Мастер и Виктория

– Да, монсеньор! – прохрипела я, глотая слезы.

Я уже проклинала себя за свои опрометчивые слова насчет наказания.

– Ну что же, пора приступать. Скажи мне еще раз, зачем ты пришла ко мне?

Я лихорадочно соображала, что ответить. Что он может посчитать правдивым, а что нет? Господи, помоги мне! Я чувствовала, что он теряет терпение. И выпалила то, что всплыло в памяти из прочитанного и просмотренного в сети по Теме:

– Чтобы служить… Вам, монсеньор.

Я не видела, но чувствовала, что он улыбнулся.

– Это правильный ответ, Виктория.

Вздох облегчения вырвался из моей груди. Но тут же мой зад обожгла нестерпимая боль.

За что?!

– Но он неискренний. Ты опять солгала.

Слезы брызнули из глаз, было больно и обидно.

Снова ладонь погладила отчаянно ноющее место удара.

– Пока ты не готова так ответить. Это не правда. Попробуй еще раз.

Я отчаянно пыталась придумать ответ, кусая губы и давясь слезами. Тупая, тупая... Как же я себя ненавижу!

– Мне нравится боль… - прошептала я и сжалась, точно зная, что последует дальше.

Удар. Испепеляюще-белая вспышка в голове.

– Боль не может нравиться, Виктория. Ты не такая. Это ложь. Еще раз.

И опять ласковая ладонь на пылающей коже.

Господи… Выкрикнуть стоп-слово, чтобы прекратить эту пытку? Но я забыла о нем. Эта жестокая игра в детектор лжи захватывала меня, заставляя испытывать какой-то болезненный азарт.

– Не придумывай ответы, Виктория, просто будь со мной откровенна, – неожиданно мягко посоветовал он.

Слезы душили меня, задница горела огнем, руки затекли, спина болела. А главное, я знала точно, что ему не надоест. Он может продолжать эту игру вечно. Пока я не сдамся. Пока я не обнажусь перед ним вся, не только телом, но и душой. Именно этого добивался Исповедник. Он словно копался пальцами в моей истоптанной, заплеванной и местами загнившей душе, пытаясь найти ту самую занозу, что была причиной воспаления.

Новый удар мне полагался за долгое молчание. И он сорвал наконец плотину моего терпения.

– Ненавижу! – взвыла я, корчась в истерике, содрогаясь всем телом, впиваясь зубами в замшевую обивку пуфа.

Ласковая ладонь гладила, успокаивала, дарила облегчение.

– Кого, Виктория? Кого? Меня? – Исповедник снова шептал мне на ухо, щекоча дыханием.

– Себя!
– выкрикнула я злобно и снова разрыдалась.

И замерла, задохнулась от вибрации внутри. Так сладко… Ласковая прохладная ладонь на моей горящей огнем заднице и нежные пальцы гладят, скользят, щекочут.

– Отпусти, - нежный шепот, как дуновение ветерка, над моим ухом. И я отпустила. Содрогаясь в сладостных судорогах, взвыла, как мартовская кошка, выгнулась дугой, захлебнулась от острого наслаждения, так густо приправленного отчаянием и страданием.

Исповедник осторожно освободил мои руки, подхватил под колени и отнес на кровать. Положил на живот, развел ноги и бережно извлек игрушку. Я почувствовала, как он смазывает мою многострадальную задницу чем-то пахнущим мятой, и боль стала утихать.

Исповедник укрыл меня мягким одеялом, почти невесомым, и нежно коснулся губами моего виска.

– Сейчас ты сможешь поспать. Ты умница, Виктория. Ты даже не догадываешься, какая ты умница.

Эти простые, ничего не значащие слова неожиданно породили в душе цунами. Мощная теплая волна прокатилась внутри меня, смывая, ломая, изменяя ландшафт моего внутреннего мира. Я опять заплакала, но слезы были сладкими и приносили ни с чем несравнимое облегчение.

– Спасибо, - я всхлипывала, не понимая, отчего я шепчу эти слова, - спасибо, спасибо… монсеньор…

Поймала губами его ладонь, пахнущую мятой и моим возбуждением. Прижалась поцелуем, словно к иконе, в благоговении.

– Ну… ну… - пальцы бережно погладили меня по щеке.
– Это истерика. Тебе нужно отдохнуть. Потом мы поговорим.

Я послушно провалилась в небытие, без звуков и образов.

– Виктория, - тихий голос и нежное прикосновение к моей щеке.

Открыв глаза, я заморгала, не понимая, где нахожусь.

– Твой завтрак, - произнес он, протягивая мне высокий стакан с трубочкой. Я села в постели, натянув одеяло, и осторожно прикоснулась к запотевшему стеклу.

Потягивая через трубочку белковый коктейль с клубничным вкусом, я из-под опущенных ресниц рассматривала Исповедника.

На вид ему можно было дать лет сорок пять. Темные волосы, тронутые на висках сединой. Волевое лицо с резко очерченными скулами и строго поджатыми губами. И эти удивительные глаза. Он тоже разглядывал меня, но открыто, прищурившись, испытующе.

– Ты в порядке? – спросил он.
– Все еще хочешь остаться?

– Да, - ответила я. И, спохватившись, добавила: - Да, монсеньор.

Он лукаво улыбнулся:

– Ты быстро учишься. Но снова ошиблась.

Я чуть не поперхнулась коктейлем.

– Ты не можешь говорить, пока я не разрешу, – его странные глаза производили совершенно незабываемое впечатление. В карем плясали веселые смешинки, а серо-голубой примораживал к месту ледяным презрением.

– И я не повторяю дважды. Ты еще хочешь быть наказанной?

Нервно сглотнула, а выпоротая задница вновь заныла. Молча опустив глаза, сидела, совершенно растерянная.

– Ответь!
– тихо приказал Исповедник.

Я отчаянно пыталась собрать мысли, расползшиеся, как тараканы на кухне, когда зажгли свет.

– Если так посчитает нужным монсеньор, - наконец выдохнула я.

– Я же говорил, что ты умница, - мягко произнес Исповедник. – Отличный ответ, Виктория! Продолжай в том же духе, и я забуду про твою оплошность.

Он встал с кровати и проговорил спокойно и строго:

– У тебя полчаса на утренний туалет. Я вернусь и надеюсь увидеть тебя готовой к сессии.

В ванной было огромное зеркало, и я смогла разглядеть свою выпоротую попу. Она выглядела намного лучше, чем мне представлялось. Исповедник был мастером своего дела. Красные следы еще были заметны, но, скорее всего, синяков не останется.

И снова я стояла на коленях на шелковой подушке, голая, возбужденная и влажная.

Мягкие шаги… Те же домашние туфли и алые полы китайского халата. Он прошел мимо, не останавливаясь. Почувствовала себя ненужной, забытой вещью. Это было больно и обидно. Закусила губу, чтобы не заплакать.