Машинка и Велик или Упрощение Дублина (gaga saga) (журнальный вариант)

Измученных путников обступили черти.

— Умираете, что ли? — поинтересовался Агапитъ.

— Есть немного, — ответил о. — А ты и рад, лукавый!

— Что ты, отче, как можно! — возразил бес.

— Глеб, а Глеб… — позвал отче.

— Чего?

— Помираем мы, кажется…

— Помираем, — согласился Глеб. — И это жаль, жаль… Кто же теперь Велика моего выручит? Где Бог?

— Молись, брат, — посоветовал чернец.

— Не умею я.

— Эх ты, учёный… А вы, дьяволы, что уставились?

— Да вот не надо ли вам чего, отче? Нет ли какой последней воли умирающего? — отвечали дьяволы.

— Исполните?

— С превеликим удовольствием.

Монах задумался и задумчиво проговорил:

— Крестить вас хочу, черти. Примите, ироды, веру крестианскую, православную.

— Вот тебе на! — взвизгнули Буонапартий и Бонифаций. — Где ж ты, старый, чертей православных видел?

— Обещали же, апостаты! А сами в кусты?

Черти поругались, поворчали, но — делать нечего, раз обещали — покорились:

— Крести нас, честный отче, крести, старче… — склонили они головы к умирающему.

Абрам лёжа отчитал все подобающие молитвы и главы евангельские, целый час читал, добавил для убедительности кое-каких крепких выражений от себя и окропил крещаемых брызгами снега. Читал чернец складно, сладко, черти всплакнули даже, Дублин заслушался. Когда дошло до «отрицаеши ли ся сатаны и всех дел его, и всех аггел его…», умный Формозъ усомнился: «Как же мы от «аггел его» отречёмся, если мы сами суть ангелы сатаны??»

— Вот именно! Вот от себя-то и отрекись! Нельзя к Богу пристать, если от себя не отстать! — поторопил отец Абрам.

— Отрицаюся! — отрёкся Формозъ. И все черти за ним отреклись: — Отрицаюся!

Из чёрного неба, из-за его редких звёзд вылетел белый голубь и посветил им. Бесновавшийся ветер стих и улёгся у их ног. Абрам достал из-под полы образ бакинской Богоматери и приказал им лобзать. Облобызали.

— Ну вот, вы теперь добрые крестиане… — пролепетал вконец ослабевший монах. — Ой, чегой-то со мной? — спохватился он, потрогал ладонью грудь. — Сердце, кажется, не бьётся… Точно, не бьётся, остановилось… И говорю, кажется, рта не открывая… И не дышу… — он застонал. — Всё, что ли? Помер я, что ли?

— Да уж минут двадцать как… — вздохнул Агапитъ. — Ещё когда «Богородице Дево, радуйся…» глаголил.

— Как же так, без покаяния… Не причастившись… как собака какая-то или крапива под забором… — стонет о. — Глеб, а Глеб? Ты-то как? Тоже… того? Как я?

— Тоже, — отзывается мёртвый Глеб. — Бедный мой Велик! Не дошёл я, не спас тебя! Прости, сыночек, прости!

Новообращённые дьяволы, ещё умилённые божественным Словом, проникаются глубочайшим человеколюбьем от такой душераздирающей сцены.

— Вот что, братия, — говорит Дублину и Абраму старший из бесов, Анаклетъ. — Мы не можем так просто оставить вас. Ибо мы — братья во Христе. Не можем мы и бросить Велика на произвол изверговой злобы. Ибо Велимир — также наш во Христе брат. Посему! Мы решили! Взять вас и доставить! К айсбергу Арарат! И там вместе с вами просить капитана Арктика и святых скитеров молить Господа о спасении мальчика!

— И кстати! — добавляет неунывающий Формозъ. — Вас, мёртвых, нам нести легче будет. Жизнь тяжела, а без жизни, налегке — мы с вами быстро до места доберёмся! Не так будем ползти, как вы живьём ползли до сих пор, а стрелой, стрелой полетим!

— Верно говорите, черти, верно! — хвалит о. Абрам. — Видишь, Глеб, не пропащее наше дело!!!

— Слава Богу! — восторгается Дублин.

— Давайте, православные, — взывает чернец к чертям, — берите нас, несите к Арарату… к архангелу-заступнику… А я по дороге, пока скачем, отпою нас с Глебом Глебовичем как истинных крестиан… поехали!

И вот — мчатся они по океану, вверх по гулкому куполу Арктики, к сияющей ледяной горе Арарат, курсом норд-норд-норд, на север, на север.

§ 40

На севере воцаряется торжественная тишина. Парусный ледокол Арктик останавливается и бросает якоря в миле от подножия многомногогранного бриллиантового цвета айсберга Арарат. Ближе подходить нельзя; эту, последнюю часть пути, называемую милей смирения, ангелы должны пройти по льду пешком с непокрытыми склонёнными головами. «Хорошо ещё что не проползти по-азиятски на брюхе», — ворчит вольнодумный юнга, наглаживая перед выходом парадную тельняшку, ворчит не словами, одними мыслями, про себя, ибо никто не вправе нарушить священную тишину, пока к ангелам не обратится схиигумен Фефил. Это его место, он первый заговорит с ними, когда посчитает нужным, а теперь — тишина, полная тишина.

Ветер веет, но не слышится; громадные якоря валятся один за другим в раскрошенный у бортов корабля лёд, в подлёдную воду, но без шума, без плеска. Не гремят массивные титановые цепи, разматываясь и ускользая вслед за якорями в пучину. Не кричит полярный ястреб, пролетая над монастырской колокольней; молча качаются колокола; молчат монахи, сходят с горы на седую равнину моря встречать ангелов. Молчат ангелы. Ничего лишнего не должен услышать сегодня Господь, ничего праздного.

Жёлтый и Волхов спускают кое-как трап, хлопочут с перерывами, отвлекаются, чтоб ещё и ещё раз полюбоваться на хрустальную вершину, с которой сияет им в сердце и очи, словно бесценный венец мира, сказочный Семисолнечный скит. По безбрежному небесно-синему льду океана летит отражение серебристого ястреба. Золотые лучи куполов Спаса-на-Краю затмевают солнце; лишь приглядевшись, можно различить под ними его еле бледнеющий обод.

Только что, буквально за полчаса до команды «стоп машина!» и наступления вселенской тишины, подстрекаемый попугаем медведь обратился к капитану Арктика с предложением поставить на повторное голосование судьбу Велика и моряков «Курска». Капитан предложение отверг. Жёлтый проявил настойчивость и привёл главный довод:

— В этот раз я буду голосовать за Велика.

Капитан посмотрел на медведя медленно и сурово.

— А раз я проголосую, дело верное, спасём мальчика, как ты хотел, — зачем-то принялся разъяснять Жёлтый.

Архиангел отвернулся и пошёл прочь по гоферовой палубе, пнув походя в сердцах мачту Махатму.

— Что решил, босс? — рыкнул вдогонку медведь.

Капитан, не обернувшись, скрылся среди густо посаженных мачт. Жёлтый понял, что узнает командирское решение, только когда скитеры спросят «кому ныне Бог?», пожал плечами, поморщил шерсть на лбу, отправился бросать якоря и спускать трап.

Капитан Арктика бродит среди мачт, вспоминая, как вчера наблюдал по прибору вечного всевидения гибель экстрасенса Еропегова, более известного широкой аудитории под псевдонимом «капитан Арктика». Вот этому-то помершему теперь Еропегову, много лет колесившему по России под видом чудотворца и прорицателя, вымогавшему деньги у доведённых невезением и болезнями до крайней степени простодушия людей, небесталанному, но слабому, запутанному в долгах и вранье шоумену Триждывеличайший Ближайший к Богу архиангел — обязан своим существованием.