Марш Акпарса

Слуга вышел, приготовил кофе, отцедил его в серебряный кув­шин, внес на подносе в комнату и стал не спеша разливать в чашки. Разговор с сеитом уже начался, хан был рассержен:

— Нет-нет! Я не затем тебя позвал, святой сеит. Казна моя пуста, и денег на мечеть я пожаловать не могу. Лучше и не проси. Я беден, как дервиш из Конии.

— Ты тень аллаха на земле. Никто другой святому делу...

— А подданные наши? Где же правоверные казанцы? Мечети обветшали, а они...

— Великий хан!— Сеит принял от слуги чашечку кофе.— Я от­вечу упреком на упрек. А разве те, кто к нам пришли из Крыма, учению Магомета не следуют? Аллаху не молятся? А между тем никто на божий храм и медной таньги не бросил. И ты, прости меня, великий хан, в Казани третий раз, но хоть один кирпич в основание мечети ты положил? Коренные казанцы...

— Вздорны твои упреки!—Хан вскочил с лавки, выплеснул остатки кофе на ковер.— «Коренные казанцы». Они не стоят кон­чика моей нагайки. Я трижды покидал Бахчисарай, чтоб возве­личить вашу вшивую Казань, и что же? К^ак только у стен поя­вятся русские рати, твои коренные казанцы бьют им челом и просят на престол касимовского хана Шах-Али. Он выкормыш московского царя и, наверное, жрет свиное мясо, а его — на пра­воверный трон.

— Когда Шах-Али был ханом, он выстроил мечеть на берегу...

— А я не буду! Кому я должен строить? Казанцам? Которые глядят на сторону Москвы? Которые хотят меня прирезать?

— Казанцы себе на уме, великий.

— Мой ум бессилен их понять. Я много думал... Что их влечет к Москве? Ведь там гяуры. За этим и позвал тебя, чтобы спросить.

— Ответь мне, великий, откуда в домах казанских эмиров достаток?

— Младенец это знает: от людей ясачных.

— А всего же более — от торговли. Они — купцы, как и мно­гие в Казани. А теперь вся торговля захирела.

— Кто им мешает?

— А с кем торговать? По Волге в сторону Москвы ты затворил двери, ни к нам, ни от нас купцы теперь не ездят...

— А Крым, ногаи, тюменская орда?

— Места эти дальние, опасные. Тебя не любят потому, что ты стал помехой торговле.

— Так что ж они хотят?!—Хан вскочил снова.— Чтобы я по­шел на поклон к урусам? Чтоб грыз свиное ухо? Скорее вспять потечет Волга! И ты, святой сеит, смеешь мне такие советы давать!

Неслышно вошел слуга, тихо произнес:

— Блистательная Сююмбике просит позволения...

— Пусть подождет. Скажи, что я на святой беседе.

— Она уж у дверей.

Сююмбике вошла, слегка склонила голову, сказала:

— Прости, великий, но у меня худые вести.

— Ты с добрыми ко мне не ходишь. Садись,— хан указал на лавку у противоположной стены.

— Что делать,— царица присела на край лавки.— Ты то охо­тишься, то отдыхаешь в гареме. Худые вести ко мне несут.

— Ну, что там?—спросил Сафа раздраженно.

— Узнала я, что царь Москвы снова собирает огромное войско, а наши князья Чапкун и Бурнаш готовы присягнуть Ивану.

— Эй, где палач? Сегодня же предать их смерти! Я довольно терпел!

— Опять аллах послал нам испытание,— сказал сеит.— В та­кое время разве можно делать в ханстве смуту? Привлеки Чапкуна на свою сторону. Пообещай что-нибудь.

— Чтоб я боялся этого сопливого мальчишки Ивана?! Я — хан Сафа-Гирей! Его отец Василий был мудр и опытен, а трижды хо­дил на Казань и уходил ни с чем. И этот тоже дважды бегал от моего порога. Давно ли он из колыбели выпал, а смеет мне грозить!

— О венец мудрости,— Сююмбике улыбнулась хану,—Ты в неведенье. Мы считали Ивана птенцом, а ныне он не только опе­рился, но и отрастил когти.

— Князья и воеводы у него в единстве,— сказал сеит,— а ты сидишь на троне рядом с палачом.

— Молчи, сеит! Твори свои молитвы! Я сам знаю, как воевать! Пусть посылает Иван свои рати. Их черемисы потреплют. Не зря Горный край щитом нашим называют. У русских под Казанью нет опоры. А доброхотов московских мы казним. Вели схватить их, мудрая Сююм.

— Все знают: ты великий воин.— Сююмбике снова расцвела в улыбке.— Но если воин щит свой утерял...

— Мой ум не постигает твоих слов. Говори яснее.

— Ты отдал Горный край мурзе Кучаку...

— И не раскаиваюсь. Кучак — мой верный нуратдин. Не то что ваши вероломные эмиры.

— Он озлобил горных черемис. У них был мудрый лужавуй Туга, его он убил. У сына лужавуя отнял жену. И тот ушел к Москве. Будет ли щитом Казани Горный край?

— Будет! Там много верных нам людей. Кучак мне говорил...

— А знаешь ли, великий, что у русских теперь есть опора под Казанью? На реке Свияге построен город.

— Быть того не может! Я нынче по весне охотой там тешился. И кроме зайцев...

— Воистину такое невозможно!— воскликнул сеит. У него, как и у хана, в глазах появилась тревога.— Под носом у Казани? Такого не может быть.

— Кто тебе сказал об этом?— совсем тихо спросил хан Сю­юмбике.

— Пакман — сын Мырзаная. Пять дней назад он прибегал к мурзе. Не смог говорить с ним.

— Мурза на Каму ушел.

— Пакман пришел ко мне. Он здесь, за дверью стоит. Может, послушаешь его?

— Тащи сюда!

Слуга вышел, впустил Пакмана. Тот пал перед ханом на коле­ни, ткнулся лбом в ковер.

— Кто рассказал тебе про город на Свияге?

— Рассказу я бы не поверил, я сам там был.

— Что видел, говори!

— Там на Крутой горе стена, кругом ров глубокий, три малые башни, а у ворот большая. Стена высокая, из толстых бревен, во­рота под железом. Бойниц много...

— Кто в крепости сидит?

— Хан Шигалей, городецкие татары, Аказ и горные черемисы, чуваши были...

— Опять этот шайтан Шах-Али! Ублюдок сатаны! Черемис много?

— Было много, теперь разошлись по домам.

— Почему разошлись?

— Воевода князь Плещеев начал наши илемы грабить.

— Слава аллаху! Не зря Кучак говорил мне, что черемисы Москве служить не будут. Аказа надо поймать и убить. Смо­жешь ли?

— С ним русские ратники. Много.