Маршрут - 21

— Ну всё, всё, пойдёмте, мне ещё нужно вам кое-чего показать.

***

Михаил ушёл искать моторное масло, девчонки же остались наедине с плацом, что, казалось, простирался на километры во все стороны. На фоне такой звенящей пустоты накатывало ощущение собственной крохотности и незначимости, отчего в голову начинали пробираться самые разные черви. В попытках как-то отвлечься, Оля принялась лениво смотреть по сторонам, но взгляду было не за что зацепиться.

Везде одно и то же. Аж спать охота. Куда ни глянь — ничего, только побитые казармы в далеке. Иди туда или сюда, а разницы никакой и конец один. Даже страшно становится, будто за этим всем в действительности больше ничего нет. А есть! Но разве чем-то оно отличается от этого вот безразличного асфальта? И ему и этому наплевать на нас — ничем не отличается. Никого нет, а с людьми и восхищение и вдохновение и даже грусть вместе пропали. Нет, они остались, но их так мало, что и нет почти. Хотя, если при спокойной жизни отказываешься открываться другим, то тухнешь, чувствуя всё меньше, а без окружающих теперь уж тем более. Будто стоишь на парковке, огромной, а на ней расчерчены белой краской полосы, отводящие каждому своё место, а их освещали фонарные столбы. Они в любом случае неспособны подарить свет каждому нуждающемуся, но есть хотя бы что, и где, и кому освещать, значит, и столбы, и полосы не просто так там находятся. А если машин нет? Так, значит, убери ты это всё, оставь один асфальт, ничего не изменится. Вот поэтому и разницы никакой нет, что всё ради себя жить стало. А если всё одинаковое, то и бояться чего-то конкретного как-то глупо. Да и разницы нет получается никакой в жизни, потому что всё равно умрёшь, а жизнь любишь, потому что умереть боишься, а умереть боишься, потому что жизнь любишь. А если разница в чём-то есть, только если она как-то используется, то и жизнь от смерти не отличается, потому что они ради друг друга существуют? Ладно, и зачем этот замкнутый круг нужен? В какие-то дебри уже полезла. И где этот Миша, а? Я в философы не записывалась! Только в пионеры, а там такому не учат, к несчастью, наверное. Зато музыке училась, может, сыграть на гитаре бы смогла, и искусству, даже самолёты фанерные клеила. И радио мастерила. Только как, и где, и чем? Ничего в голову не лезет. Ощущение, будто слово на языке вертится. Вроде и заново переживаешь, а что конкретно — неясно. И со словом так! Смысл и значение помнишь, но, что именно это за слово: помнить — не помнишь. Вспоминаешь даже что-то, что совершенно к делу не относится — раздражает. Да даже имён одноклассников не помню. А может я их и не знала? Да нет, как можно за десять лет имена не узнать? Бред какой-то, не могла я в четырёх стенах столько лет прожить! Только всё равно вместо лиц в памяти болванчики остались. Может, вру самой себе? Голова не болит, и почему не могу вспомнить?

Тоня продолжительное время наблюдала за Олей, которая полушёпотом, склонив чуть голову на бок и облокотившись о борт, что-то рассказывала. Любопытство взяло верх, и она похлопала подругу по плечу: — Оля, ты как? Что с тобой?

— Я? Просто задумалась. Пойдём к Мише, а то вдруг чего случилось.

На складе торжествовало царство сотен тысяч пыльных стеллажей, что душили всей своей блеклой сущностью, обречённой хранить какие-то безделушки. Ещё тары, которые уже никогда никому не понадобятся. Как и утром, Михаил яростно ругался на происходящее, на вещи, то и дело валившиеся у него и на него. То ведро с грохотом упадёт, то швабра какая или ящик, а может, и всё сразу. Оля машинально закрыла Тоне уши.

— Да где же эта дрянь?! Каждый раз одно и то же, никогда ничего найти не могу!.. Ах ты ж, проклятое ведро! Ещё немного и я это стеллаж опрокину к чёртовой матери! — он почесал голову и, обернувшись, заметил девочек.

— А, вы тут? Всё не могу масло нужное найти. Точно помню, тут где-то было.

На месте, с которого на него упало ведро, чуть дальше, красовалась пятилитровая бутыль желтоватого оттенка. Он приставил массивную деревянную лестницу и проговорил что-то шёпотом.

— Найду ли что? — Тоня спросила его.

— Слушай, тебе бы в шпионы с таким слухом. А так, ничего интересного. Давненько одну вещь посеял, даже не знаю где.

— Странные вы. Нервные какие-то и грустные, а рассказывать ничего не хотите.

Миша нервно посмеялся, а Оля крепко схватила подругу за руку. Тоня горестливо вздохнула.

Это, конечно, не откровение, что мы много тараканов держим в голове, куда без них? Они в немалой степени определяют нас, нашу личность, характер, мотивы поступков. Разве захочешь делиться этим с каждым встречным? Но сейчас-то, когда не осталось никого, и так всё скрывать? Даже поговорить не хотят. Мы же тут не партизаны!

Миша и Оля лишь почесали головы да побрели вместе с Тоней обратно.

Масло залили, оставалась лишь вода. Михаил ушёл за ней, а возвращался уже с кучей вещей и рюкзаком. Одной рукой он вёл тот самый старый велосипед с новыми шинами, боковыми колёсиками и рулём, а другой держал тряпичную сумку, в которой лежали какие-то железки. Девочки стояли молчала.

— Чего стоим? Тоня, иди сюда, тебе же подарок! Вот, держи. Кататься умеешь?

— Пару раз только садилась, — Тоня попыталась сесть на двухколёсного (на самом деле четырёхколёсного) товарища, но безуспешно. К счастью, страховочные колёсики спасли её.

— Ничего, быстро вспомнишь. Крути и вперёд!

Михаил держал её за плечи, немного подталкивал. Тоня закрутила педалями и уже через пару минут вошла во вкус.

— А ты с велосипедами управляться умеешь? — обращался он уже к Оле.

— С танком же как-то справляюсь. Лучше покажи, чего в сумке принёс?

— Конечно. Помнишь, вчера про камеру говорил? Так у меня их, оказывается, две есть! Первая вот, та самая «Искра». Не урони. Одна проблема, плёночный, а плёнку проявлять надо, да и жидкостей нужно много специальных, неудобно в общем. Но! Есть один специально для вас, — он достал другой фотоаппарат довольно неказистой формы, будто сделанный в спешке, и картонную коробочку, — Думаю, это что-то вроде рабочего прототипа. Представь, фотографируешь и он сразу фото выдаёт, вот тут из щели выползает. Не знаю, как он смог к нам попасть, но вещь интересная.

— И что, оба рабочие? — Оля взяла второй, он был полностью из железа, довольно увесистый, квадратные кнопки, а объектив при нажатии на них ходил взад-вперёд с характерным резиновым звуком. Вспышки не было.

— Конечно, я проверял. Где там Тоня? Давайте сфотографируемся на память.

— Тоня-я! Езжай сюда! Ты где?

— Как тормозить?! — по правую сторону послышался крик.

Михаил встал в позу вратаря, широко расставив ноги и руки, готовясь к удару.

— Я же так врежусь! — Тоня закрыла глаза, а именно сейчас перед велосипедом нарисовался злополучный камень.

Страшно!

Убьются же.

Картина маслом: Михаил с грохотом падает на спину, Тоня каской чуть ли не выбивает ему челюсть, после чего вдвоём они распластываются по асфальту. В метре над ними кувырком пролетает велосипед, преодолевая четыре метра и с треском падая на землю.

— Я… я… — у Тони спёрло дыхание.

— Вы в порядке? Тоня, Миша, да как так можно вообще? — Оля подбежала к ним и подняла с Михаила подругу, отряхнула её, вытерла слёзы, осмотрела, — Не зря каску носишь, дурёха!

— Не кричи на неё, это я забыл на велосипед тормоза прикрутить.

— Да у тебя же кровь идёт! Вон, на ноге.

— Да? Пустяки, само заживёт. Сотню раз уже всякими железками царапался. Не просто же так от столбняка прививали, ха-ха-ха! — Михаил встал, его лицо исказилось в гримасе боли.

— Так, стой тут, я сейчас всё нужное принесу, — минута и у Оли в руках была вода и новый бинт, — Садись, штанину задери.

— Нормально всё будет.

— Упрямый! Садись, кому говорю? Я помню, как бинты накладывать.

Крепкая штанина не спасла от педали велосипеда. Рана была широкая, кривая, не слишком глубокая. Главное, что кость не повреждена. Перебарывая собственное отвращение, а Оля не прогуливала уроки НВП в школе — забинтовать ей было не сложно, она вылила на рану воды. Кузнецов чуть поморщился.

— Подумать только, почти тридцать лет, а мне ногу девушка перебинтовывает, — Михаил почёсывал щетину, смотря на Олю.

— Дядя Миша, прости, я не хотела…

Оля разозлилась: — А ну, всем молчать! Что на уме вообще?

— Эх…

— Вот именно, что «ЭХ»! — Оля сделала последний оборот и закрепила бинт.

— Чего же ты злишься так? Всё же обошлось. Давайте лучше сфотографируемся, с самого же начала хотели, — Миша из ниоткуда принёс ту самую жестяную бочку, поднял побитый велосипед и облокотил его о танк. — Идите сюда, чего настроение портить.

Оля по обыкновению вздохнула и, приобняв Тоню, встала около 57-го. Михаил расположил камеру на бочке, поторопившись в кадр. Глухой «чик».

— А теперь, Оля, давай сюда тот, — Миша настроил чудаковатый кусок металла и вернулся в кадр.