Масло

Должно быть, домашние растения остались с тех времен… Кстати, а ведь композиции из засушенных цветов — веночки и букеты — были развешаны в доме повсюду, не только в уборной. Наверное, все это смастерила Мадзако. Скорее всего, и расставленные повсюду игрушки сшиты вручную.

— Поэтому именно сестра встречала меня из школы… О, мама, ты уже проснулась? Лучше отдыхай, не стоит себя утруждать.

Слегка удивленный голос Анны зазвучал неожиданно по-детски. Рэйко с Рикой обернулись в сторону кухни, где на фоне залитого солнцем окна появился женский силуэт.

— Сегодня спина не так уж и болит, не переживай. Скоро будет готов сэкихан^[69]. Я еще вчера поставила замачивать бобы.

Женщина лет шестидесяти у кухонной стойки смотрела в их сторону.

— Здравствуйте. Меня зовут Мадзако, я мать Манако и Анны. Спасибо, что проделали такой длинный путь. — Голос был низким, четким, хорошо поставленным — сразу заметно бывшего преподавателя.

Пока гостьи представлялись, она хлопотала в кухне: доставала тарелки, палочки, что-то перебирала…

По словам Анны, из-за больной спины ее мать почти не выходила из дома. Поясница у Мадзако действительно была согнута, однако движения были точными, не затрудненными. На ней был черный джемпер с пайетками и лосины: похоже, она приоделась, прежде чем выйти к ним. Маленькое лицо со впалыми щеками и большими карими глазами обрамляли подкрашенные в каштановый коротко стриженные волосы. Рика была всего на пару лет младше Манако, но почему-то всегда представляла ее мать совсем пожилой женщиной. Оказывается, она ошибалась.

— Я ведь сэкихан не люблю особо. Не стоило так напрягаться.

В тоне Анны слышалось недовольство. Она даже не попыталась встать с места, чтобы помочь матери. Рисоварка на кухонном столе призывно запищала.

— Ну, ничего, иногда можно и похлопотать. Давненько у нас не было гостей, — примиряюще произнесла Мадзако и перевела взгляд на Рику с Рэйко.

— Ой, что вы… Право, не стоило… — начала было Рэйко, но Мадзако решительно прервала ее:

— Не скромничайте, покушайте. Наверняка вы успели проголодаться.

На столе в гостиной уже появились дымящиеся тарелки. Сэкихан дополняло сливочное рагу. Неряшливая, пыльная комната мало располагала к еде, но Рика и Рэйко послушно уселись за стол, рассыпаясь в благодарностях и похвалах.

Тарелки и пиалы разнились по цвету и размеру — видимо, гостевого сервиза в доме не было. Ни подставок для палочек, ни сервировочных салфеток… При одной мысли о том, что когда-то из этих тарелок, а возможно, и этими палочками ела Манако, в горле что-то сжималось. Однако Рика пересилила себя и взяла в руки палочки со сколами и царапинами на концах. Она сказала себе: эта трапеза — еще один шаг навстречу все больше интересовавшей ее Кадзии Манако.

Среди красноватых блестящих рисинок в тарелке проглядывали крупные бобы сасагэ. Текстура у сэкихана оказалась приятной — плотный, слегка клейкий и упругий; вкус был насыщенным — сладко-соленый, с едва заметной горчинкой. Мягкие, нежные бобы в тонкой кожице таяли во рту.

Но сливочное рагу скорее всего готовилось из концентрата, который продается в любом супермаркете. К тому же картошка и морковь недотушились и оказались твердоватыми.

— В сэкихан добавлено немного соевого соуса, да? Получилось очень вкусно. И текстура бобов замечательная! Можно мне добавки? — сияя, похвалила Рэйко. Это добавило Рике уверенности, и она начала есть с большим аппетитом.

— У вас тонкий вкус! Все верно, соевый соус. Я впервые попробовала сэкихан в родном доме мужа, когда приехала в Ниигату. Он мне так понравился, что я попросила свекровь научить меня готовить его. Так что это блюдо я у нее переняла.

Бледные щеки Мадзако раскраснелись.

— Вообще-то я никогда не была мастерицей в кулинарии. А после переезда сюда и вовсе невзлюбила готовку: ресторанов, где можно было бы что-то заказать, в округе очень мало, а муж у меня придирчивый, что ни попробует, все ему не так. В итоге я остановилась на полуфабрикатных соусах. Вот это рагу, например, мне очень нравится. Да и готовое мясо с овощами во фритюре из мясной лавки хороши — все такое сытное! — Посмеиваясь, Мадзако взмахнула руками. — Мой муж иногда готовил по выходным в качестве хобби. Но в основном это были чисто мужские блюда — бекон с луком на мангале, или он мог потушить кастрюлю карри… Он искренне любил это дело, для него это было отдушиной после трудовых будней, но, если честно, мне его самодеятельность доставляла одни хлопоты. Еще и девочки после его готовки начинали просить меня приготовить что-нибудь такое же вкусное. — Мадзако раздраженно поджала губы, и все встало на свои места.

— А вещи мужа вы уже убрали? — спросила Рика.

— Да. Я сменила обстановку сразу после его смерти. Выбросила картины, трофеи охотничьи, которые тут повсюду были расставлены непонятно зачем, и все остальное тоже.

Кстати, а ведь алтаря^[70] в комнате тоже не видно.

— Мне было слишком грустно смотреть на его вещи — все напоминало о муже… — скорбно добавила Мадзако, но Рика ей не поверила.

— Сестра очень рассердилась, когда узнала. Она впервые за десять лет приехала сюда на похороны отца, но большинства его вещей в доме уже не было, обстановка изменилась. Манако чуть ли не с порога заявила, что теперь дом не кажется ей родным. — Анна нахмурилась, а Мадзако неловко улыбнулась и произнесла что-то примиряющее.

Рика вспомнила зиму, когда умер ее отец, — она тогда училась в третьем классе средней школы. Сразу после того, как она обнаружила тело, зайдя с консьержем, она спустилась вниз и позвонила матери из телефона-автомата. Мобильные тогда еще мало у кого были. «Умер? Точно умер? Или пока непонятно?» Мать наверняка понимала, в каком состоянии Рика, но все равно не сдержала нотки возбужденного любопытства в голосе. Вопрос звучал так, словно она не надеялась на лучший исход, а напротив, хотела убедиться, что ни малейшего шанса на лучшее нет.

«Я сейчас приеду. Жди меня, ничего не предпринимай».

С того дня Рика больше не заходила в квартиру отца.

После того как эксперты написали заключение о смерти, мать взяла все в свои руки. Родители отца отказались что-то предпринимать, и похороны организовывала именно она. Даже когда на ночном бдении родственники отца истерично обвиняли ее в смерти — мол, это ты его убила, — мать не изменилась в лице. Когда все закончилось, она вызвала в опустевшую квартиру уборщиков, и те вычистили все до блеска, так, что не осталось ни следа крови. От всех вещей отца мать избавилась — оставила только несколько фотоальбомов. А опустевшую квартиру выставила на продажу. Вырученные деньги и то немногое, что лежало на банковском счету отца, досталось Рике — пошло на оплату ее обучения. Каждое действие матери было выверенным и спокойным — ни следа колебаний. Наверняка она много раз прокручивала в голове порядок действий в скорбной ситуации. Ничего странного в ее поведении не было. К тому же сама Рика по малолетству не смогла бы этим заниматься, и больше всего Рика была благодарна матери за то, что ей не пришлось заходить в отцовскую квартиру.

Но все равно она не могла избавиться от мыслей о том, что мать с нетерпением ждала смерти отца. Даже после расставания мать тяготили отношения, что их связывали.

После развода родителей раз в месяц Рика ездила к отцу с ночевкой, и каждый раз лгала матери, что у него все хорошо, что он наслаждается жизнью в одиночестве. Но ее попытки скрыть правду всегда оборачивались провалом. Всевидящие кумушки-соседки стабильно докладывали матери о том, какую жалкую, пустую жизнь влачит отец. Причем никто из них раньше не дружил с их семьей, а после переезда мать с ними и не собиралась общаться. Их новый домашний номер соседки разузнали окольными путями под предлогом беспокойства. «Как-то он совсем осунулся», «Такой видный всегда — а теперь совсем перестал за собой следить», «Похоже, питается кое-как, готовую еду покупает», «Ему ведь всего пятьдесят, а постарел вмиг», «Может, уже хватит упрямиться, не пора ли вернуться?»… Звучало это так, словно отец — маленький ребенок, а мать — его опекун. Рика не раз видела, как после телефонных разговоров мать сидит за столом, обхватив голову руками.