уважением она относилась к Марии Антуанетте: «…у нее такой же мужественный характер, как и у ее матери, и бесстрашие, присущее ее семье». «Вы хорошо сделаете, если привезете их с собой… в кармане, короля и королеву французов, чтобы они в добром здравии добрались до границы своего королевства», — всерьез уверяла она Гримма, намекая, что надо бы изобрести способ вывезти королевскую семью из Франции, ибо иного пути спасения для них она не видела. Екатерина II не спешила помогать принцам войсками, предпочитая роль банкира: в 1790 году она передала им полтора миллиона рублей, в начале 1791 года — 500 тысяч, а в сентябре того же года еще два миллиона франков — с условием, что они «освободят Францию от революционеров».
Используя всевозможные предлоги, королевская семья откладывала возвращение в Париж. К концу октября все предлоги были исчерпаны, и 1 ноября семья вернулась в столицу, встретившую их разнузданной кампанией стишков и пасквилей, направленных против королевы: «Королевский бордель», «Патриотический бордель», «Маточное безумие Марии Антуанетты»… Одна из листовок гласила: «Республиканцы, отправьте на гильотину это ничтожество Людовика XVI и эту шлюху Марию Антуанетту, если хотите, чтобы у вас был хлеб; а вы, депутаты-роялисты, читайте меня и слушайтесь моих советов, иначе мы и вас укоротим». И подпись: «Народный комиссар». Упорно ходил слух, что Лафайет намеревался обвинить королеву в супружеской измене и на этом основании развести ее с Людовиком. А так как для доказательства он якобы вознамерился заманить в ловушку Ферзена, встречаться влюбленным заговорщикам стало сложнее, хотя Ферзен и старался проскальзывать в Тюильри как можно незаметнее. Подготовка к побегу продвигалась медленно, к тому же приходилось постоянно тормошить короля, не давая ему впасть в ступор. Внутреннее несогласие с самим собой, начавшееся после санкционирования декретов, оформлявших гражданский статус священников, спровоцировало у Людовика болезнь — с лихорадкой, кашлем, сильными болями.