Машина различий

Изящный почерк, знакомый как Олифанту, так и Фрейзеру, принадлежал Аде Байрон.

– Никто, кроме нас с вами, этого не видел, – негромко сказал Фрейзер вполголоса.

Олифант сложил бумагу вчетверо и спрятал ее в портсигар.

– А что это было, Фрейзер? Что было в черепе?

– Я провожу вас назад за заграждение, сэр. Решительно раздвигая шакалью стаю репортеров, Фрейзер провел Олифанта к скоплению полицейских и дальше, в самую его гущу; по дороге он дружески здоровался со многими из своих бывших сослуживцев.

– Так вот, мистер Олифант, насчет вашего вопроса, – сказал Фрейзер, когда горланящая толпа осталась за стеной голубой саржи и медных пуговиц. – Я не знаю, что это за предмет, но мы оставили его у себя.

– Да? По чьим указаниям?

– Безо всяких указаний. Вот он, Харрис, он обнаружил эту штуку в кэбе, еще до того, как набежала “Антропометрия”. – Фрейзер почти улыбался. – Ребята из столичной полиции не слишком жалуют “Антропометрию”. Дилетанты чертовы, верно, Харрис?

– Точно так, сэр, – подтвердил полицейский со светлыми бачками. – Такие они и есть.

– Так где же это? – спросил Олифант.

– Здесь, сэр. – Харрис протянул ему дешевую черную сумку. – Вот так мы это и нашли.

– Мистер Олифант, я думаю, вам бы лучше увезти это отсюда поскорее, – сказал Фрейзер.

– Конечно, Фрейзер, я сам так думаю. Скажите парню, который сидит в этой хитрой машине, что он мне больше не понадобится. Благодарю вас, Харрис. Всего хорошего.

Полицейские расступились. Олифант с сумкой в руке протиснулся сквозь толпу зевак, толкавшихся в поисках места, откуда получше видно солдат и брезентовые заграждения.

– Пардон, начальник, медяка лишнего не найдется?

Олифант посмотрел в прищуренные карие глаза нищего; можно было поспорить на что угодно, что этот щуплый, хромой человек в прежней своей жизни был жокеем. Ни хромым, ни жокеем Бутс не был. Олифант бросил ему пенни. Бутс ловко поймал монету, но не ушел, а, наоборот, придвинулся к Олифанту вплотную, со стуком переставляя коротенький костыль. От него воняло сырой фланелью и копченой скумбрией.

– Заморочки, начальник. Бекки все скажет.

Бутс развернулся на своем костыле и решительно заковылял прочь, бормоча что-то на ходу, – типичный попрошайка, недовольный добычей.

Он был одним из двоих самых талантливых наблюдателей Олифанта.

Другая – Бекки Дин – догнала его на углу Чансери-лейн. Выглядела она как преуспевающая шлюха – и по одежде, и по наглым манерам.

– Что там с Беттереджем? – пробормотал Олифант, словно разговаривая сам с собой.

– Повинтили, – ответила Бекки. – Часа три назад.

– Кто повинтил?

– Двое в кэбе. Они следили за вами. Беттередж засек их и поставил нас наблюдать за наблюдателями [138].

– Я ничего не знал.

– Это было позавчера.

– Кто были эти двое?

– Один – сальный, плюгавый прощелыга, частный детектив по фамилии Веласко. Другой, судя по виду, из правительственных.

– Так они что, взяли его прямо среди бела дня? Силой?

– А вы будто не знаете, как это делается, – пожала плечами Бекки.

Табачная лавка располагалась на углу Чансери-лейн и Кэри-стрит; задняя ее комната, где хранились запасы товара, насквозь пропиталась крепким, умиротворяющим запахом. Глубоко вздохнув, Олифант поднес уголок голубого листка к невысокому пламени бронзовой зажигалки, выполненной в виде сидящего турка.

Через пару секунд бумага превратилась в хрупкий розоватый пепел.

Сумка содержала автоматический револьвер “баллестер-молина”, посеребренную латунную фляжку, до половины наполненную каким-то липким, приторно пахнущим зельем, и деревянный ящик. Судя по гипсовой корке, именно этот ящик и был целью ночного налета на Геологический музей. В нем лежала большая колода перфокарт формата “Наполеон”, изготовленных из какого-то молочно-белого, очень скользкого материала.

– Этот пакет, – сказал Олифант мистеру Бидону, владельцу лавки, – останется у вас на хранение.

– Хорошо, сэр.

– Я заберу его сам или пришлю своего слугу Блая.

– Как пожелаете, сэр.

– Если у вас возникнут какие-нибудь неясности, будьте любезны известить об этом Блая.

– Непременно, сэр.

– Благодарю вас, Бидон. Вы не могли бы дать мне сорок фунтов наличными и занести эту сумму на мой счет?

– Сорок,сэр?

– Да.

– Пожалуй, что смогу, сэр. С удовольствием, мистер Олифант.

Мистер Бидон вынул из кармана кольцо с ключами и пошел открывать наисовременнейший сейф.

– И дюжину лучших гаванских сигар. И вот еще что...

– Да, сэр?

– Я бы попросил вас хранить этот пакет в сейфе.

– Конечно, сэр.

– Вы не скажете, Бидон, “Лэмбс”, это же где-то здесь, неподалеку? Обеденный клуб.

– Да, сэр. Это на Холборн, сэр. Пять минут пешком.

В воздухе кружился первый снег; сухой и зернистый, он не прилипал к промерзшей мостовой, а ложился тонким, подвижным слоем, как белый песок.

Бутс и Бекки исчезли – можно быть уверенным, что они заняты обычным своим незаметным делом.

“A вы будто не знаете, как это делается”.

Знал, еще как знал. Скольких людей стерли с лица земли, стерли бесследно, как карандашную закорючку с листа ватмана, и это только здесь, в одном лишь Лондоне. Как можно сидеть с друзьями, попивать себе мозельское да слушать беспечную болтовню, если тебя тяготит невыносимое бремя подобного знания?

Он хотел, чтобы Коллинз был последним, самым последним, а теперь исчез Беттередж, исчез стараниями другой стороны.

Поначалу в этом виделся некий жутковато изящный смысл.

Поначалу это было его идеей.

Око. Он ощущал на себе его пристальный, всевидящий взор и когда кивал раззолоченному швейцару, и когда входил в мраморный вестибюль “Лэмбса”, обеденного клуба Эндрю Уэйкфилда.

Медные почтовые ящики, телеграфная будка, чрезмерное изобилие лакированной фанеры, все предельно современно. Он посмотрел через стеклянные двери на улицу. Напротив клуба, за двойным потоком присыпанного снежной пылью уличного движения мелькнул одинокий силуэт в котелке.