Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

И ботинки.

Они — сиреневые. Точная копия вэпэзээровской мечты о «Kowalski» теперь на Кико. Мудацкие сиреневые ботинки решили добить меня окончательно, вот интересно, какие ботинки были на покойном Маноло, сидящем в океанариуме?..

Кико улыбается мне, и его шнурки улыбаются, и он машет мне рукой, вернее — манит меня, предлагая присоединиться к нему, и к улице, и к снегу. И эта мелодия, возникшая неизвестно откуда, приглушенная труба Майлза Дэвиса…

В плейлисте «Ascenseur Pour L'Echafaud» [44] из вэпэзээровского айпода мелодия идет под номером четыре и называется «Julien Dans L'Ascenseur» — «Жюльен убивает». Или лучше сказать «Жюльен становится убийцей»?

44

Лифт

на эшафот (фр.).

Ти-настоящая — литературный агент, с присущим ему ироническим отношением к жизни, наверняка подумала бы о том, что ВПЗР уже рассматривает ненаписанный роман в формате аудиокниги; аудиокниги — это удобно, за ними — будущее, надо же хоть чем-то развлекать себя в автомобильпых пробках, глядишь, и бита не понадобится, и травматический пистолет, чтобы разобраться с теми, кто подрезает тебя у светофора.

«Жюльен убивает» — неплохое музыкальное сопровождение для абзаца с Кико, снегом и сиреневыми ботинками.

Овца и простофиля Ти — сумасшедшая из головы писателя, просто боится. Ей не нравится музыка, возникшая неизвестно откуда, она — неуютная. Тревожная, хотя и грустная одновременно, ничего нельзя исправить, Жюльен убивает или все-таки уже убил? Жюльен становится убийцей — или все-таки уже стал?

Обе Ти ни бельмеса не смыслят во французском.

А Кико продолжает призывать их обеих, несмотря на падающий снег.

И я следую призыву, спускаюсь по лестнице, на ходу размышляя: с каких это пор островной идиот приобрел надо мной такую власть? Во всех известных мне романах воспитания, взросления и тех, что подпадают под категорию «the novel of the travel», [45] все происходит совсем по-другому: это подружка мальчика-мечтателя вертит им, как хочет, а не наоборот.

45

Роман-странствие (англ.).

Значит — это не роман-странствие, не стоит обольщаться.

Типичный квело-психопатический триллер-шарада в духе последних вэпэзээровских опусов, интеллектуальный квест.

Ну да, ну да, квест.

Мне нужно найти Кико. Потому что на том месте, где он стоял еще минуту назад, никого нет. На улице вообще никого нет, даже снег перестал идти. Я что-то пропустила? Мелкую деталь, которая не позволила мне встретиться с Кико сейчас, сию минуту, в одной из талеговских реальностей. Я прошла прямиком к входной двери со второго этажа, но, возможно, мне следовало кое-куда заглянуть и кое-что увидеть, и тогда Кико по-прежнему стоял бы на улице, поджидая меня.

Мне нужно вернуться и повторить свой путь.

Пройти по мокрым следам на лестнице, которые даже не думают высыхать.

Мальчики-мечтатели не всегда трансформируются в книжных уродов, но их подружки почти поголовно вырастают в мелкотравчатых авантюристок и девушек без башни, сующих нос не в свои дела. Из них, не из кого другого, рекрутируется большинство героинь масскультового чтива, где главным двигателем сюжета как раз и служит бесконечное засовывание носа в самые непотребные щели. Овца и простофиля Ти очень смахивает на такую героиню. И она бы немедленно ринулась по лестнице вверх, если бы не Ти-настоящая.

Ти-настоящую пугают следы, оставленные Кико.

В какой-то момент они становятся похожими на полыньи с острыми ледяными краями; попасть в такую полынью почти наверняка означает погибнуть, и это совсем не то, что быть погребенным под толщей слюны с леденцовым привкусом. Гибель будет мучительной и совсем не сладкой.

Я возвращаюсь на кухню, к чайной розе в горшке. Пока я отсутствовала, с ней произошли изменения, которые

принято называть неприятными. И что еще хуже — необратимыми. Три бутона, обещавшие со временем превратиться в прекрасные цветки, увяли. Их безвольные, мертвые головы склонились к шнуркам, обвивающим стебель, вернее — перетягивающим его, слишком туго. Не оттого ли они и погибли?..

Скорее всего.

Зачем Кико сделал это? Зачем обрек розовые цветки на смерть? Что говорил о Кико старина Фернандо-Рамон? — он и мухи не обидит, вот что. Выходит, Кико не ведает, что творит, — или мухи предпочтительнее. Почти наверняка шнурки, которыми были обвязаны стебли, он снял с собственных запястий; для запястий они были в самый раз. А для нераспустившихся бутонов —

слишком длинными.

Слишком непосильными. Да. Вот они и увяли, вполне в магико-реалистическом стиле. И лишь самый главный, уже распустившийся цветок держится, не сдается.

Я должна освободить розу, пока ее не постигла участь младших собратьев. Ведь квест (если это действительно квест) предполагает не только «кое-куда заглянуть» и «кое-что увидеть», но и совершить определенные действия.

Узел на шнурке кажется затянутым намертво, но тем не менее достаточно легко поддается. Точно так же я поступаю с тремя другими шнурками: снимаю их со стеблей. Бессмысленность этого действа очевидна, но оставлять удавки на розовых шеях мне все равно не хочется. Как не хочется думать, что они умерли насильственной смертью.

Пусть сохранится хотя бы видимость естественной, естественная смерть не так царапает душу, рано или поздно с ней примиряешься.

Четыре шнурка (один черный, один красный, один зеленый и еще серо-бежевый) перекочевывают в мой карман. После чего я снова выглядываю в окно, не появился ли Кико.

Нет.

И следы на ковровом покрытии лестницы исчезли, как будто их и вовсе не было. Ссыпав в тарелку с десяток окаменевших от времени галет и грызя одну из них прямо на ходу, я поднимаюсь к себе в комнату. И даже не снимая куртки, сажусь к ноутбуку. Вот что мне нужно — начать записывать все, что происходит! На этом гребаном острове, в гребаной голове писателя, но еще и со мной. В большей степени — со мной. Я описывала и снабжала комментариями происходящее со мной и с теми, кто оказался неподалеку от меня, много лет кряду, с тех пор, как стала работать с ВПЗР. Но до сих пор мои записи были бесполезными и совершенно необязательными; с самого начала я знала, что они никогда и никем не будут прочитаны, разве что — произойдет акт незаконного вероломного вторжения в мое личное пространство, как это сделала ВПЗР совсем недавно.

А теперь я делаю то же, что и она, — пишу.

И даже изредкаменяю шрифты.

Но в отличие от ВПЗР я по-прежнему не жажду быть услышанной никем. Разве что… Ти-настоящей. Именно так: Ти-настоящей. Я надеюсь, что рано или поздно она услышит мой призыв и поднимется из своих леденцовых глубин, что я снова стану ей. Стану собой, способной открывать рот, когда хочется мне, а не тогда, когда этого хочет ВПЗР. И говорить только то, что хочу сказать, а не то, что хотят услышать от меня другие. Нет, не другие…

Сюжет. Замысел.

В котором сыро и мрачно, как в кроличьей норе. И вязко, как в бадье с тестом. Только идиот может найти этот замысел привлекательным. Но речь о привлекательности не идет — скорее об эстетически почти безупречном сползании в безумие, ведь именно в описании подобных вещей ВПЗР нет равных. И если я сейчас найду в себе силы

сползти
спуститься вниз… хотя бы к розе в горшке, — совершенно неизвестно, что именно я там обнаружу… И что в этот раз повиснет на стеблях. И во что трансформируются мертвые бутоны.

Поделиться с друзьями: