Марш Акпарса

— Но ты забываешь: один мой джигит стоит десятерых рус­ских лапотников!—воскликнул хан.

— Этого я не забываю! Но не ты ли говорил, что пушек у нас нет, сторонники русских есть? Запасного войска у нас нет, а рознь между беями и эмирами есть. У русских под носом Каза­ни — крепость, а у нас за спиной башкирские князья — недруги.

— Но нам поможет Крым!

— Ты дважды из Казани уходил, великий. Из-за чего? Крым­ский хан теперь сам у турецкого султана в узде.

— Султан могуч, это верно, но...

— У него, великий хан, надо помощи просить. И ты, мурза Кучак, должен в Стамбул ехать. Ты скажешь могучему султану, что если Казань не устоит, то падет и Астрахань. Тогда не удер­жаться и Шемаханскому царству. Скажи султану — пора всех правоверных на Москву поднимать. По пути заедешь к моему отцу Юсуфу, к моему дяде Измаилу — пусть они все свое войско готовят. Ты и об этом думал, премудрый, не так ли?

— Да, истинно, я так думал,—ответил хан, подняв голову.

— И, уповая на силу ясного и мудрого ума нашего повелителя, мы будем готовить отпор Москве,— добавила Сююмбике.

— Я пошлю Алима в Горный край,— сказал мурза,— велю на всех дорогах выставить заставы. И воробей не пролетит. Аказа посажу на цепь.

— Ты замысел великого не понял, мурза. Заставами народ разве удержишь? Аказа ты не тронешь даже пальцем. Более того, ты пошлешь ему великие поминки, старейшин щедро ода­ришь. Тряхни своей мошной!

— Прости, царица. Мне золота не жалко. А честь моя? Че­ремисы еще больше обнаглеют. Они не понимают...

— О чести ханства думай! Алим нам будет нужен здесь. А Эрви проводит Хайрулла. И помни: проводит по-богатому.

— Я повинуюсь. Но клянусь именем Магомета: Аказа надо посадить на цепь!

— Исполняй наши веленья точно,— строго сказал хан.— Гор­ный край почти в руках Ивана. Если не возвратишь его Казани — посажу на кол! И запомни: хан слов на ветер не бросает!

На следующее утро Хайрулла увел в Нуженал поезд мурзы. Вез дорогие подарки Аказу и старейшинам. Рядом с ним ехала Эрви, за Хайруллой скакал на подаренном коне Пакман. И в тот

же день пришла весть: горный полк Аказов из Свияжска раз­-

бегается. Сююмбике довольно улыбнулась. Все идет, как она за­думала. Теперь Аказ поймет, с кем ему идти надо. Она медленно и упрямо подтачивала основание трона Сафы-Гирея. Сегодня вы­бита последняя опора хана — мурза Кучак. Пора звать мурзу на тайное свидание...

— Счастье повернулось к тебе спиной, мурза,— сказала Сю­юмбике, когда Кучак вошел в покои царицы.

— На все воля аллаха.

— Давно разумом хана Сафы руководит шайтан, а не аллах. Он убьет тебя.

— Не посмеет!

— Хан слов на ветер не бросает. Если в Крыму узнают, что Горный край отошел к Москве, Сафе-Гирею не простят, и он твоей смертью смягчит удар на себя. Ты знаешь Сафу, ради трона он не пощадит родного отца. И тебе негде искать защиты.

— К чему эти слова, благословенная?

— Чтобы твоя голова осталась на плечах, Сафа должен умереть.

— Это тебе не Бен-Али. Сафу не зарежешь, как барана, в его постели. Хан убьет меня или оставит в живых — это известно только всевышнему, а если мы лишим Сафу жизни, крымский хан наверняка снесет мою голову. Ведь я обязан охранять его священную жизнь.

— Но ты хотел, чтобы Сафы не было в живых?

Помолчав, Кучак ответил:

— Твой сын, маленький Утямыш, ведь тоже из рода Гиреев. Я согласен служить и ему. Но прежде должен умереть его отец Сафа и умереть не насильственной, а своей смертью. Только тогда в Крыму не будет беспокойства.

— Сафа-Гирей умрет своей смертью,— твердо сказала Сююм­бике.

— О, это случится не скоро!

— Это будет завтра утром, если ты захочешь.

— Если аллаху будет угодно, чтобы Сафа умер завтра, то что я могу поделать? Пусть будет так.

— Да свершится! Утром хан умрет...

Сафа-Гирей просыпался всегда рано. Он прежде всего прихо­дил в нижнюю баню и купался в мраморном бассейне. Хан не любил нежить свое тело и воду наливал холодную. После купания выходил из бассейна, вставал на тростниковую циновку и растирал свое тело полотенцем докрасна. Потом слуга подавал ему чис­тую одежду. Так было всегда, так начался день и в это утро.

Холодная, как лед, вода взбодрила хана, и он с наслаждением растирал тело, стоя на циновке. Вдруг кто-то резко дернул ци­новку из-под ног, Сафа потерял равновесие и упал затылком на острый мраморный угол бассейна.

Около полудня в Крым четыре всадника повезли скорбную весть.

Похороны были пышные.

Казань на девять дней оделась в траур.

На десятый день ханом Казани стал двухлетний сын Сафы — Утямыш-Гирей.

На троне сидела Сююмбике.

Утямыш мог пока сидеть только на ее коленях.

Ровно через две недели в Свияжск прикатил Шигонька. Госу­дарь Иван Васильевич прогнал его из Москвы спешно, ибо пись­мом Шигалея и Аказа был весьма обеспокоен. Прослышав о приезде царского посланника к Шигалею, прибежал и Гришка Плещеев. Князь хоть и не показывал виду, но вину за собой чуял и гнева царского очень побаивался.

— Грамоту привез?—спросили разом все трое.

— Не привез,—ответил Шигонька.

— Што я говорил!—торжественно крякнул князь.

— А... почему?—спросил Аказ.

— Потому как царь-государь большую вину на себя положить изволил за то, что до сей поры такой грамоты черемисам не дал. И повелел он тебе, Аказ, собрать посольство из полтыщи чело­век и ехать в Москву, чтобы государь там мог не токмо вручить вам грамоту, но и одарить всех послов щедро. А на тебя, Григорий Семенов, сын Плещеев, государь великим гневом огневался и по­велел привести то посольство черемисское в Москву и служить тем послам, как если бы ему, государю самому, служил. А хлеб и все украденное вернуть немедля же.

Когда Шигалей и Аказ вышли, чтобы немедля же готовить посольство в Москву, Шигонька сказал князю:

— Ну и пустоголов ты, князь. Из-за сотни беличьих шкурок целый народ от государства нашего отпугнул, великое дело, го­сударем задуманное, испортил. Дурак ты, князь!

— Да как ты смеешь!—задыхаясь от гнева, прохрипел Пле­щеев.— Да кто ты есть, чтобы князя такою лаею корить? Дьяк ты, гусино перышко! Да я тебе!

— Не в похвальбу, а по вынуждению скажу тебе, князь, что государем пожалован я, недостойный, боярским саном и сидеть к государю буду по месту ближе тебя. Отныне я думный боярин государя, попомни это.