Машина мышления. Заставь себя думать

Хомский, а точнее левое полушарие, помогает нам определять объекты и структурировать речь, что очень важно. Но смысл сообщения — это то, что возникает в правом полушарии, а Лакофф использовал метафору метафоры, чтобы мы поняли это.

В подходе Джорджа Лакоффа есть ещё один важный компонент, который никак нельзя сбрасывать со счетов, если мы хотим понять «языковость» полушарий, — это телесная, так скажем, составляющая.

Метафора — это механизм понимания чего-то нового с использованием знаний, о чём-то уже пережитом и понятом. Поэтому чем абстрактнее объект, который мы рассматриваем, тем меньше у нас шансов схватить его суть.

Метафора же прекрасно нам с этим помогает. Она словно бы поднимает со дна нашей психики наиболее простые, интуитивно понятные, даже иногда примитивные образы, смыслы, ситуации, а затем переносит их на более сложные, абстрактные материи. То есть мы как бы упрощаем сложное благодаря понятной нам метафоре и добираемся таким образом до его сути.

В наиболее простом виде «метафора» — это то, что мы называем «примером».

Допустим, я рассказываю вам о нейрофизиологическом феномене «доминанты», вы слушаете, а потом говорите: «Ага, ну вроде понятно… А можно пример?»

Вы не поняли механику, вам нужна дополнительная информация, чтобы всё встало на свои места.

Что ж, я привожу пример. Допустим, вы сидите в лекционном зале и мучаетесь от желания опорожнить мочевой пузырь. В вас сейчас борются две доминанты: одна — необходимость обучения, правила приличия, отношения с преподавателем, возможно, и страх неловкости вашего положения, другая — желание сходить по малой нужде.

В какой-то момент, подытоживаю я, доминанта «нужды» станет сильнее чувства неловкости и победит его, а вы ретируетесь из лекционного зала, извинившись перед преподавателем за то, что вам «очень надо».

И вот тут у вас возникнет понимание сложного абстрактного механизма работы доминанты. Всё благодаря метафоре из жизни — благодаря наглядному, интуитивно понятному примеру.

Итак, в основе нашего «правополушарного языка» не грамматика слов, не набор правил, по которым эти слова складываются в рамках предложения, а набор психологических опытов, которые нами уже пережиты и что-то для нас поэтому значат.

В этом смысле наша телесность — это, вообще говоря, основа основ для нашего языка, на что и указывает Джордж Лакофф, предлагая обратить внимание на значение сенсорно-двигательной системы и эмоций человека.

Однако значительно интереснее и глубже, на мой взгляд, этот вопрос был проработан уже в исследованиях Стивена Пинкера — третьего участника упомянутых «лингвистических войн», но вовлечённого в них как бы по касательной. Он такой всеобщий союзник со своим, впрочем, представлением о прекрасном.

Можно сказать, что блистательный Стивен Пинкер — это в нашей аналогии лингвистическое «мозолистое тело».

В своей по-настоящему впечатляющей книге «Субстанция сознания», написанной в 2007 году, Пинкер, по сути, создаёт «мир базовых человеческих понятий и их связей»31.

Эти базовые понятия он подразделяет на такие группы, как «событие», «предмет», «причина», «перемещение», «изменение», «намерение» и т. д.

Пинкер с удивительным изяществом показывает, что слова, по сути, представляют собой метафоры естественных для нашей психики механических процессов.

Так, например, мы говорим о «текущем времени» — просто потому, что текучесть — это естественное для нас ощущение, или о «временных промежутках» — потому что точно так же нам привычно делить что-то на части.

При этом понятно же, что время не может ни течь, ни быть промежутком. Но как эту абстракцию ещё думать? Приходится использовать наши достаточно примитивные, эволюционно детерминированные способы взаимодействия с миром.

Впрочем, рассуждения Стивена Пинкера ещё глубже и сложнее. Судите сами…

Для нашей психики изменение чего-либо может быть связано с добавлением к этому чему-либо чего-то ещё — рубашка была чистой (состояние), но испачкалась (изменение) благодаря добавлению грязи. Это естественная для нас дихотомия — «состояние/изменение».

И именно поэтому мы можем сказать «бросить кошку в комнату», но не можем — «бросить в комнату кошкой», потому что, объясняет Стивен Пинкер, «вбрасывание чего-либо в комнату не может в нормальных условиях трактоваться как способ изменения состояния комнаты».

Другой пример — «перемещение». Мы привыкли думать, что нечто можно перенести, передвинуть, перелить, оно само может передвинуться в какое-то другое место в сравнении с тем, где оно сейчас находится.

В этой логике «наливать» и «наполнять» — это вроде бы одного поля ягоды. Но если мы приглядимся, как предлагает нам Пинкер, к этим словам, то увидим, что они вовсе не взаимозаменяемы.

Например, «наливать» — это позволить жидкости перемещаться вниз непрерывной струёй, то есть это акт «позволения», а не «принуждения».

В отличие, например, от «брызгать», «плескать», «бить струёй», когда предполагается активный актор, принуждающий жидкость двигаться тем или иным способом.

Впрочем, дело здесь одним актором не ограничивается, ведь «налить» воду можно в стакан, её можно «разлить» по полу, «вылить» в окно самолёта, где она превратится в туман, то есть в случае «налить» мы ничего не говорим о месте назначения налитой жидкости.

И именно поэтому мы можем сказать «она налила воду в стакан», но не можем сказать, что «она налила стакан водой» — это будет звучать странно и даже противоестественно.

С другой стороны, мы ведь можем и «наполнить стакан водой». Чем это отличается от «налить воду в стакан»?

Тем, что используя слово «наполнить», мы предполагаем существование некого конкретного контейнера, который при этом ещё изменяет своё состояние — наполняется (см. выше).

Но вместе с тем глагол «наполнять» ничего не говорит нам о причине или способе перемещения жидкости — других «базовых человеческих понятиях и их связях». Поэтому если вы попытаетесь «наполнить воду в стакан», вас поднимут на смех.

Если на вопрос: «Что ты сделал с водой?» — вы ответите: «Я её вылил», — никаких смысловых проблем не возникнет. Но если вы скажете, что вы её «наполнили», то ваша фраза будет звучать более чем странно.

Выявленные Стивеном Пинкером закономерности, которые позволяют или не позволяют нам формулировать наши предложения определённым образом, — это не просто какие-то программы в наших речевых центрах, это нечто принципиально иное.

Есть совокупность способов, с помощью которых мы воспринимаем происходящее в окружающем нас мире — мы идентифицируем сами объекты, их движение, их изменение, а ещё их консистенцию, наличие акторов, причинность (казуальность). и т. д. и т. п.