Машинка и Велик или Упрощение Дублина (gaga saga) (журнальный вариант)

Зайцы перешли бетонку, поднялись на холм и стали что-то высматривать на расстилавшейся вокруг широкой плоской России.

Велик, спавший на дальнем краю этой огромной местности в погребе под замком, увидел во сне растекавшуюся по миру густую тьму. Он проснулся и открыл глаза, и увидел ту же тьму — наяву. И подумал: что-то случилось, что-то случилось, случилось.

§ 36

Едва Острогорская перестала таиться и возвестила открыто о своей миссии, к ней со всей округи потянулся крупный служебный народ. Как-то скоро навели о ней справки, снеслись со знатными знакомыми в Москве и получили от них разъяснения в высшей степени удовлетворительные. Передавали из столицы источники сведующие и верные, что Маргарита Викторовна имеет связи через Сардинию чуть ли не в Кремле, располагает крепкими рекомендациями и полномочиями чрезвычайными. Что вхожа к самому Павлу Алексеевичу, Александру Ивановичу приходится правой рукой, а с Натальей Александровной так и просто на дружеской ноге. Кто были эти Александр Иванович и Наталья Александровна, наводящие справки даже и не представляли, но по тону ответов догадывались, что какие-то, по всей видимости, экстренные существа.

Так что всякий норовил с Маргаритой Викторовной познакомиться или хоть мелькнуть перед ней в надежде понравиться. И уж конечно, не в низменном значении, ни о каком флирте солидные эти характеры и не помышляли, а исключительно в интересах дела, по служебной исключительно надобности. Что вот-де глянемся мы столичной диве, а она и замолвит слово там, наверху кому следует. Какое такое «слово»? Где «там»? И кто тот, «кому»? И чем, наконец, глянемся-то «мы»? Какими своими рожами и талантами? Тут было, право, много ещё неясного, но энтузиазма это нисколько не умаляло.

Все эти подчинённые начальники, пресмыкавшиеся у подножия державной пирамиды; рядовые генералы, состоявшие на посылках у азербайджанских перепродавцов; полнотелые подполковники, не умевшие выкарабкаться из-под полковников, мешающих их карьерному росту; мелкопоместные миллионеры, изнурённые классовой ненавистью к миллиардерам; здешние серенькие селебритиз, застрявшие и заскучавшие в нижних этажах высшего общества — всё это ринулось к Маргарите в надежде набраться новых чинов, званий и связей.

Кто звонил без церемоний прямо на добытый окольно мобильный и шёпотом на ухо звал на уху. Кто обращался официальным письмом на казённом бланке с неотложным политическим вопросом. Кто оставлял у портье подарки и визитки, и приглашения на вечеринки. Но чаще пытались действовать тонко, через тунгуса, либо ставшего вдруг в большой чести Че, либо хотя бы фон Павелецца, потому что всё ж таки побаивались красавицу с полномочиями, не хотели враз нарваться, без разведки и разводки нечаянно дров наломать, не так как-нибудь показаться. Тогда — пиши пропало, не только нового чина не схлопочешь, но ещё и старого лишишься. Не только в Котлас не переведут, не говоря уже о Москве, а пожалуй, и отсюда-то вытурят.

Тунгуса и Че обхаживали, совали им билеты Банка России, но те не брали, бранились только в ответ и стыдили сователей. Фон Павелеццу билеты тоже сунули было, и он их, само собой, взял, но просьбу о знакомстве с Марго выполнить не смог, почему и был отставлен всеми как неспособный, ни к чему не годный человек.

Вельможные горожане пожаловали гостье роскошный пятикомнатный кривцовский кабинет в полицейском управлении. «Для удобства работы». Советовали «для удобства отдыха» съехать из затхлого Атлантика на свои червонцевские дачи.

От дач Марго безусловно отказалась, а в кабинете дворцового типа бывала, собирая там целый штаб следствия из уже известных Че, фон Павелецца, тунгуса, а также коллег из других силовых учреждений, журналистов, конторщиков мэрии, добровольных помощников из числа бандитов и школьников.

Работалось там действительно удобно — все виды связи, под рукой весь штат управления, лаборатории, комнаты для совещаний и уединённых размышлений.

Веселила её и отделка, обстановка офиса — как будто дизайнер захотел воспроизвести викторианский стиль, о котором судил по собственным воспоминаниям о декорациях посмотренного однажды в детстве древнерусского фильма «Чисто английское убийство». Ничего личного от усопшего хозяина здесь не осталось (поскольку он сюда заглядывал в последнее время очень редко и кратко), кроме двух фотографий на столе. На одной насупленная годовалая Машинка; с другой жутко улыбался, лёжа на палой дубовой листве, сердитый секач с простреленным сердцем, любимый охотничий трофей Кривцова. Перед входом из приёмной в собственно кабинет к стене была привинчена бронзовая пластина с трогательной надписью «Реставрация помещения осуществлена при финансовой поддержке предпринимателя и гражданина Фёдора Петровича Пухлова».

В раздольной приёмной с громадноглазной громадногрудой секретаршей по утрам грудились теперь сходившиеся со всего города вип-просители. Они приставали к Че, тунгусу, реже прямо к Марго с устными и письменными предложениями, доносами, наветами, просьбами, мольбами, плачами и даже часто с какими-то невнятными, но сильно подобострастными и патриотическими междометиями. Мешали работать, но прогнать их невозможно было ввиду их неимоверной по здешним меркам административной весомости и соответственно вездеходности.

«А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели. А один раз меня приняли даже за главнокомандующего…» — думала Марго цитатой из русской классической книги с забытыми сюжетом и названием, читанной в отрочестве на домашних уроках, каждый раз, шествуя к своему рабочему месту сквозь гудящую груду разнокалиберных заискивающих начальников. Уездные тузы и тузики расступались перед ней, энергично сопя и спотыкаясь друг о друга; немногие, самые только тупые и отчаянные дерзали поздороваться или подать прошение, да и то, едва наскочив, отскакивали; велико было напряжение, страшен страх.

Замечательно, что красивой её из наших обывателей, кажется, никто не находил. Может быть, оттого, что красота Маргариты была избыточной, атакующей, отталкивающей. Пугала, а не привлекала. Даже Человечников, единственный рискнувший сойти от неё с ума, не знал точно, влюблён он или только напуган. Высокая, высокомерная, в чёрном тонком длинном пальто, в чёрных джинсах и изящных полувоенных полусапожках, она лазерным взглядом насмешливого лица раздвигала толпу и на полдня скрывалась в кабинете.

Не так легко было прорваться в заветный кабинет Надежде Кривцовой и расторопному слуге купчихи Сироповой Анатолию Негру. Взгляды у них были нелазерные, пальто у Надежды неромантически рыжее какое-то, а у Толи и вовсе непальто, куртка куцая; толпа по их пути не расступалась, наоборот, не сторонился никто, мешали пробиться на приём к Марго и её команде. Мешали, а Толе и Наде очень туда нужно было. Они встретились у входа в управление; были знакомы — купеческие дети учились в школе, где преподавала Надежда; Негру часто их привозил на занятия и забирал потом; разговорились:

— Надежда Петровна, уважаемая Надежда Петровна, — с лёгким дубоссарским акцентом посочувствовал Негру. — Ещё девочку вашу не нашли, а тут с уважаемым Сергеем Михайловичем горе такое… Беда одна не ходит… А тут и Глеб уважаемый Глебович… Ну если чем могу помочь… И Эльвира Эльдаровна передаёт соболезнования…

Надя обратила к нему потяжелевшее, неподвижное, словно из белого надгробного камня выдавленное лицо и молча, одними глазами прошептала:

— Глеб? Анатолий, вы сказали Глеб? Что с ним?