Маша и Гром

— Бегом, бегом!

Когда мне удалось, наконец, выползти на землю, я чуть не заплакала от облегчения, но охранник не дал мне и секунды передержки. Он грубо вздернул меня на ноги, и я взвыла, наступив на больную ногу.

— Живо! — он не то тащил, не то прикрывал меня собой, пока вокруг звучали выстрелы и летали пули.

Мои ноги заплетались, мне казалось, еще чуть-чуть, и я лишусь сознания, поэтому я почти повисла на незнакомом мне охраннике. Мелькнула мысль: а что, если он не от Громова? Ведь кто-то подстроил эту аварию с машиной. Те же люди, что сейчас стреляли. Вдруг, он работает на них?

Мне было наплевать. Я ничего не могла сделать. Я не могла сопротивляться, я не могла противопоставить себя его огромным ручищам. Поэтому я просто смирилась.

Под звуки автоматной очереди мы пересекли овраг, в который рухнула машина, и добрались до брошенного на обочине гелика. Охранник забросил меня внутрь, и я вскрикнула от боли в потревоженной ноги. Я лежала на заднем сидении, разглядывала потолок над собой и чувствовала, как по щекам текут слезы. Ужасно хотелось жить. Ужасно не хотелось умирать.

Теперь я понимала, почему в такие моменты люди начинают вспоминать о Боге.

Кое-как я оперлась на локти и подползла к затонированному боковому стеклу, чтобы выглянуть наружу, но увидеть толком ничего не смогла. Какие-то черные машины без номеров полностью перегородили трассу, за ними прятались мужчины с автоматами в руках. По асфальту расползалось темное пятно — чья-то кровь. Кругом валялись гильзы, пустые магазины.

В какой-то момент повисла восхитительная тишина. Замолкли выстрелы, и до меня не доносилось ни звука. Я вздрогнула, когда на передние сиденья одновременно вскочили двое мужчин: в одном с пассажирской стороны я узнала Громова и едва не разрыдалась от облегчения. Водителя я прежде не видела.

— Цела?! — Громов обернулся, чтобы посмотреть на меня, пока второй мужчина, выжав сцепление до упора, резко тронулся с места.

Половина его лица была залита кровью, свитер превратился в сплошные дырки. Рукав на плече был разорван, словно по нему чиркнула и прошла стороной пуля. Наверное, так и было.

Меня буквально выдавило в спинку кресла, и я схватилась за дверь, пытаясь удержаться. Гелик разогнался за считанные секунды, и мир за окном превратился в одно смазанное пятно. Я ничего не успела увидеть: что и кто остались позади, во что превратилась трасса после побоища.

И где Гордей?!

— Цела, говорю?! — повысив голос, он повторил свой вопрос.

Оказалось, Громов все еще смотрел на меня. Одной рукой он держал непрерывно стрекотавшую рацию, другой набирал номер на огромной трубе. На коленях у него лежал автомат... Охереть.

Губы дрожали и не слушались меня, поэтому я кивнула. Хотелось орать, вопить из-за всего произошедшего. Хотелось выплеснуть весь страх и злость, что сплелись внутри меня в один огромный клубок. Я боялась до чертиков, и даже сейчас, когда на огромной скорости мы мчали все дальше и дальше от места аварии. Или нападения?! Что это вообще было.

— Авера, я отправил к тебе Гордея с Максом. Присмотри за пацаном, — отрывисто говорил кому-то Громов по телефону. — Не могу сейчас. Да. Да. Нет, без него. Все, до связи.

Он быстро закончил разговор и принялся набирать следующий номер.

Полулежа на заднем сиденье и пытаясь не тревожить правую ногу, я молча наблюдала за Громовым. Казалось, тихое утро в загородном доме случилось в другой жизни, так круто все перевернулось за последний час. Обгоняя машины по встречке, постоянно кому-то сигналя, мы мчались по трассе сквозь дождь, и я даже не знала, куда. Я вообще ничего не знала. И спрашивать было страшно. Поэтому я молчала и прожигала Громову затылок, не отводя от него взгляда.

В промежутке между телефонными звонками он открыл бардачок и нашарил там бутылку воды и, не обернувшись, передал ее мне, протянув руку. Я увидела, что внутри лежит пистолет. Наверное, я бы удивилась, не окажись он там.

— Спасибо, — я взяла воду и попыталась сделать глоток.

Но руки дрожали и не слушались. На них была кровь. На пальцах и ладонях, на запястьях — везде, повсюду. На виске, на щеках, на плечах — порезы и царапины от стекол и засохшая, бурая кровь. Моя старенькая куртка осталась в шестисотом — я сняла ее, когда стало жарко, и положила к себе на колени. А плотная черная водолазка висела драными клоками. Я порвала ее, пока ползала по стеклу и земле, пока выбиралась из машины наружу через покореженную дверь.

Меня захлестнуло острейшее желание умыться, очиститься, постоять под струями воды, чтобы избавиться от крови, от запаха пороха и страха. Оно было таким сильным, почти мучительным, и я стиснула зубы, чтобы не застонать вслух. Поскорее бы смыть с себя кровь, забыть весь этот кошмар.

Громов почти без остановки говорил то по телефону, то по рации. Водитель молча выжимал педаль газа. Не знаю, через сколько времени, но в конце концов мы свернули с трасы сперва на одну проселочную дорогу, затем на другую, пока не очутились в полузаброшенном поселке. Мы проехали его насквозь, поплутали по лесной распутице, и только тогда я решилась спросить.

— Где мы? Куда мы едем?

— В надежное место, — не обернувшись, бросил Громов.

Исчерпывающе.

Наконец, мы остановились на небольшом пятачке перед старым, покосившемся забором. Из-за него выглядывали две обшарпанных, серых крыши.

— Приехали, — сказал Громов и распахнул дверь.

Он и водитель вышли из машины и, толкнув дряхлую от старости калитку, вошли во двор. Я посидела немного внутри, набираясь решимости. Может, быстренько пересесть вперед и свалить отсюда подальше на гелике? Глупая идея. Начиная с того, что у меня нет прав, и заканчивая тем, что далеко без карты, без телефона, без связи я точно не уеду. И меня обязательно поймают.

Оставался только один выход. Вздохнув, я дернула за ручку и осторожно опустила одну ногу на землю, стараясь не опираться на другую.

***

Оставался только один выход. Вздохнув, я дернула за ручку и осторожно опустила одну ногу на землю, стараясь не опираться на другую. Дул холодный, пронизывающий ветер. Дождь уже не шел, но тяжелые, свинцовые тучи низко-низко висели над землей. Справа от меня поскрипывал старый, одряхлевший дом. Где-то кричал ворон. Поднимаемая ветром, шуршала опавшая, сухая листва. Вокруг не было ни души. Дом стоял на холме, и, повертев головой по сторонам, я увидела, что до ближайшего здания идти километра два, если не больше. Из-за расстояния другие дома были похожи скорее на выпуклые точки. Мы были здесь совершенно, совершенно одни.

Если меня убьют здесь, никто никогда не узнает и не найдет.

Боже мой, мамочка.

Я оттолкнулась от двери машины и шагнула в неизвестность. Вернее, прыгнула, потому что на правую ногу я наступить не могла. У низкого, облезлого забора я передохнула, рассматривая снаружи дом и пристройку рядом с ним. Наверное, сарай.

Старые, выцветшие доски. Грязные окна без занавесок, с отвалившимися ставнями и наличниками. Гнилая ступенька на крыльце. Покатая черная крыша в каком-то мусоре: и сухие ветки, и старая листва. Во дворе — одно единственное дерево. Засохшее, скрюченное, с белесым налетом. От окружавшей картины веяло такой безысходностью и тоской, что на секунду я подумала, что лучше бы мы остались на месте аварии. Там хотя бы не хотелось повеситься от безнадеги.