Машинка и Велик или Упрощение Дублина (gaga saga) (журнальный вариант)

— Как… Как вам будет убодно… удогно… Как вам… угодно. Как удобно… Вам… Если нужно, если вам нужно, то очень, очень даже… Если нет, не надо если, то уж я тогда… ни-ни… никаких таких… как скажете, в общем… — заюлил майор.

— На что вы готовы ради меня? На всё, как положено?

— На всё, — Человечников сполз со стула и зашагал по комнате на коленях. — На всё, царица, на любое… Вот вы в личной жизни не очень счастливы. У вас с мужьями вашими… простите… не складывается… Но ведь разве миллиардеры эти и хипстеры, и тем более писатели могут? Любить? Нет, они не так. Как мы. Простые труженики… Денег мало, нет совсем… Так что ж… Зато любовь!.. Я на всё! Они не на всё. Хипстеры не на всё. Им только давай. И не спасибо. А я — на всё!

— Тогда слушайте, мой рыцарь. Найдите Машинку и Велика. Сделайте это для меня. Если, не дай бох, плохо и поздно уже, если… не в живых они, то урода этого найдите, тварь эту… накажите… А я — добьюсь вашего назначения на место тунгуса в Москве… Тунгус на моё пойдёт… А если живыми найдёте, если спасёте их — ещё и… — тут Маргарита Викторовна Острогорская сверкнула очами на манер Настасьи Филипповны Барашковой, — замуж за вас пойду!

— Матушка! Королевна! Всемогущая! Всё сделаю, всё будет!

Он, как был на коленях, так и выскочил в приёмную к немалому изумлению дожидавшихся сановников.

— Вот это так королева! — повторял он поминутно, обращаясь к кому ни попало, топая коленями по паркету. — Вот это так по-нашему! — вскрикивал он не помня себя. — Ну, кто из вас, мазурики, такую штуку сделает, а? Я сделаю! Всё сделаю! Царица! Всё сделаю!

Обидевшись за мазуриков, сановники отворачивались; Че нёсся, сам не знал куда, носился по управлению и набрасывался на встречных с криком «всё сделаю!»

Марго осталась одна, напряжённая, тонкая, поразительная, как обоюдоострая молния.

Все её кольца были на левой руке, все пять. И это был знак свободы. Она знала, что не будет жить с Максом; знала, что не будет работать в Следственном комитете; знала, что не сможет расследовать своё десятое дело; что очередной этап её жизни закончился безвозвратно. Но знала также, что хоть и не найдёт детей сама, не хватит ей на это уставшего ума, зато хватит ей красоты — вдохновить несчастного уездного детектива, похожего на неухоженного пса, на любой подвиг. «Сим победиши», поняла она сегодня, увидев его почему-то во сне. «Маша! Велик! Всё будет хорошо! Он всё сделает!» — думала она.

Наскакавшись по управлению так, что протёр наконец на коленях брюки и кальсоны, Че с колен встал и уже обычным галопом, на ступнях помчался домой.

— Женюсь! Женюсь! — прокричал он жене, присевшей было на пылесос отдохнуть после большой уборки.

— Что? Что? — Ангелина Борисовна была уверена, что ослышалась.

— Поздравь! Женюсь! — женатый жених напоминал пророка, только что изувеченного шестикрылым серафимом, он жёг.

— Ты пьяный! — с надеждой в голосе произнесла супруга, но нет, всё было гораздо сложнее.

— Ты меня поймёшь. Я тебя познакомлю. Ты оценишь! Эта такая… царица…

— Ты ж женат, жопа страшная! — начала злиться Ангелина, поднимаясь с пылесоса.

— Да, — то ли спросил, то ли подтвердил Че. — Ну да! Ну так что же! Это же само собой. Женат, но хочу ещё… Дополнительно…

— До. Пол. Ни. Тель. Но, — порвала в клочки последнее его слово жена. — Познакомишь, значит… Ну и я тебя кое с кем познакомлю. С пылесосом, допустим, вот этим, — разозлилась она в полную уже меру и начала колотить супруга грубым пылесосьим хоботом.

Хобот, однако, скоро сломался, и Ангелина схватила с комода здоровенный глобус.

Увидев толстое учебное пособие в карающей руке подруги, Че вспомнил, что глобус этот как-то сразу не понравился ему — тогда ещё, очень давно, когда партком наградил старшего лейтенанта Человечникова этим «ценным» подарком за беспорочную службу. Евгений Михайлович никогда не интересовался географией и был расстроен, что ему не вручили спиннинг или хотя бы соковыжималку, как другим поощрённым в тот день. И когда допёр глобус до квартиры и взвалил на комод, испытал какое-то смутное беспокойство. Как будто в доме завёлся предмет, назначение которого темно и тревожно, как то драматургическое ружьё, которое, повиснув на стене в первом акте пьесы, обязательно выстрелит в четвёртом. И вот — свершилось! Глобус «выстрелил»! Он оказался тяжким, словно молот, и гулким, словно колокол; страшнее пылесоса, потому что никак не ломался.

Жена била бедного Че и лоснящимися океанами по щекам, и вострыми Кордильерами по затылку, и пыльною Австралиею по спине.

— Эх, эх, — отвечал Че, но жениться всё равно хотел.

Ангелина была неутомима, глобус неотразим.

Понимая, что тут не выжить, Че прорвался к двери и обратился в бегство. Он покружил полчаса по городу, запутывая следы, и укрылся в тёщиной избушке.

Он всё ещё был бешен от счастья; ни о чём не жалел; был уверен, теперь уверен, что «всё сделает», что Машинка и Велик будут спасены. Глуп! И по глупости — всесилен влюблённый человек.

Глупы и всесильны — влюблённые! Потому что у них есть, для чего жить, а не как у умных — не для чего.

Влюблённые спасают детей. Влюблённые переставляют горы и открывают америки. От любви — все миры и войны. Из любви сделана музыка, сделаны сверкающие драгоценные дни, которые мы иногда находим в мутной руде будней.

Для любви — подвиги и подлости.

Двух вещей боятся все без исключения люди — смерти и любви. Но любви — больше, ибо она сильнее. У смерти ничего нет. Сама по себе она ничем не обладает. Никто не принадлежит ей. Смерть забирает лишь то, что оставлено любовью. А что у любви, то — бессмертно.

§ 37

Огорошив Эльвиру Эльдаровну Сиропову, покровительницу свою и благодетельницу, объявлением о выдвижении на полюс и оставив её открытым от удивления ртом глотать успокоительные таблетки, отец Абрам нахлобучил ветхий куколь на куньем меху, сунул в суму образ бакинской богоматери, две бутылки водки и несколько банок консервированной голодной кутьи и отправился к Глебу. На выходе со двора зашёл в гараж и своровал, пробормотав «прости, господи», один из сохших в подсобке негриных полушубков. «Перебьёшься, атеист», — громыхнул он во весь гараж, зная, впрочем, что Толя уехал по делам. Не любил он молдаванина, как и молдаванин его не любил, а полушубок прихватил для дорогого друга Дублина, зная о бедности его и беспечности — дорога предстояла неторная, холодная, дальняя.

Монах был восторжен и неадекватен; лихорадочное предчувствие чуда заразило разум и несло тело на север. На полпути до Заднезаводской под памятником неизвестному писателю вспомнил, ценой какой экономии скопил две бутылки водки и пожалел себя. Он столько воздерживался, столько терпел, что теперь не грех было и подкрепиться, тем более, что дорога предстояла неторная. Немедленно выпив целую бутылку, ту, впрочем, что поменьше, о. запел выученный когда-то на Арарате апокрифический псалом:

— Славься, Эарендил, ярчайший из ангелов, идущий к людям… луч справедливого солнца, сияющий выше звёзд… сам собой светящийся…