Мастер и Виктория

Его стоны, сдержанное рычание… Сильнее, глубже, еще глубже. Дыши… дыши… Он замер - и горячий поток ударил в мое горло. Я захлебнулась, но всё же смогла проглотить.

– Умница, какая умница! Ты справилась.

Теплые пальцы погладили меня по щеке.

Исповедник освободил меня, встал, запахнув свой халат.

– Можешь отдохнуть. Принять душ. У тебя полчаса. Потом я вернусь.

Он ушел, оставив меня сбитой с толку, опустошенной. В голове медленно опадали разноцветные обрывки мыслей. Но теплое чувство от его похвалы сидело в груди пушистым клубочком. Буквально заставила себя прошмыгнуть в ванную, запахнувшись в оставленный им для меня шелковый темно-красный халат.

Теплая вода, стекая по телу, напомнила о его прикосновениях и снова породила тугой комок внизу живота. Вытираясь, я поймала в зеркале свой взгляд и изумилась. Глаза горели, щеки пылали, как в лихорадке, губы полуоткрыты. Я провела кончиками пальцев по губам, все еще ощущая во рту Его вкус. Закрыв глаза, я не заметила сама, как мои пальцы скользнули между ног.

– Виктория!
– грозный окрик заставил меня вздрогнуть всем телом. Жесткая рука схватила меня за собранные в хвост волосы и потянула вниз и назад, заставляя упасть на колени и запрокинуть голову. Больно стукнулась коленками о кафель пола, но пронзивший меня стыд от проступка был сильнее боли.

– Ты должна была запомнить правило, – каждое слово как стук молотка, вбивающего гвоздь в крышку моего гроба, – твое удовольствие принадлежит мне! К тому же ты опоздала! Видимо, я слишком с тобой мягок.

Намотав на кулак мои волосы, он протащил меня по коридору в комнату и швырнул на пол. Боясь поднять на него глаза, я тихонько подвывала от ужаса, скорчившись на полу. Опять была четырнадцатилетней девчонкой, только что застуканной отцом за мастурбацией. Ладони заныли от хлестких ударов отцовской линейки. Нестерпимо хотелось ползти и молить о пощаде. Но в памяти всплыло лицо отца, перекошенное от ярости. Когда я скулила и плакала, он только больше злился.

Я резко выдохнула через зубы, справившись с истерикой. Встала на колени. Глаза в пол. Зубы сжаты. Руки за спиной. Я была готова принять любое наказание.

Исповедник стоял прямо передо мной. Я не видела его лица. Но слышала, как он несколько раз глубоко вдохнул, как на занятиях йогой.

– Ты заслужила наказание, - ледяной голос, но гнева больше нет. – Назови число от трех до семи.

– Семь, монсеньор, - спокойно ответила я, понимая, о чем идет речь.

– Ты слишком сурова к себе, - лед в голосе стал на градус теплее. – Достаточно пяти.

– Встань!

Послушалась. Противно дрожали колени. Но я стиснула зубы еще сильнее, не давая им стучать.

– Вытяни руки вперед. Ладонями вверх.

Мой худший кошмар воплощался наяву. Стало по-настоящему страшно. Словно Исповедник побывал у меня в голове. Благоговейный ужас охватил все мое существо, ноги подгибались, но я из последних сил цеплялась за остатки мужества и хотела принять свое наказание достойно.

– Посмотри мне в глаза.

Боже праведный! Меня словно окатило ледяным душем. Но на самом дне его золотисто-карего глаза светилось что-то, что придало мне сил. «Ты умница, Виктория… Кто-нибудь говорил тебе: «Я тобой горжусь?»

– Считай, Виктория!

Свист гибкого стека - и обжигающая боль вышибла слезы из моих глаз. Я сильнее сжала зубы, но взгляда не отвела.

– Один, - больше всего похоже на шипение.

– Громче, считай громче!

Снова удар. Белый всполох боли. Как же больно!

– Два!
– выкрикнула и почувствовала облегчение.

Третий удар - и мне показалось, что на ладонях лопнула кожа.

– Три! – то ли крик, то ли хрипение.

Четвертый заставил меня дернуться, как от удара током.

– Четыре! – это уже вой раненого зверя.

Последний был самым ужасным. Может, потому, что был последним.

– Пять! – прохрипела я, сдерживая рыдания из последних сил.

Я не отвела глаз, не разрыдалась, не молила о пощаде.

Исповедник молчал. Я так ждала слов похвалы. Ради них я выдержала эту муку. А он молчал.

Безразлично отвернулся. Отошел к комоду. Выдвинул ящик. Достал что-то.

Я все также стояла, вытянув дрожащие от напряжения и пульсирующие от боли ладони.

Он подошел ко мне вплотную, взял в руки одну, жестом приказав опустить другую. Легко, едва касаясь, провел пальцами по горящей коже, втирая мазь. Повторил то же с другой.

Пристально посмотрел мне в глаза. Бесстрастный, ледяной. Неумолимый. Слезы рвались изнутри, заставляя губы дрожать, во рту было горько и отчаянно щипало в носу. И вдруг он улыбнулся.

– А ты гордая, – то ли похвала, то ли осуждение. – Но это не все твое наказание. На колени! Руки за спину!

Опять обжигающий лед.

На запястьях защелкнулись наручники.

– Посмотри на меня.

Подняла глаза, сморгнув пелену так и не пролившихся слез.

Жесткие пальцы сжали подбородок.

– О чем ты вспоминала, когда ласкала себя, Виктория? Отвечай! – бесстрастный голос, ни тени насмешки. И никаких шансов, что я смогу не ответить.

Меня захлестнул жаркой волной стыд.

– Вас, монсеньор, - прошептала я, опуская глаза, не в силах смотреть ему в лицо.

– Точнее! И я не разрешал отвести взгляда!

Веселые смешинки в золотистой глубине… ледяной холод серой стали…

– Во рту, - сама не поверила, что сказала это.

Едва заметная улыбка тронула строго сжатые губы.

– Ты вчера произнесла слово «служить», не понимая его истинного значения. Сегодня я покажу тебе, что это значит. А наказание твое будет состоять в том, что освобождения ты не получишь. Если посмеешь кончить без разрешения – будешь наказана. Жестоко.

Я нервно сглотнула. Как я могу этим управлять?!

– А теперь служи мне, Виктория! Так, как и хотела!
– сквозь лед приказа – то ли насмешка, то ли предвкушение.

И я служила. Всем своим телом. Повинуясь ему радостно и беспрекословно.

На коленях с открытым ртом, направляемая его руками, то нежными, то жесткими, то ласкающими, то дарующими сладкую боль, его властным голосом, иногда прерывистым и похожим на рычание, когда он, взяв в кулак мои волосы, изливался в мое горло, распростертая под ним на кровати, с прикованными к изголовью руками.

Впервые с того дня, когда меня лишили девственности, во мне был мужчина. Он не был осторожен или нежен, скорее груб. Но я приняла его с благоговением. Он имел право на всё. Мой повелитель, мой Исповедник. Мой Бог.